- Это немного, - продолжил Кольберг. - Особенно если этот Шверин умрет или окажется, что он потерял память. У него тяжелое ранение. К тому же нам неизвестен мотив преступления. И нет ни единого стоящего свидетеля.
- Может быть, они еще объявятся, - сказал Хаммар. - А мотивы - это тоже не проблема. Массовые убийства совершают преимущественно психопаты, а мотивы их поведения являются часто элементами их болезненного бреда.
- Наверно, - сказал Кольберг. - Научной стороной дела занимается Меландер. Наверно, он скоро получит выводы.
- Наш самый большой шанс… - сказал Хаммар, взглянув на часы.
- Это внутренний голос интуиции, - закончил за него Кольберг.
- Вот именно. В девяти случаях из десяти именно благодаря ей удается изобличить преступника. Не задерживайтесь допоздна, это ничего не даст. Лучше, чтобы к завтрашнему дню вы хорошо выспались. Спокойной ночи.
Он вышел, и в кабинете стало тихо. Через несколько секунд Кольберг вздохнул и спросил:
- Что с тобой происходит?
Мартин Бек не ответил.
- Стенстрём?
Кольберг сам себе кивнул и философски сказал:
- Подумать только, сколько я ругал этого парня все эти годы. А теперь вдруг его нет, он погиб.
- Этот Монссон, - вдруг спросил Мартин Бек. - Ты помнишь его?
- Это тот, с зубочисткой, - кивнул Кольберг. - Не нравится мне этот массовый забег. Было бы лучше, если бы мы занялись этим делом самостоятельно. Ты, я и Меландер.
- Ну, Альберг тоже пригодился бы.
- Конечно, - согласился Кольберг, - но сколько убийств было у него в Мутале за последние десять лет?
- Одно.
- Вот именно. Кроме того, я не переношу манеры Хаммара провозглашать перед нами избитые банальности и совершенно очевидные истины. "Внутренний голос интуиции", "психопаты", "элементы болезненного бреда". Полный набор.
На некоторое время вновь наступила тишина. Потом Мартин Бек взглянул на Кольберга и спросил:
- Ну?
- Что "ну"?
- Что Стенстрём делал в том автобусе?
- Вот именно, - сказал Кольберг. - Какого черта он делал там? Может, он был с девушкой, сидевшей рядом с ним. С медсестрой.
- Вряд ли он взял бы оружие на свидание с девушкой.
- А может, он сделал это, чтобы произвести впечатление.
- Он был не из таких, - сказал Мартин Бек. - Ты знаешь об этом не хуже меня.
- Однако он часто носил с собой пистолет. Чаще, чем ты. И намного чаще, чем я.
- Да. Когда был на службе.
- Я виделся с ним только на службе, - сухо заявил Кольберг.
- Я тоже. Без сомнения, он был убит одним из первых в том проклятом автобусе. И, несмотря на это, все же успел расстегнуть две пуговицы плаща и вытащить пистолет.
- Это говорит о том, что плащ он расстегнул раньше, - задумчиво произнес Кольберг. - Только непонятно, зачем он это сделал.
- Согласен.
- Как сегодня говорил Хаммар на реконструкции?
- Он говорил примерно следующее, - сказал Мартин Бек. - "Здесь что-то не так: сумасшедший, совершающий массовое убийство, не действует по такому тщательно разработанному плану".
- Ты считаешь, он прав?
- В принципе, да.
- Это означало бы…
- Что тот, кто стрелял, вовсе не был сумасшедшим. Точнее, это убийство не было совершено с целью произвести сенсацию.
Кольберг вытер пот со лба сложенным платком, внимательно осмотрел его и начал:
- Герр Ларссон сказал…
- Гунвальд?
- Да, он. Прежде чем отправиться домой, чтобы освежиться дезодорантом, он, с высоты своей учености, соизволил заметить, что ничего не понимает. Не понимает, например, почему сумасшедший не покончил с собой или не остался на месте преступления и не позволил себя схватить.
