Миссис Босток сообщила подробности о своих передвижениях с шести часов вечера кратко, без явного нежелания отвечать; Она видела мисс Болам в последний раз в шесть часов, когда, как обычно, забирала у администратора почту. Пришло только пять писем. Большинство корреспонденции для отправки составляли медицинские отчеты и письма практикующим терапевтам и хирургам от психиатров, к которым мисс Болам не имела, конечно, никакого отношения. Всю отправляемую почту должны были регистрировать в специальном журнале миссис Босток или мисс Придди, а затем они занимались поступившей корреспонденцией, которую в шесть тридцать Нагль забирал из почтового ящика на другой стороне улицы. Мисс Болам ей показалась такой, как обычно, это было в шесть часов. Миссис Босток взяла свои письма, вернулась в главную контору, вручила их вместе с почтой врачей мисс Придди, а затем поднялась по лестнице наверх стенографировать под диктовку доктора Этериджа весь последний час рабочего дня. Вполне понятно то, что она помогала доктору Этериджу по вечерам в пятницу трудиться над его научной проблемой. Она и главный врач находились вместе, за исключением короткого промежутка времени. Старшая сестра позвонила около семи часов, сообщив новость о смерти мисс Болам. Когда они с доктором Этериджем оставили кабинет, то встретили мисс Саксон, которая как раз уходила домой. Она спустилась в подвал с главным врачом. Миссис Босток по просьбе доктора Этериджа присоединилась к Калли у парадной двери - надо было проследить за выполнением распоряжения о том, чтобы никто не покидал здания. Она оставалась с Калли до момента, когда группа во главе с главным врачом вышла из подвала, затем они все вместе собрались в комнате ожидания, где и находились до прибытия полиции. Исключение составляли два портье, продолжавшие дежурить в холле.
- Вы сказали, что были с доктором Этериджем после шести, за исключением коротких промежутков времени. Что вы оба делали?
- Мы оба работали, разумеется. - Миссис Босток посчитала вопрос бестолковым и несколько вульгарным. - Доктор Этеридж писал статью о лечении шизофрении у женщин посредством психоанализа. Как я говорила, была договоренность, что я- помогаю ему один час вечером по пятницам. Это совершенно не соответствует моим должностным обязанностям, мисс Болам считала, что наша работа не имеет прямого отношения к клинике и доктор Этеридж может заниматься ею в своем кабинете с помощью личного секретаря. Разумеется, такое невозможно. Весь материал, включая находящийся под рукой, здесь. Моя работа разнообразна. Некоторое время я пишу под диктовку. Некоторое время в маленькой конторке печатаю на машинке прямо с имеющихся документов, просматриваю справочники в библиотеке для служебного персонала.
- Что вы делали сегодня вечером?
- Я писала под диктовку около тридцати минут. Затем пошла в примыкающую к кабинету конторку и выполняла там текущую работу. Доктор Этеридж позвонил мне, чтобы я пришла без десяти семь. Мы работали вместе до момента, когда сообщили по телефону о событии.
- Можно считать, что вы писали под диктовку доктора Этериджа до шести тридцати пяти?
- По-видимому.
- И все это время вы были вместе?
- Мне кажется, доктор Этеридж выходил на минуту или на немного больше, чтобы навести справку.
- Почему вы не точны, миссис Босток? Выходил он или не выходил?
- Естественно, это не совсем точно, старший инспектор. Как вы говорите, выходил он или не выходил, одно из двух. Но не вижу причины, почему я должна помнить такую подробность. Этот вечер не был необычным. У меня сложилось впечатление, что он на короткое время выходил, но я действительно не могу воскресить в памяти, когда это точно было. Надеюсь, вам сможет помочь сам доктор Этеридж.
Неожиданно Далглиш изменил направление вопросов. Он сделал полуминутную паузу.
- Вам нравилась мисс Болам, миссис Босток? - спросил он затем.
Вопрос оказался явно нежелательным. Под слоем косметики Далглиш увидел румянец гнева или смущения, заливающий шею женщины.
- Она не была человеком, который мог нравиться. Я старалась относиться к ней лояльно.
- Под лояльным отношением вы имеете в виду, без сомнения, что старались скорее сгладить, чем усилить, ее затруднения с медицинским персоналом и воздерживались от критики ее как администратора?
