- Целью клиники не является лечение психически больных. Она основана как центр аналитической ориентации психотерапии, специально для пациентов - представителей средней буржуазии и интеллигентов с высоким умственным развитием. Мы лечим людей, никогда не помышлявших о психиатрической больнице и оказавшихся без места, в обычных учреждениях для амбулаторных больных.
В дополнение к этому мы, конечно, ведем большую научно-исследовательскую работу.
- Что делали вы, доктор, сегодня вечером между шестью и семью часами? - спросил Далглиш.
На лице доктора Штайнера отразилось страдание в связи с этим внезапным вмешательством, низменного любопытства в интересную дискуссию, но он достаточно смиренно ответил, что вечером в нынешнюю пятницу проводил сеанс психотерапии.
- Я приехал в клинику в пять тридцать, на это время был записан первый пациент. К моему огорчению, он не явился. Лечение находится в такой стадии, когда необходимо его присутствие, и вот пожалуйста… Мистер Бэдж был записан на шесть пятнадцать, и он обычно очень точен. Я собирался принять его во втором кабинете для консультаций на нижнем этаже, но встретился с ним в десять минут седьмого в собственном кабинете. Оказывается, мистер Бэдж не любит сидеть в главной комнате ожидания вместе с пациентами доктора Багли, и, конечно, я не могу упрекнуть его. Надеюсь, вы слышали о Бэдже. Он написал интересный роман "Справедливые люди" - совершенно блестящее разоблачение сексуальных конфликтов, скрываемых из-за условностей респектабельного общества английских предместий. Но я отвлекся. Разумеется, вы допросили мистера Бэджа.
Далглиш в самом деле его допросил. Собеседник оказался скучным и неосведомленным. Старший инспектор слышал о книге Бэджа, опус насчитывал около двухсот тысяч слов, скабрезные эпизоды в нем описывались с такими мелкими подробностями и неторопливостью, что приходило на ум, не нужны ли они только для несложных арифметических упражнений в подсчете страниц. Далглиш не считал, что Бэдж мог принять какое бы то ни было участие в убийстве. Писатель, способный создать такую смесь из секса и садизма, был, вероятно, импотентом и, несомненно, человеком робким. Но не обязательно при этом лжецом.
- Вы вполне уверены в точности указанного времени, доктор? - спросил старший инспектор. - Мистер Бэдж сообщил, что приехал в шесть пятнадцать, и Калли записал его в журнале на это время. Бэдж утверждает, что пошел прямо в ваш собственный кабинет для консультаций и вас там не обнаружил. Бэдж, весьма раздраженный, хотел пойти узнать, где вы.
Доктор Штайнер не проявил ни испуга, ни негодования в связи с вероломством своего пациента. Тем не менее он смутился.
- Любопытно, что мистер Бэдж сказал это. Боюсь, он был прав. Мне он показался немного раздраженным в начале сеанса. Если он сказал, что мы встретились в шесть двадцать пять, то не сомневаюсь, что это правда. Бедняга был очень резок и в этот вечер прервал сеанс, что весьма неприятно на этой специфической стадии лечения.
- Но если вас, когда приехал пациент, не было в передней комнате для консультаций, то где же вы были? - мягко, но настойчиво продолжал Далглиш.
Лицо доктора Штайнера удивительно изменилось. Внезапно он превратился в маленького мальчика, залившегося краской стыда и пойманного в момент озорства. Нет, он не выглядел испуганным, но вид имел чрезвычайно виноватый. Превращение консультанта психиатрии в смущенного правонарушителя выглядело почти комично.
- Но я сказал вам, старший инспектор! Я находился в кабинете для консультаций номер два, расположенном между кабинетом номер один и комнатой ожидания пациентов.
- Что вы там делали, доктор?
