Дом встретил их блаженным теплом и чуть различимым запахом хлеба домашней выпечки. Оставив его, миссис Фентон направилась в комнату в дальнем конце коридора. Он предположил, что было дано распоряжение приготовить чай там. Затем ввела его в гостиную, в уют горящих в камине поленьев, отбрасывающих слабую тень поверх обитых ситцем кресел, дивана и поблекшего ковра, включила большой светильник, стоявший сбоку от камина, и задернула шторы, будто отгородившись от несчастья. Появился чай на подносе, который поставила на низкий столик флегматичная служанка в переднике, почти столь же старая, как и ее хозяйка, по-прежнему избегавшая смотреть на Далглиша. Чай был хорош. С чувством, которое слишком походило на жалость, Далглиш заметил, что затруднения миссис Фентон явно в его интересах. К чаю подали свежевыпеченные лепешки, два вида сандвичей, домашние пирожные и охлажденные взбитые сливки. Всего было слишком много, будто для чая школьников. Казалось, две женщины, столкнувшись с неизвестным и, скорее всего, нежеланным посетителем, нашли облегчение от неопределенности в подготовке этого ошеломляюще обильного пира. Было похоже, что миссис Фентон сама поражена представшим перед ней разнообразием. Она передвигала чашки по подносу, как обеспокоенная, неопытная хозяйка. Только когда Далглиш был обеспечен чаем и сандвичем, она вновь заговорила об убийстве.
- Мой муж посещал клинику Стина около четырех месяцев. Это было десять лет назад, когда он оставил армию. В то время он жил в Лондоне, а я оставалась в Найроби с невесткой, ожидавшей первенца. Я и не знала никогда, что муж проходил курс лечения, пока неделю назад он сам не рассказал мне об этом.
Она остановилась, и Далглиш сказал:
- Вы должны знать, что нас совсем не интересует, в чем состоит расстройство здоровья полковника Фентона. Это конфиденциальное медицинское дело, оно не касается полиции. Я не просил доктора Этериджа об информации, связанной с заболеванием, а если бы и попросил, то он не дал бы ее мне. Факт, что ваш муж подвергался шантажу, может быть скрыт, хотя я не думаю, что этого удастся избежать, но причина его обращения в клинику и детали лечения являются только вашим и его делом.
Миссис Фентон осторожно поставила свою чашку на поднос. Глядя на огонь, она произнесла:
- На самом деле я не думаю, что это мое дело. Я не была расстроена тем, что он ничего мне не рассказывал. Это сейчас легко сказать, что мне следовало бы понять его и попытаться помочь. Думаю, он поступил достаточно умно, умолчав об этом. Люди так беспокоятся об абсолютной честности в браке, но это не слишком чутко - доверять такие мучительные вещи, если только вы не хотите действительно доставить страдания. И все же я хотела бы, чтобы Мэтью рассказал мне о шантаже раньше. Тогда он действительно нуждался в помощи. Вместе, я уверена, мы смогли бы что-нибудь придумать.
Далглиш спросил, когда это началось.
- Мэтью сказал, что около двух лет назад. Ему позвонили по телефону. Голос напомнил ему о лечении в клинике Стина и процитировал некоторые из самых интимных подробностей, которые Мэтью рассказал психиатру. Затем голос предположил, что муж согласится помочь больным, пытающимся преодолеть те же затруднения. Многое было сказано об ужасных социальных последствиях в случае, если их не будут лечить. Все это было очень искусно и умно увязано, и не было ни малейшего сомнения, что последует затем. Мэтью спросил, каких действий от него ждут, и получил ответ, что ему следует отправлять пятнадцать фунтов в банкнотах так, чтобы они поступали в клинику с первой почтой первого числа каждого месяца. Если первое число приходилось на субботу или воскресенье, письмо должно было бы прибыть в понедельник. Ему следовало писать адрес зелеными чернилами и вкладывать в конверт вместе с деньгами записку, гласившую, что это посылает благодарный пациент. Голос сказал, что он может быть уверен в том, что деньги пойдут туда, где сделают наибольшее добро.