Нотки сарказма в его голосе, как и предполагалось, разбудили в миссис Босток всю скрытую враждебность. Под маской высокомерия и беспристрастности он мельком увидел опасную школьницу. Миссис не нравилась ему, но такую нельзя было недооценивать или игнорировать.
- Мисс Болам в самом деле не была подходящим администратором для психиатрической клиники. Как мы ни старались, она не вызывала у нас симпатии.
- Чем же она была несимпатична?
- Хотя бы тем, что не нравилась неврастеникам.
"Только бы выдержать, - подумал Далглиш. - Господи, помоги мне. Только бы выдержать". Но вслух он ничего не произнес.
- Она была очень тяжелым человеком, продолжала миссис Босток. - Взять, например, оплату расходов некоторых пациентов на транспорт. Если они являются членами Национальной ассоциации, то получают там, остальным мы помогаем из Фонда самаритян. У нас есть девушка, в достаточной степени интеллигентная, которая дважды в неделю приезжает из Суррея заниматься трудовой терапией. Мисс Болам считала, что она должна лечиться ближе к дому или не лечиться вообще. И не скрывала, что ею движет не забота о пациентке, а стремление попытаться выставить ее.
- Она не говорила об этом пациентке?
- О нет! Она была осторожна и всегда следила за тем, что говорит. Но я видела, как нехорошо она относилась к девушке. Кроме того, она очень критично относилась к интенсивной психотерапий. Эта процедура требует много времени. Так и должно быть. А мисс Болам имела склонность оценивать работу психиатра по числу пациентов, присутствующих на сеансе. Но это было менее важно, чем ее отношение к пациентам. Конечно, и для этого имелась причина. Ее мать была душевнобольной и долго мучилась, прежде чем умерла. Я считаю, что она покончила с собой: Мисс Болам было нелегко. Разумеется, - она не могла позволить себе ненавидеть собственную мать, поэтому она перенесла свою ненависть на пациентов клиники. Подсознательно боялась также расстройства нервов у себя самой. Это для меня совершенно ясно.
Далглиш не чувствовал себя достаточно квалифицированным, чтобы комментировать такую версию. Он был готов поверить в ее правдивость, но не в то, что миссис Босток думала о собственных интересах, сообщая это. Мисс Болам могла раздражать психиатров тем, что была им несимпатична, но, по крайней мере, они ей доверяли.
- Вы знаете, кто лечил мать мисс Болам? - спросил он.
Миссис Босток, прежде чем ответить, сняла одну элегантную ногу с другой, устроилась на стуле поудобней.
- Я изложила суть факта, - сказала она. - Но очень сомневаюсь в уместности вопроса.
- Может, вы предоставите решать это мне? Я могу выяснить все достаточно легко. Если вы не знаете или не уверены точно, скажите, и это сбережет нам время, а вам нервы.
- Это был доктор Этеридж.
- А кого, по вашему мнению, назначат преемником мисс Болам?
- В качестве администратора? - спросила миссис Босток невозмутимо. - Разумеется, я над этим не думала.
Наконец главная часть работы, намеченной на вечер Далглишем и Мартином, была выполнена. Тело забрали и регистратуру опечатали. Весь персонал клиники опрошен и большинство сотрудников отпущены домой. Доктор Этеридж был последним врачом, который еще оставался некоторое время и беспокойно ходил вокруг, пока Далглиш не сказал ему, что он может идти. Мистер Лоде и Питер Нагль также находились в клинике, они ожидали вместе в холле, где дежурили двое полицейских в форме. Секретарь правления со спокойной решимостью заявил, что останется в клинике до тех пор, пока там находится полиция, а Нагль не мог уйти, не заперев парадную дверь и не взяв с собой ключ, так как в его обязанность входило открыть клинику в восемь часов утра в понедельник.
Далглиш и Мартин в последний раз обошли помещения. Случайный наблюдатель, увидевший их за работой, мог сделать поспешное предположение, что Мартин служит только фоном, контрастно выделяющим более молодого и более удачливого человека. Но сотрудники Скотланд-Ярда, знавшие их, считали иначе. Внешне они совершенно не походили друг на друга. Мартин, крупный мужчина, около шести футов ростом, широкоплечий, с открытым лицом, выглядел скорее преуспевающим фермером, чем детективом.
