Главный врач, не говоря ни слова, встал. Спускаясь по лестнице, они встретили шедшую наверх мисс Кеттл. Она кивнула главному врачу и наградила Далглиша быстрым, задумчивым взглядом, как бы пытаясь понять, не встречала ли его раньше, не надо ли было его узнать. В холле беседовали доктор Багли и старшая сестра Амброуз. Когда Этеридж и Далглиш направились к лестнице в подвал, они замолчали, лица их стали серьезными. В другом конце холла сквозь стекло приемной конторки проступал серый контур головы Калли. Портье не обернулся, и Далглиш предположил, что Калли, занятый созерцанием входной двери, не услышал их.
Регистратура оказалась заперта, но уже не опечатана. В комнате портье Нагль надевал пальто, очевидно отправляясь на ленч. Он остался равнодушным, когда главный врач снял с крючка ключ от регистратуры, но проблеск интереса в его кротких мутноватых глазах не остался незамеченным Далглишем. Итак, за ними внимательно наблюдали. Уже рано утром каждый в клинике должен был знать, что он, старший инспектор, проверяет указатель диагнозов, а затем посетит регистратуру. Для одного человека эта информация представляла крайне важный интерес. Далглиш надеялся, что убийца испугается и впадет в отчаяние, но опасался, что в связи с этим станет еще более опасным.
Доктор Этеридж включил в регистратуре свет, и лампы дневного освещения замерцали, пожелтели и вспыхнули белизной. Комната как бы обнажилась. Далглиш вновь ощутил ее характерный запах: смесь плесени, старой бумаги и нагретого металла.
Он стоял, не выказывая никаких эмоций, пока главный врач запирал дверь изнутри на замок и опускал ключ в карман. Сейчас здесь не осталось и признака того, что комната служила местом преступления. Порванные записи были приведены в порядок, папки расставлены по полкам, кресло и стол заняли свои обычные места.
Папки были связаны шпагатом в пачки по десять штук в каждой. Некоторые из них казались хранившимися столь долго, что едва не приклеились друг к другу. Шпагат впился в разбухшие пеньковые обложки, сверху лежал тонкий слой пыли. Далглиш сказал:
- Можно попытаться определить, какие из этих пачек развязывали с тех пор, как наверху избавились от записей и спустили их сюда на хранение. Некоторые из них выглядят так, будто их не касались годами. Допускаю, что какая-то пачка могла быть развязана с действительно невинными целями, чтобы извлечь запись, но мы можем также начать с записей из тех пачек, которые были очевидно развязаны в течение последнего года. Первые два номера относятся к группе с номерами около восьми тысяч. Они, кажется, на верхней полке? Есть ли у нас лестница?
Главный врач скрылся за первым рядом стеллажей и вновь возник уже с небольшой стремянкой, с трудом маневрируя ею в узком проходе. Глядя, как Далглиш поднимается по ступенькам, он сказал:
- Скажите, старший инспектор, это привлечение меня к вашим конфиденциальным делам означает, что вы исключили меня из списка подозреваемых? Если так, мне следует знать, каким образом вы пришли к такому заключению. Я не льщу себя надеждой, что вы верите, будто я не способен на убийство. Уверен, что ни один детектив не думает так ни об одном человеке.
- И ни один психиатр, - добавил Далглиш. - Я не спрашиваю себя, способен ли человек на убийство вообще, я задаюсь вопросом, способен ли он именно на это конкретное убийство. Не думаю, что из вас получился бы умелый шантажист. Я не вижу, каким образом вам стало бы известно о предполагаемом визите Лоде. И сомневаюсь в том, что вам хватило силы или умения на убийство таким образом. Наконец, я думаю, что вы, возможно, являетесь тем самым человеком здесь, которого мисс Болам не могла бы заставить ждать. Даже если я ошибаюсь, вам бы было трудно отказаться от сотрудничества со мной. Не так ли?
Далглиш был умышленно краток. Яркие голубые глаза все еще смотрели на него, приглашая к откровенности, которую детектив не мог допустить, хотя откровенности в данный момент было трудно противиться.
Главный врач продолжал:
- За всю свою жизнь я столкнулся с тремя убийцами. Двоих из них опустили в негашеную известь. Один из двоих вряд ли знал, что делает, но не смог бы остановиться. Вы удовлетворены таким объяснением, старший инспектор?