- Это был достаточно умный план, - сказал Далглиш. - Шантаж было бы трудно доказать, и сумма прекрасно рассчитана. Думаю, что ваш муж избрал бы иную линию поведения, если бы сумма оказалась чрезмерной.
- О, он так бы и сделал! Он никогда не позволил бы, чтобы нас разорили. Я не имею в виду, что мы могли себе позволить терять по пятнадцать фунтов в месяц, но это была сумма, которую Мэтью вполне мог выкроить из своих личных денег, не вызывая у меня подозрений. А размер требований не увеличивался. И в этом его необычность. Мэтью всегда думал, что шантажиста никогда нельзя удовлетворить и он будет увеличивать свои требования, пока жертва не отдаст последний пенни. Но в этом случае было совсем не так. Мэтью послал деньги, чтобы они прибыли первого числа следующего месяца, и ему вновь позвонили. Голос поблагодарил его за великодушный вклад и ясно дал понять, что больше пятнадцати фунтов не ждут. И высылать деньги в большей, чем сказано, сумме не надо. Звонивший сказал что-то о том, что вполне удовлетворен. По словам Мэтью, он почти смог убедить себя в правдоподобности истории. Около полугода назад он решил пропустить месяц и посмотреть, что получится. Было очень неприятно. Раздался еще один звонок, и угроза оказалась слишком явной. Голос поведал о необходимости спасти больных от социального остракизма и сказал, что жители Сприггс-Грина были бы очень огорчены, услышав об отсутствии у него великодушия. Мой муж решил продолжать платежи. Если бы в деревушке действительно стали известны подробности лечения мужа, для нас это означало бы только одно - необходимость уехать отсюда. Моя семья живет здесь около двухсот лет, и мы оба любим этот дом. Мэтью получил бы сердечный приступ, если бы ему пришлось расстаться с садом. И потом, здесь еще и деревушка. Конечно, вы не видели ее во всей красе, но мы ее любим. Мой муж - здешний церковный староста. Наш маленький сын, погибший в дорожной аварии, похоронен здесь. Нелегко сниматься с насиженного места в семьдесят лет.
Да, это было бы нелегко. Далглиш не спросил ее, почему открытие вынудило бы их уехать. Более молодая, стойкая, искушенная в житейских делах пара, без сомнения, не обратила бы внимания на возникшую огласку, проигнорировала инсинуации и приняла смущенное сочувствие друзей с твердой уверенностью, что ничто не длится вечно и что некоторые вещи в деревенской жизни так же безжизненны, как прошлогодний снег. Жалость было бы принять труднее. Возможно, что именно боязнь жалости вынуждает большинство жертв уступать. Далглиш спросил, что сделало происходящее явным.
- Откровенно говоря, две вещи. Первое: нам с некоторых пор потребовалось больше денег. Младший брат мужа неожиданно умер месяц назад, оставив свою вдову почти без средств. Она инвалид и вряд ли проживет больше года или двух, но, к счастью, она живет в доме престарелых под Норвичем и хочет остаться там. Разумеется, встал вопрос с оплатой ее пребывания. Ей надо было дополнительно выделять пять фунтов в неделю, и я не могла понять, почему Мэтью столь обеспокоен этим. Конечно, это требовало более тщательного планирования нашего бюджета, но я думала, что мы справимся, но Мэтью, конечно, знал, что нам это не удастся, если он будет продолжать посылать по пятнадцать фунтов в клинику Стина. Затем последовала его операция. Я знаю, что она была не слишком серьезна. Но любая операция - это риск, если тебе семьдесят лет, и Он боялся, что может умереть и вся история выйдет наружу без его объяснения. Поэтому он рассказал обо всем мне. Я очень рада, что он сделал это. Довольный результатом, он лег в госпиталь, и операция прошла удачно. Действительно, очень удачно. Могу я предложить вам еще чаю, Старший инспектор?