В самом деле, все выглядело почти смешно! Чем мог заниматься Штайнер и что вызвало у него такое сильное замешательство? Далглиша забавляла цепочка причудливых возможностей. Читал порнографический журнал? Курил гашиш? Соблазнял миссис Шортхауз? Во всяком случае, здесь не могло быть ничего, Связанного с намерением совершить убийство. Ладно, пусть это останется его маленькой тайной… Но доктор Штайнер, очевидно, решил сказать правду.
- Это звучит глупо, я знаю, но… - начал он в порыве стыдливой искренности. - Хорошо… Было довольно тепло, а день у меня выдался беспокойный… В кабинете стоит кушетка… - Он издал короткий смешок. - В самом деле, старший инспектор… В то время, когда мисс Болам надумала умереть, я, выражаясь вульгарно, спал.
Облегчив душу смущенной исповедью, доктор Штайнер сделался крайне говорливым, и было трудно от него избавиться. Но в конце концов он убедился, что на этот раз больше ничем не может помочь следствию, и его место занял доктор Багли.
Доктор Багли, как и его коллеги, не выражал недовольства долгим ожиданием, но постарался взять за это дань. Он до сих пор был одет в свой белый пиджак, который плотно облегал фигуру, когда Багли усаживался на стул. Казалось, ему трудно устроиться удобно: то дергались узкие плечи, то он клал одну ногу на другую, то убирал ее обратно. Морщины, спускавшиеся от носа к уголкам рта, выглядели глубже, чем обычно, волосы казались влажными, глаза чернели омутом в свете настольной лампы. Он прикурил сигарету и, нащупав в кармане пиджака листок бумаги, передал его Мартину.
- Здесь я зафиксировал, пока ожидал внизу, свои личные наблюдения. Надо экономить время.
- Благодарю вас, сэр, - бесстрастно сказал Мартин.
- Могу сообщить, что у меня нет алиби на двадцать минут, начиная с шести пятнадцати. Надеюсь, вы слышали, что я оставлял кабинет, где проводил сеанс электроконвульсивной терапии, за несколько минут до того, как старшая сестра видела мисс Болам в последний раз. Я ходил в гардероб медицинского персонала в конце холла за сигаретами. Помещение оставалось пустым, и никто туда не заходил. Я не торопился назад в кабинет, и когда присоединился к доктору Ингрем и старшей сестре Амброуз, было двадцать минут седьмого. Они, конечно, пребывали все это время вместе.
- Старшая сестра сказала мне это.
- Нелепо считать, что одна из них может быть причастной к этому делу, но я рад, что они находились вместе. Полагаю, по поводу многих людей вы сможете изменить свою точку зрения. Я же, к сожалению, не имею алиби. Не имея возможности помочь самому себе, не могу помочь также никому другому. Я ничего не слышал и ничего не видел.
Далглиш спросил врача, что он делал вечером.
- До семи часов все шло по обычному распорядку. Я приехал незадолго до четырех часов и зашел в кабинет мисс Болам отметиться в журнале посещаемости медицинского персонала. Этот журнал до недавнего времени находился в гардеробе, но затем она забрала его в свой кабинет. Мы немного поговорили - она расспрашивала об обслуживании моей новой машины электроконвульсивной терапии, и я поспешил начать сеанс. Мы прекрасно занимались делом до начала седьмого, и я также периодически навещал свою пациентку, принимавшую ЛСД. Для этого вида лечения специально использовался процедурный кабинет в подвале, где находилась медсестра Болам. Но я отвлекся. Ведь вы видели миссис Кинг.
Миссис Кинг и ее супруг, когда прибыл Далглиш, сидели в комнате ожидания пациентов, и последнему потребовалось мало времени, чтобы убедиться: с убийством она не имеет ничего общего. Женщина чувствовала себя еще слабой после процедуры и слегка дезориентированной; она сидела, крепко ухватившись за руку мужа, приехавшего в клинику, чтобы сопровождать ее домой, за несколько минут до прибытия сержанта Мартина и его подчиненных. Далглиш коротко и мягко расспросил женщину и отпустил ее. Для этого даже не потребовалась консультация главного врача, он убедился: эта пациентка во время убийства никак не могла встать со своего ложа. Но он в равной степени убедился и в том, что женщина была не в состоянии подтвердить алиби кого-либо другого. Он спросил доктора Багли, когда тот в последний раз навещал пациентку.