- Никто, нормально ощущая жизнь, не был бы удовлетворен этим, - ответил Далглиш. - Но я не вижу, как это влияет на задачу, которую я сейчас решаю, - схватить убийцу прежде, чем он, или она, убьет кого-нибудь еще.
Главный врач больше не сказал ни слова. Они вместе нашли одиннадцать историй болезни, которые искали, и захватили их с собой наверх, в кабинет доктора Этериджа. Если Далглиш и предполагал, что главный врач столкнется с трудностями на следующем этапе расследования, то был приятно удивлен. Намек на то, что убийца может не ограничиться одной жертвой, разрушил последнее сопротивление. И когда Далглиш объяснил, чего именно он теперь хочет, главный врач не возражал.
- Я не спрашиваю у вас имена ваших пациентов, - сказал Далглиш. - Меня также не интересуют их заболевания. От вас требуется только, чтобы вы позвонили им домой и тактично поинтересовались, не обращались ли они по телефону в клинику совсем недавно, возможно, утром в пятницу. Вы могли бы объяснить, что кто-то сделал звонок, который необходимо проверить. Если звонил кто-то из этих больных, мне понадобится имя и адрес. Диагноза не надо. Только имя и адрес.
- Я должен просить согласия пациента на предоставление такой информации.
- Ну, раз должны, - сказал Далглиш, - оставляю это на ваше усмотрение. Все, о чем я прошу, это предоставить мне вашу информацию.
Условие главного врача было формальностью, и они оба знали это. Одиннадцать историй болезни лежали на письменном столе, и ничто не могло бы удержать Далглиша от следующих шагов. Он уселся на некотором расстоянии от доктора Этериджа в одном из больших кожаных кресел и с профессиональным интересом приготовился наблюдать за работой своего необычного помощника.
Главный врач снял трубку и попросил подключить его к городской линии. Номера телефонов пациентов были записаны в историях болезни, и первые же два звонка сократили количество возможных вариантов с одиннадцати до девяти. Оказалось, что пациенты со времени обращения в клинику сменили адрес. Доктор Этеридж извинился перед новыми владельцами этих номеров за беспокойство и набрал третий номер. Абонент ответил, и главный врач спросил, не может ли он поговорить с мистером Кальдекотом. После продолжительного потрескивания он сказал:
- Нет, я не слышал об этом. Очень печально. Правда? Нет, ничего важного. Просто старый знакомый. Проезжая через Уилтшир, надеялся вновь повидать мистера Кальдекота. Нет, я не будут говорить с миссис Кальдекот, не хочу ее расстраивать.
- Умер? - спросил Далглиш, как только главный врач положил трубку.
- Да. По-видимому, года три назад. У бедняги оказался рак. Я должен отметить это в его истории болезни.
Он сделал запись. Далглиш терпеливо ждал. Следующий номер было трудно обнаружить, и возникло предположение, что он изменился. Когда наконец доктор Этеридж дозвонился, там не сняли трубку.
- Кажется, нам не везет, старший инспектор. Ваша версия была разумна, но, видимо, более остроумна, чем верна.
- Пока что у нас для проверки осталось еще семь пациентов, - тихо произнес Далглиш.
Главный врач пробурчал что-то о докторе Тэльмадже, которого он ждет, но заглянул в записи и снова набрал цифры. На этот раз пациент был дома и, по крайней мере, не был удивлен, услышав главного врача клиники Стина.
Он сделал длинное описание своего нынешнего психологического состояния, которое было выслушано доктором Этериджем с терпеливой симпатией и соответствующими репликами. Далглиш заинтересовался и даже слегка поразился тому умению, с которым был проведен разговор. Но этот пациент не звонил в клинику в последнее время. Главный врач положил трубку и некоторое время отмечал сказанное пациентом в истории болезни.
- Это явно наш успех. Он совсем не был удивлен тем, что я позвонил. Похоже, пациенты считают само собой разумеющимся, что врачи весьма озабочены их состоянием и думают о них лично все время, днем и ночью. Но он, увы, не звонил. Он не лжет, я вас уверяю. Это отнимет много времени, старший инспектор, но думаю, мы должны продолжить.
- Да, пожалуйста. Я сожалею, но мы должны продолжить.
Уже следующий звонок принес настоящий успех. Сначала разговор показался очередным провалом. Из диалога Далглиш сделал вывод, что сам пациент недавно лег в больницу, а говорила его жена. Затем он увидел, как изменилось лицо главного врача, и услышал, как тот произнес:
- Звонили вы? Мы знали, что кто-то звонил, и пытались определить, кто именно. Полагаю, вы уже слышали об ужасной трагедии, случившейся у нас недавно. Да-да, это взаимосвязано.