Далглиш передал ей чашку и спросил, что она решила предпринять. Теперь они приближались к сути дела, но он был по-прежнему осторожен, чтобы не вспугнуть ее или не показаться чрезмерно взволнованным. Вопросы и комментарии могли бы вполне принадлежать обычному гостю, поддерживающему вежливую беседу с хозяйкой. Она была пожилой леди, прошедшей через суровые испытания жизни и столкнувшейся теперь еще с одним, возможно даже большим, чем прежние. Ему представилось, что такое откровение с посторонним дается ей нелегко.
- Что я решила сделать? Да, это была проблема. Я была ограничена в своих действиях, понимая, что шантажиста надо остановить, но при этом мне хотелось, чтобы мы не пострадали в случае, если бы задуманное мне удалось. Я не очень умная женщина, - качать головой бесполезно, старший инспектор, если бы я была умной, убийства бы не произошло, - но я тщательно все продумала. Мне показалось, что лучшим выходом было бы посетить клинику Стина и встретиться с кем-нибудь из руководства. Объяснить происходящее, даже не упоминая своего имени, попросить их провести расследование и положить конец шантажу. Кроме того, они ведь знали о моем муже, так что мне не надо было посвящать в его тайну какого-нибудь нового человека, и они были столь же заинтересованы избежать скандала, как и я. Клиника выглядела бы в не слишком хорошем свете, если бы все открылось, не так ли? Возможно, для них поиск шантажиста был бы не очень трудным делом. Кроме того, предполагается, что психологи разбираются в человеческих характерах. И еще - это должен был быть кто-то работавший в клинике, когда туда поступил мой муж. Учитывая, что это женщина, поле розысков сужалось.
- Вы имеете в виду, что шантажировала женщина? - удивленно спросил Далглиш.
- О да. По крайней мере, голос по телефону, как сказал муж, был женским.
- Он уверен в этом?
- У него не было никаких сомнений. Понимаете, ведь был не только голос. Были и другие признаки, подробности, о которых она говорила. Подробности эти относятся именно к представителям мужского пола, страдающим этой болезнью, по телефону говорили даже о том, сколько несчастий они могут причинить женщинам и так далее. Словом, все детали указывали на то, что звонила женщина. Муж хорошо запомнил все разговоры по телефону и может рассказать вам о своих наблюдениях. Думаю, вы захотите увидеть его возможно скорее, да?
Тронутый ее явной обеспокоенностью, Далглиш ответил:
- Если врач считает, что полковник Фентон чувствует себя достаточно хорошо для краткой беседы со мной, я бы хотел повидаться с ним сегодня вечером, заехав в больницу по пути в Лондон. Есть два момента, в которых лишь он может мне помочь, один из них - пол шантажиста. Я не побеспокою его больше, чем это необходимо.
- Уверена, что он сможет поговорить с вами. У него небольшая палата - там такие называют "мягкой комнатой", - палата для выздоравливающих, и он неплохо себя чувствует. Я сказала ему, что вы придете сегодня, и он не будет удивлен, увидев вас. Не думаю, что мне надо вас сопровождать, если только вы не считаете это необходимым. Уверена, он предпочитает видеть вас одного. Я напишу ему записку.
Далглиш поблагодарил ее и сказал:
- Это интересно, что ваш муж сказал о женщине. Конечно, он, может быть, и прав, но не исключена и хитрость со стороны шантажиста. Некоторые мужчины могут превосходно имитировать женский голос, да и подборку подробностей сделать не так трудно. Если полковник решил преследовать преступника в судебном порядке, то будет нелегко доказать его вину в этом конкретном преступлении. Насколько я вижу, доказательств здесь практически нет. Думаю, нам следует очень внимательно отнестись к вопросу о поле преступника. Но, извините, я прервал вас.