- Мне кажется, ты недооцениваешь Гунвальда, - заметил Мартин Бек.
- Ты полагаешь? - Кольберг раздраженно передернул плечами. - Ладно. Все это чушь собачья! У меня нет сомнений, что это массовое убийство. И что стрелявший, конечно же, был сумасшедшим. Сейчас он, наверное, сидит дома перед телевизором и наслаждается тем эффектом, который произвел. В конце концов, с таким же успехом он мог совершить самоубийство. То, что Стенстрём был вооружен, нам ни о чем не говорит, потому что мы не знаем его привычек. Предположительно он был вместе с той медсестрой. Хотя возможно и то, что он ехал в какой-нибудь ресторан или в гости к приятелю. А может, он поссорился со своей девушкой или его отругала мать, а он обиделся и поехал куда попало в первом попавшемся автобусе, потому что идти в кино было уже поздно, а если не в кино, то ему некуда было податься.
- По крайней мере, все это можно проверить, - сказал Мартин Бек.
- Да. Завтра. Однако есть одна вещь, которую мы должны сделать сейчас, до того, как это сделает кто-нибудь другой.
- Осмотреть его письменный стол на Вестберга-алле, - сказал Мартин Бек.
- Твое умение делать выводы достойно изумления, - похвалил Кольберг.
Он сунул галстук в карман и надел пиджак.
Было сухо и туманно, ночной иней, как саван, покрывал деревья, улицы и крыши. Видимость была никудышной, и Кольберг мрачно бормотал себе под нос ругательства, когда машину заносило на поворотах. За всю дорогу до Южного управления полиции они заговорили только один раз.
- Как ты думаешь, преступники, совершающие массовые убийства, имеют, как правило, криминальное прошлое? - поинтересовался Кольберг.
- Очень часто. Но далеко не всегда, - ответил Мартин Бек.
На Вестберга-алле было тихо и пустынно. Они молча прошли через вестибюль и поднялись по лестнице. На втором этаже нажали на соответствующие кнопки на диске цифрового замка и вошли в кабинет Стенстрёма. После минутного колебания Кольберг сел за письменный стол и проверил ящики. Они оказались не заперты.
Кабинет был чистый, приятный и какой-то обезличенный. На письменном столе Стенстрёма не было даже портрета его невесты.
На подставке для авторучек, напротив, лежали две его фотографии. Мартин Бек знал почему. Впервые за много лет Стенстрёму выпал отпуск на Рождество и Новый год. Он собирался на Канарские острова. Даже забронировал себе места в самолете, выполняющем чартерные рейсы. Он сфотографировался для нового паспорта, который должен был получить.
Счастливый человек, подумал Мартин Бек, глядя на фотографии, которые были намного лучше снимков, помещенных на первых полосах вечерних газет.
Стенстрём выглядел значительно моложе своих двадцати девяти лет. У него был открытый, ясный взгляд, зачесанные назад темно-каштановые волосы, которые и здесь, на фотографии, выглядели непослушными.
Вначале многим коллегам он показался наивным и несообразительным, в том числе и Кольбергу, который частенько устраивал ему испытания, чересчур далеко заходя в своем сарказме и высокомерии по отношению к нему.
Однако это было давно. Мартин Бек вспомнил, как однажды, еще в старом управлении полиции на Кристинеберг, он поссорился с Кольбергом. Он тогда спросил его: "Чего ты вечно цепляешься к парню?", а Кольберг ответил: "Чтобы избавить его от самоуверенности и дать ему шанс приобрести настоящую уверенность. Чтобы он смог стать хорошим полицейским. Чтобы он научился стучать в дверь".