Далглиш был чуть выше, худощав, темноволос, легок в движениях. Рядом с ним Мартин казался тяжеловесным. Даже не наблюдая Далглиша за работой, можно было сделать вывод о его остром уме. О Мартине это можно было сказать с меньшей уверенностью. Он был десятью годами старше, чем его шеф, и вряд ли мог рассчитывать на дальнейшее продвижение по службе. Но он обладал качествами замечательного детектива. Никогда не мучился сомнениями по поводу своих собственных мотивов, справедливость и несправедливость воспринимал как два непреложных полюса, никогда не бродил по той сумрачной стране, где нюансы зла и добра бросали свои запутанные тени. Он отличался большой решительностью и неисчерпаемым терпением. Был добрым без сентиментальности и скрупулезно вникал в детали, не упуская из поля зрения всего в целом. Его карьеру нельзя было считать блестящей. Но если он не был способен проявить высоты ума, то не был также способен. проявить глупость. Подавляющее большинство полицейских расследований состоит из надоедливой, не раз повторяемой скрупулезной проверки деталей. Подавляющее большинство убийств - это подлые маленькие преступления, вызванные безверием, невежеством и безнадежностью. Делом Мартина было помогать раскрывать их, терпеливо и беспристрастно, чему он и следовал. Столкнувшись с убийством в клинике Стина, с пугающими полутонами приученной к дисциплине умственной работы, он не чувствовал себя ошеломленным. Методическое внимание к деталям раскрывало другие убийства и должно помочь раскрыть это. Все убийцы, умные или ниже среднего уровня развития, расчетливые или действующие под влиянием импульса, будут схвачены. Мартин шел, как обычно, отстав на шаг или два от Далглиша, и мало говорил. Но когда начинал говорить, делал это всегда к месту.
Они шли, осматривая здание в позднее вечернее время, начав с третьего этажа. Здесь комнаты восемнадцатого столетия были разделены и приспособлены для работников социальной психиатрии, психологов, терапевтов общего профиля, два больших лечебных кабинета принадлежали психиатрам. Одна из комнат в передней части здания, приятная, сохраненная в прежнем виде, была комфортабельно обставлена удобными стульями и маленькими столиками. Здесь, очевидно, размещался кабинет для свиданий группы брачных проблем, пациенты которой в перерывах между анализом их семейной жизни и сексуальной несовместимости могли наслаждаться замечательным видом на площадь. Далглиш оценил досаду отсутствующей миссис Баумгартен: комната превосходно подходила для отделения трудовой терапии.
Более важные кабинеты располагались этажом ниже, а здесь лишь немного переделали и изменили потолки, двери и окна, чтобы содействовать установлению атмосферы элегантности и уюта. Картина Модильяни находилась в помещении конторы, но не бросалась в глаза. Маленькая медицинская библиотека, в которую вела следующая дверь, со старинными книжными шкафами, - на каждом имелось имя сделавшего подарок, - могла показаться библиотекой джентльмена восемнадцатого столетия, если не рассматривать внимательно названия книг. На книжных шкафах стояли низкие вазы с цветами, кресла, придвинутые друг к другу, радовали глаз, несмотря на то, что, очевидно, были собраны сюда из полудюжины различных домов.
На этом этаже также находился кабинет для консультаций главного врача, один из лучших в клинике. У дальней стены стояла медицинская кушетка, как и в других психиатрических кабинетах, имелся низкий диван, покрытый вощеным ситцем, со свернутым красным шерстяным одеялом и подушкой. Остальной мебелью кабинет не был обязан Совету управления больницами. Письменный стол восемнадцатого столетия не загромождали картонные календари или стационарные конторские дневники, на нем лежала только книга для записей, переплетенная в кожу, стояли серебряная чернильница и лоток для бумаг. Рядом находились два кожаных кресла, в углу - буфет из красного дерева. Создавалось впечатление, что главный врач коллекционирует старые эстампы, особенно интересуется выполненными глубокой печатью и гравюрами восемнадцатого столетия. Далглиш осмотрел собрание произведений Джеймса Мак-Арделла и Валентина Грина, выставленных по обе стороны камина на полках, и отметил, что пациенты доктора Этериджа облегчали бремя глубин пошатнувшегося подсознания несколькими прекрасными литографиями Халмендела. Он подумал, что неизвестный вор, проникший в клинику, если и был, по мнению Калли, джентльменом, то, несомненно, знатоком искусства не являлся. Для скороспелого профессионала довольно типично пренебречь добычей из двух литографий Халмендела ради пятнадцати фунтов.