- Да, да, это очень важно определить, кто звонил - мужчина или женщина. Надеюсь, муж сможет вам в этом помочь. Ну так вот. Я решила, что лучше всего было бы посетить клинику. Я отправилась в Лондон утренним поездом в прошлую пятницу, побывала у маникюрши, кроме того, Мэтью в больнице была нужна пара вещей. Я решила сначала зайти в магазин. Конечно, мне следовало бы прежде всего направиться в клинику. Была и другая ошибка. Я не могла избавиться от малодушия. Медлила, старалась вести себя так, будто не происходит ничего особенного, просто это обычный визит, который я совершаю между хождением по магазинам и маникюршей. В конце концов я решила совсем не идти в клинику. Вместо этого я туда позвонила. Видите, я же сказала, что не слишком умна.
Далглиш спросил, что вызвало изменение плана.
- Оксфорд-стрит. Знаю, что это звучит глупо, но все случилось именно так. Я не бывала в Лондоне одна довольно долгое время и забыла, насколько он сейчас ужасен. Я любила его, когда была девчушкой. Тогда он казался чудесным городом. Теперь все изменилось, улицы показались мне заполненными ненормальными людьми и иностранцами. Я знаю, что не следует негодовать по их поводу - имею в виду иностранцев… Но… Я чувствовала себя там совсем чужой. И автомобили… Я попыталась перейти Оксфорд-стрит и очутилась на одном из островков между ними. Конечно, автомобили никого не убивали и никого не сбивали. Они бы и не смогли, даже двигаться не могли. Но смрад выхлопных газов… Ужасно. Я зажала нос платком, почувствовала себя дурно и чуть не потеряла сознание. Когда я добралась до тротуара, то вошла в магазин, чтобы отыскать там комнату отдыха для женщин. Комната была на четвертом этаже, и я потеряла много времени в поисках нужного лифта. Толпа ужасала. Давка, духота. Когда я добралась до комнаты отдыха, все стулья оказались заняты. Я прислонилась к стенке, удивляясь, что у меня еще есть силы стать в очередь за чем-нибудь съедобным для ленча, и вдруг увидела ряд телефонных будок. Внезапно я осознала, что могу просто позвонить в клинику и спасти себя от ужасной поездки туда, от тяжелого испытания во время изложения моего дела, сидя лицом к лицу с незнакомым человеком. Это было глупо, как я сейчас вижу, но тогда показалось очень хорошей мыслью. По телефону было бы легче скрыть, кто я такая, и я чувствовала, что смогла бы более подробно рассказать все. Мысль о том, что, если разговор окажется очень трудным, я смогу просто бросить трубку, тоже показалась мне неплохой. Видите, я смалодушничала, и единственным оправданием мне может служить сильная усталость, подобную трудно предположить. Я ожидаю, что вы скажете, мол, мне следовало бы отправиться прямо в полицию, в Скотланд-Ярд. Но Скотланд-Ярд - такое место, которое у меня ассоциируется с детективными рассказами и убийствами. Обычным людям едва ли кажется возможным, что он существует реально и что можно позвонить туда и рассказать о ваших затруднениях. А я обычный человек. Кроме того, я все еще очень беспокоилась о том, чтобы избежать скандала. Все, что я хотела, это остановить шантажиста. Видимо, это был не очень-то патриотический поступок?
- Это был очень понятный поступок, - ответил Далглиш. - Не могли бы вы вспомнить, что сказали мисс Болам?
- Не совсем четко. Я боялась. Когда я нашла четыре пенни для телефона-автомата и отыскала в справочнике номер, несколько минут у меня ушло на решение вопроса, что я скажу. Мне ответил мужской голос, и я попросила соединить меня с администратором клиники. Затем раздался женский голос: "Администратор слушает". Я не ожидала, что трубку возьмет женщина, и внезапно мне в голову пришла мысль, что я разговариваю с самой шантажисткой. Разве это было исключено? Я сказала, что кто-то из сотрудников клиники, возможно она сама, шантажирует моего мужа и что я звоню сказать, мол, с этого момента никто не получит ни единого пенни и, если нам опять позвонят, мы обратимся прямо в полицию. Все это вырвалось у меня внезапно. Дальше меня всю затрясло, и пришлось опереться на стенку телефонной будки. Я высказывалась немного истерично. Когда она смогла вставить слово, то спросила меня, не являюсь ли я пациенткой, если да, то кто меня лечит, и сказала вроде, что пригласит кого-нибудь из врачей поговорить со мной. Она, наверное, решила, что я сошла с ума. Я ответила, что никогда не обращалась в клинику и что, даже если бы и нуждалась в лечении, избавь Боже от этого, то придумала что-нибудь лучше, чем обращаться в заведение, где неосторожность и горе пациентов сделали предметом шантажа. Я закончила разговор фразой, что в дело вовлечена женщина, что она работает в клинике около десяти лет и что, если администратор не замешана в этом, то она исполнит свой долг, раскрыв, кто занимается шантажом. Она попыталась договориться со мной о встрече или о том, чтобы я назвала себя, но я повесила трубку.