Возможно, тогда Кольберг был прав. Во всяком случае, Стенстрём с годами стал способнее. И хотя так и не научился стучать в дверь, он сделался тем не менее хорошим полицейским - добросовестным, трудолюбивым и знающим. Натренированного, спортивного Стенстрёма, с его приятной внешностью и общительным характером, можно было считать настоящим украшением полиции. Его, наверное, можно было изображать в рекламных проспектах, зазывающих на службу в полицию, чего нельзя было сказать о многих других. Например, о Кольберге, грубоватом, толстощеком и тучном. Или о полном стоицизма Меландере, внешний вид которого не противоречил утверждению о том, что самые большие зануды часто бывают лучшими полицейскими. Это также не относилось к красноносому и неказистому Рэнну. Нельзя было этого сказать и о Гунвальде Ларссоне, чей огромный рост и грозный взгляд могли нагнать смертельного страха на любого и который к тому же очень гордился собой.
Это было справедливо и по отношению к самому Мартину Беку, сопящему и шмыгающему носом. Вчера вечером он смотрел на себя в зеркало и видел длинную жердеобразную фигуру с худым лицом, широким лбом, крепкими скулами и недовольными серо-голубыми глазами.
Кроме того, Стенстрём обладал определенными специфическими качествами, часто выручавшими и всех остальных.
Обо всем этом Мартин Бек размышлял, глядя на предметы, которые Кольберг доставал из ящиков письменного стола и аккуратно раскладывал на столешнице.
Разница состояла в том, что сейчас о человеке по имени Оке Стенстрём он думал почти равнодушно. Чувства, овладевшие им было в кабинете на Кунгсхольмсгатан, когда Хаммар провозглашал прописные истины, исчезли. Момент жалости прошел и уже никогда не вернется.
С той минуты, когда Стенстрём положил на полку свою форменную фуражку и продал мундир старому приятелю из полицейской школы, он работал под руководством Мартина Бека. Сначала - в отделе уголовной полиции на Кристинеберг, входившем в состав Главного управления и являвшемся в основном подразделением, предназначенным для помощи перегруженной муниципальной полиции в провинции.
Потом вся полиция стала централизованной, это произошло в 1964–1965 годах, и вскоре они переехали сюда, на Вестберга-алле.
В прошлом Кольберга часто отправляли в командировки с различными заданиями, Меландера перевели по его собственному желанию, а Стенстрём оставался в составе отдела неизменно. Мартин Бек знал его почти пять лет, вместе с ним участвовал во многих расследованиях. Многому, что Стенстрём знал о практике полицейской работы, он научился именно за это время. Возмужал, преодолел почти полную нерешительность и робость, ушел из своей комнаты в квартире родителей и поселился вместе с женщиной, с которой, по собственным словам, собирался связать свою жизнь. К тому времени умер его отец, а мать переехала в Вестманланд.
Мартин Бек должен был знать о нем почти все, однако знал, как ни странно, немного.
Конечно, ему были известны наиболее важные события и, в общих чертах, характер Стенстрёма, его достоинства и недостатки, но к этому мало что можно было добавить.
Порядочный парень. Честолюбивый, упрямый, ловкий и сообразительный. Вместе с тем он был немного робкий, чуточку наивный, совершенно лишенный рвения и к тому же неуравновешенный. Но кто без этого?
Может быть, он мучился комплексом неполноценности?
Например, по отношению к Кольбергу, который часто сыпал цитатами и заумными софизмами. Или по отношению к Гунвальду Ларссону, который как-то раз за пятнадцать секунд вышиб ногой дверь и одним ударом лишил сознания больного психопата, вооруженного топором. Стенстрём тогда стоял в двух метрах и размышлял, как поступить. Или по отношению к Меландеру, выражение лица которого всегда оставалось бесстрастным и который никогда не забывал о том, что один раз увидел, услышал или прочел.
А кто в подобной ситуации не страдал бы от комплекса неполноценности?!
Почему он так мало знал о нем? Может быть, потому, что недостаточно внимательно наблюдал? Или потому, что и наблюдать-то было не за чем?
Мартин Бек, растирая кончиками пальцев кожу у корней волос, рассматривал предметы, которые Кольберг раскладывал на столе.
Стенстрём всегда отличался педантичностью. Например, его часы непременно должны были быть отрегулированы с точностью до одной секунды. Об этой же аккуратности свидетельствовал и порядок в его письменном столе.