- Я видел ее вскоре после приезда, перед тем как приступил к шокотерапии. Наркотик ей дали в три тридцать, и пациентка начала реагировать на него. Должен пояснить, что ЛСД дают в случаях, когда стремятся сделать пациента более восприимчивым к психотерапии во время реализации некоторых глубоко сидящих торможений. Стоит только прекратить наблюдение за пациентом, и это может сильно повредить ему. Медсестра Болам снова вызвала меня вниз, в подвал, в пять часов, и я оставался там около сорока минут. Поднявшись по лестнице наверх, я провел заключительный лечебный шок, думаю, часы показывали без двадцати минут шесть. Последний пациент, приходивший на сеанс электроконвульсивной терапии, покинул клинику через пять минут после того, как мисс Болам видели в последний раз. С половины седьмого я освободился и делал свои записи.
- Оставалась ли открытой дверь в регистратуру, когда вы спускались в подвал в пять часов?
Доктор Багли на мгновение задумался.
- Думаю, она была закрыта, - наконец ответил он. - Трудно утверждать это с полной уверенностью, но если бы дверь была открыта или приоткрыта, я бы, скорее всего, заметил.
- А без двадцати шесть, когда вы оставили свою пациентку?
- То же самое.
Далглиш задавал обычные, неизбежные, очевидные вопросы. Были ли у мисс Болам враги? Знает ли доктор о каких-либо причинах, по которым могли желать ее смерти? Не тревожило ли ее что-нибудь в последнее время? Есть ли у него предположения по поводу того, почему она хотела видеть секретаря правления? Мог бы он разобрать записи, сделанные бегло в ее блокноте? Но, увы, доктор Барли ничем не мог помочь.
- В некотором смысле она была странной женщиной, немного агрессивной, недовольной нами. Но вполне безобидной, вызывающей к себе насилие, я бы сказал, в последнюю очередь. Невозможно высказать, как эта трагедия меня потрясла. Не нахожу слов, чтобы выразить негодование. Думаю, так чувствует каждый из нас. Это нереальная вещь! Невероятная!
- Вы сказали, что она здесь была чем-то недовольна. Эта клиника трудная для администратора? Как я слышал, мисс Болам не была особенно искусна в обхождении с трудными личностями.
- Не верьте всему, что вы слышите, - не задумываясь ответил доктор Багли. - У каждого из нас свой характер, но в целом мы хорошо относимся друг к другу. Доктор Штайнер и я немного ссоримся, но вполне дружелюбны. Он всячески добивается специальной единицы для занятий психотерапией, с регистратором и утвержденным штатом квалифицированных сотрудников, а также небольшой исследовательской работы на стороне. Одно из главных направлений, где время и деньги обильно расходуются на действительное лечение пациентов, - психопатия. Но ему не приходится рассчитывать на решение проблемы таким образом. Окружной совет здравоохранения не спешит.
- Каким был кругозор мисс Болам, доктор?
- Строго говоря, она едва ли была достаточно компетентна для занимаемой должности, но это не мешало в работе. Мисс Болам была антифрейдистка и проэклектистка, выступала против Штайнера и поддерживала меня, если вам нравится. Но это ничего не значит. Ни доктор Штайнер, ни я не наносили ей удара по голове из-за расхождений во взглядах. Как видите, мы не точим нож друг на друга. Все это крайне неуместно.
- Я готов согласиться с вами, - сказал Далглиш. - Мисс Болам была убита с большой осмотрительностью и со знанием дела. И думаю, мотив убийства много более определенный и важный, чем расхождения во взглядах или личные конфликты. Вы знаете, кстати, каким ключом открывается регистратура?