- Вы назвали ей какие-нибудь детали, с помощью которых был организован, шантаж?
- Я рассказала ей, что мой муж ежемесячно высылает пятнадцать фунтов в конверте, адрес на котором написан зелеными чернилами. Именно тогда она стала настаивать, чтобы я приехала в клинику или в крайнем случае назвала свое имя. Резко прекратив разговор, я, конечно, поступила грубо, но я очень испугалась, не знаю почему. Но я уже сказала все, что хотела сказать. Как раз в этот момент один из стульев в комнате отдыха освободился, я полчаса сидела, пока не почувствовала себя лучше. Затем я отправилась прямо на вокзал Чаринг-Кросс, съела там в буфете сандвичи, выпила кофе и подождала поезда. Об убийстве я прочитала в субботней газете и посчитала само собой разумеющимся, что одна из других жертв - ведь там, конечно, должны были быть и другие - решила освободиться от шантажа. Я не связывала преступление с моим телефонным звонком, по крайней мере сначала. Затем я задумалась, не должна ли сообщить полиции, что творится в этом ужасном заведении. Вчера обсудила это с мужем, и мы решили впопыхах ничего не предпринимать. Мы решили, что лучше подождать и посмотреть, не будет ли дальнейших звонков от шантажиста. Это молчание не доставило большой радости. В газетах не сообщались подробности убийства, так что я не знала точно, что именно случилось. Но я поняла, что шантаж может быть каким-то образом связан с преступлением и что полиция пожелала бы узнать о нем. Пока я колебалась, что же предпринять, позвонил доктор Этеридж. Остальное вы знаете. Я все еще удивлена, как вы смогли меня найти.
- Мы нашли вас тем же способом, каким шантажист выбрал в качестве жертвы полковника Фентона, воспользовавшись диагностическим указателем клиники и историями болезни. Вам не следует думать, что в клинике Стина не заботятся о конфиденциальных документах. Доктор Этеридж чрезвычайно угнетен в связи с шантажом. Но нет никаких систем, полностью защищенных от умного и хитрого злоумышленника.
- Ведь вы найдете его? - спросила она. - Найдете?
- Благодаря вам, думаю, мы сможем это сделать, - ответил Далглиш. Когда он протянул руку, чтобы попрощаться, миссис Фентон внезапно спросила:
- На кого она была похожа, старший инспектор? Я имею в виду убитую женщину. Расскажите мне о мисс Болам.
- Ей был сорок один год, - сказал Далглиш. - Не замужем. Я не видел ее живой, но знаю, что у нее были светло-каштановые волосы и серо-голубые глаза, склонность к полноте, густые брови, тонкие губы. Она была единственным ребенком в семье, родители ее уже умерли.
Жила довольно одинокой жизнью, но для нее многое значила церковь и то, что она являлась капитаном скаутов. Любила детей и цветы. Она была человеком, знающим, что такое совесть, и квалифицированным администратором, но не очень хорошо понимала людей. Она была добра к ним, когда у них появлялись затруднения, но люди считали ее слишком жесткой, лишенной чувства юмора и склонной все осуждать. Думаю, в чем-то они были правы, хотя это была женщина с сильно развитым чувством долга.
- Я виновата в ее смерти. И признаю это.