Бумаги, бумаги и снова бумаги. Копии рапортов, записи, судебные протоколы, инструкции, специальная юридическая литература. Все это было разложено аккуратными стопками.
Наиболее личными среди этих вещей был коробок спичек и нераспечатанная пачка жевательной резинки. Так как Стенстрём не курил и не жевал резинку, эти вещи, очевидно, предназначались для тех, кого он допрашивал или, что наиболее вероятно, для тех, кто приходил к нему просто поболтать.
- Если бы в том автобусе сидел я, то сейчас в моих ящиках рылись бы вы со Стенстрёмом. И работенка была бы потрудней. И наверняка вы сделали бы открытия, бросающие тень на светлую память об усопшем, - тяжело вздохнул Кольберг.
Мартин Бек примерно представлял себе, что творится в ящиках Кольберга, однако воздержался от комментариев.
- А здесь нет ничего, что бросало бы такую тень.
Мартин Бек и на этот раз не ответил. Они молча просматривали бумаги, быстро, но тщательно. Среди них не было ни одной, которую нельзя было бы сразу распознать и оценить по степени важности. Все записи и документы относились к тем расследованиям, в которых принимал участие Стенстрём и о которых им было хорошо известно.
Наконец остался только один - большой серый конверт, запечатанный и довольно толстый.
- Как ты думаешь, что в нем? - спросил Кольберг.
- Раскрой и посмотри.
Кольберг повертел конверт в руках.
- Очень тщательно заклеен. Смотри, сколько клейкой ленты. - Он пожал плечами и разрезал конверт ножом для бумаги, лежавшим на подставке чернильного прибора. - Ага, - сказал Кольберг. - Я не знал, что Стенстрём увлекался фотографией.
Он просмотрел пачку снимков, потом разложил их перед собой.
- Я и не догадывался о его увлечении.
- Это его невеста, - почти беззвучно произнес Мартин Бек.
- Да, конечно, однако я никогда бы не подумал, что у него такой утонченный вкус.
Мартин Бек рассматривал фотографии ввиду служебной необходимости, не без того неприятного чувства, которое испытывал всегда, когда приходилось вторгаться в то, что в большей или меньшей степени касалось личной жизни других людей. Это было непроизвольное, врожденное чувство, и даже после двадцати трех лет службы в полиции он не мог избавиться от него.
Кольберг не мучился подобными сомнениями. И к тому же он был чувственным.
- Она чертовски хороша! - восторженно сказал он, внимательно разглядывая фотографии. - И на руках стоять умеет. Я и представить себе не мог, что она так впечатляюще выглядит.
- Но ведь тебе приходилось ее видеть.
- Одетой. А это совсем другое.
Кольберг был прав, но Мартин Бек предпочитал не развивать эту тему разговора. Вместо этого он сказал:
- Завтра ты снова увидишь ее.
- Да, - погрустнев, согласился Кольберг. - Это будет не слишком приятная встреча. - Он собрал фотографии и сложил их в конверт, потом добавил: - Ну что, поедем домой? Я подброшу тебя.
Они погасили свет и вышли из кабинета. В машине Мартин Бек сказал:
- Кстати, как тебя вызвали вчера вечером на Норра Сташунсгатан? Когда я позвонил, Гюн не знала, где ты, а на месте преступления ты оказался гораздо раньше меня.
- Совсем случайно. Когда мы попрощались, я направился к центру города и на Сканстуллброн наткнулся на радиопатрульную машину с двумя парнями, которые меня узнали. Они как раз получили сообщение по рации и отвезли меня прямо на место. Я оказался там одним из первых.
Они долго ехали в молчании, потом Кольберг задумчиво произнес:
- Как ты думаешь, зачем ему нужны были те фотографии?
- Изучи их повнимательнее, - велел Мартин Бек.
- Да. Конечно. Но все же…
13
В среду утром, перед тем как выйти из дома, Мартин Бек позвонил Кольбергу. Они обменялись тремя фразами:
- Кольберг.
- Привет. Это Мартин. Я выезжаю.
- О’кей.