- Конечно. Если мне требуются старые документы, я обычно хожу за ними сам. И, следовательно, знаю, если это вам поможет, что Нагль держит свой ящик с инструментами в комнате отдыха портье. Кроме того, когда я приехал сегодня после обеда, мисс Болам рассказала мне о Типпетте. Но это едва ли относится к делу, не так ли? Не можете же вы серьезно подозревать, что в убийстве замешан Типпетт?
- Возможно, нет. Скажите, доктор, зная мисс Болам, вы можете представить ее реакцию, когда она обнаружила на полу в регистратуре разбросанные медицинские документы?
Доктор Багли удивленно посмотрел на старшего инспектора и издал короткий смешок.
- Болам была терпеливой, но одержима аккуратностью. Разумеется, страшно возмутилась бы!
- Не могла она позвонить портье, чтобы тот навел порядок или оставил документы в том же состоянии в качестве улики для обнаружения виновного?
Доктор Багли задумался и, казалось, пожалел о своем первом категорическом мнении.
- Нельзя знать определенно, что бы она сделала. Можно только предполагать. Вероятно, вы правы, и она позвонила Наглю. Она не испугалась того, что сделано, но хорошо осознавала обязанности администратора. Пожалуй, уверен в одном - мисс Болам не могла оставить регистратуру в беспорядке, не могла пройти мимо, не поправив криво лежащий коврик или косо висевшую картину.
- А ее двоюродная сестра? Они похожи? Я понимаю, что медсестра Болам делает для вас больше, чем для какого-либо другого консультанта.
Далглиш отмстил тень недовольства, пробежавшую по лицу собеседника. Доктор Багли, быстро и откровенно рассказывающий о собственных побуждениях, оказался не склонен объяснять побуждения других. Или мягкая беззащитность медсестры Болам пробудила его покровительственные инстинкты? Далглиш ждал ответа.
- Я не могу сказать, что двоюродные сестры были похожи, - произнес доктор коротко через минуту. - У вас уже сложилось впечатление о медсестре Болам. Я могу только утверждать, что полностью доверяю ей и как медсестре, и как человеку.
- Она является наследницей своей кузины. Вы знали об этом?
Вопрос прозвучал слишком откровенно, чтобы не достичь цели, а доктор Багли уже устал сдерживать раздражение.
- Нет, я не знал. Но я надеюсь, что для нее это порядочная сумма и что она и ее мать получат возможность спокойно пожить в собственное удовольствие. И я надеюсь также, что вы не будете терять время, подозревая невиновных людей. Чем раньше вы распутаете это убийство, тем лучше. Сложилось невыносимое положение для всех нас.
Итак, доктор Багли знал о матери медсестры Болам. Но тогда об этом может знать большинство сотрудников клиники.
- Вы сказали, доктор, - задал Далглиш свой последний вопрос, - что находились один в гардеробе медицинского персонала с шести пятнадцати до шести сорока. Что же вы там делали?
- Ходил в туалет. Мыл руки. Выкурил Сигарету. Думал.
- И это все, чем вы занимались в течение этих двадцати пяти минут?
- Да, это все, старший инспектор.
Доктор Багли выглядел жалким лжецом. Колебание длилось мгновение, лицо не изменило цвет, пальцы, державшие сигарету, не дрогнули. Но его голос звучал излишне небрежно, беспристрастие казалось излишне показным. И одновременно он явно пытался встретиться взглядом с глазами Далглиша. Как очень умный человек, он сделал бы добавление к своему утверждению, и его глаза неотрывно смотрели на детектива, будто внушая тому необходимость повторить вопрос.
- Благодарю вас, доктор, - спокойно сказал Далглиш. - Пока это все.
Глава третья
Так оно и продолжалось: терпеливо задавались вопросы; скрупулезно записывались все мелочи, велось незаметное; наблюдение за выражением недоверчивых глаз и положением рук, не выдадут ли они промелькнувший внутри страх, не отреагируют ли как-то особенно. За доктором Багли старший инспектор принял Фредерику Саксон. Когда они столкнулись в дверях, Далглиш почувствовал обоюдное стремление не встречаться друг с другом глазами. Она была темноволосой, живой, небрежно одетой женщиной лет двадцати девяти, сжато, но откровенно отвечала на вопросы и, казалось, получала извращенное удовольствие, утверждая, что в одиночестве занималась психологическим тестом в своем кабинете от шести до семи, хотя, кроме нее самой, никто не мог подтвердить ее алиби. Он получил от Фредерики Саксон немного, но не настолько, чтобы не принимать ее во внимание вовсе.