Несомненно, милая комната, свидетельствующая о своем владельце, как о человеке со вкусом и деньгами, доставляющем себе удовольствие, комната человека, который не видит причин, вследствие коих его трудовая жизнь должна протекать в менее приятных условиях, чем досуг. Элегантность пусть несколько затейлива, но хороший вкус, как должно, ортодоксален. Далглиш почувствовал, что пациент, возможно, больше доволен и спокоен в теплой, неряшливой, случайных пропорций клетке верхнего этажа, где Фредерика Саксон делала кавардак из бумаг, цветочных горшков и остатков чайной заварки. Несмотря на гравюры, комнате не хватало оттенков личности. В этом было что-то типичное, присущее ее владельцу. Далглиш вспомнил недавнюю конференцию по психическим заболеваниям, на которой присутствовал вместе с доктором Этериджем, одним из ораторов. Во время доклада доктор казался образцом красноречия и мудрости, хотя впоследствии Далглиш не мог воскресить в памяти ни единого слова…
Они спустились на нижний этаж, где секретарь правления и Нагль, тихо болтавшие с полицейскими, повернулись в их сторону, но не двинулись навстречу. Четыре ожидающих человека стояли вместе, словно печальная группа плакальщиков после похорон, расстроенных и не уверенных в том, что горе прошло. Голоса говоривших таяли в тишине холла.
Планировка нижнего этажа оказалась простой. Непосредственно перед парадной дверью, слева от входивших, располагался отделанный стеклом приемный киоск. Далглиш снова заметил, что из него хорошо виден весь холл, включая большую изогнутую лестницу в конце. Странным казалось то, что наблюдения Калли в течение вечера оставались необычно избирательными. Он уверенно заявлял, что никто не входил в клинику и не выходил из нее после пяти часов пополудни, не будучи отмеченным в его журнале, но на самом деле многие из входивших в холл оказались незамеченными. Калли увидел миссис Шортхауз, направляющуюся из кабинета мисс Болам в переднюю главную контору, но не видел, как администратор спустилась в нижнюю часть холла, к лестнице, ведущей в подвал. Он видел доктора Багли, выходящего из гардеробной медицинского персонала, но не видел его входящим туда. Большинство передвижений пациентов и их родственников не ускользнуло от внимания Калли, и он мог подтвердить, когда пришла и куда ходила миссис Босток. Он был уверен, что доктор Этеридж, мисс Саксон и мисс Кеттл не проходили через холл после шести часов пополудни. Если они проходили, значит, он этого не заметил. Далглиш чувствовал бы больше доверия к свидетельским показаниям Калли, если бы не было слишком очевидно, что жалкий маленький человек сильно напуган. По прибытии полиции в клинику он выглядел только угнетенным и немного угрюмым. Но перед уходом домой был охвачен ужасом. "На какой-нибудь из стадий расследования, - подумал Далглиш, - придется детально изучить, почему это произошло".
Сзади приемного киоска располагалась главная контора клиники, выходящая окнами на площадь, часть конторы занимала отделенная перегородкой маленькая комната для хранения медицинских документов. За ней и находился кабинет мисс Болам, а дальше, на некотором расстоянии, отделение электроконвульсивной терапии с лечебным кабинетом, служебной комнатой медсестер, мужским и женским помещениями для восстановления сил. Этот комплекс был отделен коридором от гардероба медицинского персонала, туалетной комнаты конторских служащих и буфетной ассистента по хозяйству. В конце коридора находилась запертая боковая дверь, редко используемая, да и то лишь сотрудниками, которым приходилось задерживаться слишком поздно и не желавшим беспокоить Нагля просьбой открыть более сложные замки, отодвинуть засовы и снять цепочки на парадной двери.
С противоположной стороны холла располагались два кабинета для консультаций, комната ожидания пациентов и уборные. Переднее помещение для консультаций разделялось на два довольно больших психотерапевтических кабинета, между ними и комнатой ожидания имелся проход. Доктор Штайнер мог поэтому переходить из одного помещения в другое, не попадаясь Калли на глаза. Он мог также спуститься по холлу к подвальной лестнице, не рискуя быть увиденным. Видел ли его портье? Что скрыл Калли и почему?