Когда поезд метро остановился на станции "Шермарбринк", Кольберг уже ожидал на платформе. Оба имели привычку ездить в последнем вагоне и поэтому часто встречались, даже не сговариваясь о встрече.
Они вышли на станции "Медборгарплатсен" и поднялись на Фолькунгагатан. Было десять минут одиннадцатого, и бледное солнце едва пробивалось из-за туч. Из-за ледяного ветра они плотнее запахнули плащи и пошли по Фолькунгагатан в восточном направлении.
За углом, когда они уже повернули на Эстгётагатан, Кольберг спросил:
- Ты не узнавал в больнице, в каком состоянии раненый? Шверин?
- Да, утром я звонил туда. Операция уже закончилась. Он жив, но по-прежнему без сознания, и врачи не могут ничего сказать о результатах до тех пор, пока он не очнется.
- А он очнется?
- Кто его знает, - пожал плечами Мартин Бек. - Будем надеяться.
- Интересно, долго еще газетчики не узнают о нем?
- В Каролинской больнице клятвенно обещали держать это в тайне, - ответил Мартин Бек.
- Это понятно. Но ты ведь знаешь журналистов. Они все вынюхают.
Они остановились у дома номер восемнадцать по Черховсгатан.
На табличке со списком жильцов дома внизу стояла фамилия ТУРЕЛЛЬ, но на дверях квартиры на втором этаже была прикреплена белая прямоугольная карточка с выведенными тушью словами: ОКЕ СТЕНСТРЁМ.
Девушка, открывшая им дверь, была невысокой. Мартин Бек опытным взглядом прикинул ее рост: сто шестьдесят сантиметров.
- Заходите, пожалуйста, - сказала она, закрывая за ними дверь. - Повесьте плащи на вешалку.
Голос у нее был низкий и хрипловатый.
Оса Турелль была одета в узкие черные брюки и ярко-голубой свитер. На ногах были теплые носки из серой шерсти, на несколько размеров больше, чем требовалось, - наверняка это были носки Стенстрёма. У нее было смуглое лицо и темные, коротко подстриженные волосы. Вряд ли это лицо можно было назвать красивым или симпатичным, скорее, забавным и интересным. Девушка была хрупкого телосложения, с узкими плечами, такими же узкими бедрами и маленькой грудью.
Она молча наблюдала, как Мартин Бек и Кольберг клали свои шляпы на полку рядом со старой фуражкой Стенстрёма и вешали плащи. Потом они вслед за ней направились в гостиную.
Комната, выходившая двумя окнами на улицу, выглядела опрятно и уютно. Возле стены стоял большой книжный шкаф с резными столбиками и антресолями. Вся мебель, кроме книжного шкафа и кожаного кресла с высокой спинкой, была относительно новой. Почти весь пол покрывал толстый ярко-красный ковер, а тонкие шерстяные занавеси имели такой же красноватый оттенок.
Комната была неправильной формы, из одного угла короткий коридорчик вел в кухню. Через открытую дверь в коридор была видна вторая комната. Окна кухни и спальни выходили во двор.
Оса Турелль села в кресло и поджала под себя ноги. Она указала им на два стула, и Мартин Бек с Кольбергом тоже сели. Пепельница на низком столике была до краев полна окурков.
- Надеюсь, вы понимаете, - начал Мартин Бек, - что нам это неприятно, мы не хотим быть назойливыми, но… это необходимо. Нам нужно поговорить с вами как можно быстрее.
Оса Турелль ответила не сразу. Она взяла из пепельницы зажженную сигарету и глубоко затянулась. Рука ее дрожала, под глазами видны были темные пятна.
- Да, я понимаю, - наконец сказала она. - Это хорошо, что вы пришли. Я сижу здесь с той самой минуты, когда… когда узнала… сижу и пытаюсь понять… пытаюсь понять, что это правда.
- У вас нет никого, кто мог бы побыть с вами? - спросил Кольберг.
- Нет. Да я и не хочу, чтобы здесь кто-то был, - покачала она головой.
- А ваши родители?