Следующей была свидетельница, совершенно отличная от нее. Мисс Рут Кеттл, очевидно, решила, что убийство ее не касается, и, хотя с готовностью отвечала на вопросы Далглиша, всем своим рассеянным видом давала понять, насколько мысли ее заняты более возвышенными вещами. Имеется ограниченное число слов, выражающих ужас и удивление, и в течение вечера сотрудники клиники употребили большинство из них. Реакция мисс Кеттл была менее ортодоксальной. Она высказала сдое мнение, что убийство было странным, в самом деле, очень, очень необычным, и затем сидела, щурясь на Далглиша через толстые стекла очков в кротком недоумении, как будто и находила убийство необычным, но едва ли необычным настолько, чтобы начать тут же его обсуждать. Но все лее два момента из сведений, которые она оказалась способной сообщить, прозвучали интересно. Далглиш мог только надеяться на их достоверность.
Она очень неопределенно рассказала о собственных передвижениях в течение вечера, но Далглиш с помощью присущей ему настойчивости установил, что мисс Кеттл расспрашивала жену одного из пациентов, принимающих электроконвульсивную терапию до пяти сорока, когда ей позвонила старшая сестра и сообщила, что пациент освободился и его можно забирать домой. Мисс Кеттл спустилась по лестнице со своим пациентом, сказала "доброй ночи", когда они оказались в холле, и тут же направилась прямо вниз, в регистратуру, чтобы взять досье. Она нашла помещение в полном порядке и, выходя, заперла его на ключ. Несмотря на легкую неуверенность в отношении подробностей своей деятельности вечером, она оказалась точной в определении. "В любом случае, - подумал Далглиш, - это можно проверить у старшей сестры Амброуз". Второй факт был более неопределенным, и мисс Кеттл упомянула о нем с явным равнодушием. Приблизительно через полчаса после возвращения в свой кабинет на втором этаже она явственно услышала, как исчез звук мотора, обслуживающего лифт.
Далглиш устал. Несмотря на центральное отопление, его знобило, и он ощущал хорошо знакомое недомогание, которое всегда предшествовало приступу невралгии. Правая сторона лица уже теряла чувствительность и становилась тяжелой, колющая боль начала спазмами появляться позади глазного яблока. Но перед ним сидел последний свидетель.
Миссис Босток, старшая стенографистка, совершенно не разделяла терпеливого отношения врачей к долгому ожиданию. Она была сильно раздражена, и раздражение ее вошло в комнату вместе с ней, словно сильный северный ветер. Сев без приглашения, она скрестила длинные, удивительно приятной формы ноги и посмотрела на Далглиша с откровенной неприязнью в тусклых глазах. Однако он отметил ее необыкновенно красивую головку. Длинные волосы, золотистые, как гинея, обвивали затейливыми кольцами бледное надменное остроносое лицо! Своей длинной шеей, осанкой, яркой головкой и слегка выпуклыми глазами женщина напоминала экзотическую птицу. Но Далглиш с трудом скрыл потрясение при взгляде на ее руки. Они были громадными, красными и костлявыми, как руки мясника, и выглядели на тонких запястьях нелепо выращенными по воле, какого-то злого рока. Можно было считать это почти уродством. Она не пыталась прятать руки, ее ногти выглядели острыми и неухоженными. Однако красивая фигурка, хорошая и дорогая одежда как бы давали наглядный урок в искусстве сводить до минимума недостатки и подчеркивать достоинства. "Она, вероятно, живет своей жизнью, - подумал Далглиш, - по своим однообразным правилам".