Он подождал, слушая, что довольно долго говорила женщина на другом конце провода. Затем положил трубку и сделал краткую пометку в настольном блокноте. Далглиш молчал. Главный врач посмотрел на него озабоченно:
- Это жена полковника Фентона из Сприггс-Грин в Кенте. Приблизительно в полдень прошлой пятницы она звонила мисс Болам по очень важному делу. Она не захотела рассказывать об этом по телефону, и я решил, что лучше не оказывать на нее давления. Но ей хочется повидать вас как можно скорее. Я записал ее адрес.
- Благодарю вас, доктор, - сказал Далглиш и взял протянутый листок бумаги. Он не выразил ни удивления, ни облегчения, но сердце его пело. Главный врач покачал головой, словно все это оставалось за пределами его понимания.
- Миссис Фентон говорила как очень почтенная пожилая леди, которая строга в соблюдении всех правил хорошего тона, - сообщил он. - Она сказала, что была бы счастлива, если бы вы разделили с ней вечерний чай.
* * *
Сразу же после четырех Далглиш выехал в Сприггс-Грин. Это была ничем не примечательная деревушка, лежащая между шоссе, ведущими в Мейдстон и Кентербери.
Ему не удалось вспомнить, проезжал ли он ее раньше. Деревушка оказалась немноголюдной. "Она, - подумал Далглиш, - слишком далеко от Лондона, чтобы соблазнить владельцев сезонных билетов, и теперь не то очаровательное время, которое привлекает склонных к уединению влюбленных или художников и писателей, стремящихся к деревенскому покою с деревенской дешевизной жизни". Коттеджи, заселенные главным образом сельскохозяйственными рабочими, небольшие садики, грядки с обычной и брюссельской капустой, разбросанные в беспорядке и покрытые рубцами от недавнего сбора урожая; окна домов в большинстве закрыты, предохраняя от вероломства английской осени.
Далглиш миновал церковь, ее невысокую колокольню, сложенную из кремниевой гальки, со сверкающими чистотой стеклами окон, едва видными из-за окружавших ее каштанов. Церковный двор находился в беспорядке, однако это не было неприятным зрелищем. Трава между могилами уже скошена, видны следы попыток очистить гравийные дорожки от сорняков. Отделенный от кладбища высокой живой изгородью, стоял дом викария, угрюмое викторианское здание. За ним лежала маленькая зеленая травянистая лужайка, окруженная рядом коттеджей, среди них выделялись уродливого современного вида пивная и бензоколонка. За "Головой короля" находилась бетонная коробка автобусной остановки, там уныло ожидала группа женщин. Когда Далглиш проезжал мимо них, они быстро и без интереса посмотрели на него. Весной, без сомнения, окружающие вишневые сады могли бы придать очарование даже Сприггс-Грин. Однако сейчас небо дышало холодной сыростью, поля выглядели бесконечно промокшими, а медленная, словно траурная процессия коров, которых вели на вечернюю дойку, превратила обочину дороги в сплошную грязь. Чтобы пропустить коров, Далглиш снизил скорость до скорости пешехода, продолжая осматривать Сприггс-Грин. Ему не хотелось спрашивать дорогу.
Поиски не отняли много времени. Дом находился невдалеке от дороги и был отгорожен от нее буковой изгородью, отливавшей золотом в угасающем свете дня. Дальше проезда не оказалось, и Далглиш осторожно припарковал свой "купер-бристоль" на травянистой обочине, затем вошел в белую садовую калитку. Перед ним стоял низкий, неказисто построенный дом, крытый тростником. Он дышал уютом и простотой. Когда детектив обернулся, чтобы запереть за собой калитку, из-за угла дома вышла женщина и двинулась к нему навстречу. Она оказалась до того маленькой, что даже поразила Далглиша. Ведь мысленно он уже представлял дородную, туго затянутую в корсет жену полковника, снисходительно согласившуюся принять его, но только в удобное ей время и в удобном для нее месте. Действительность оказалась менее пугающей и более интересной. Было что-то величавое и слегка трагическое в том, как она шла ему навстречу по тропинке. Одета в толстую юбку и жакет из твида, без шляпки, ее густые светлые волосы развевал вечерний бриз. На ней были большие садовые перчатки, такие большие, что даже садовый совок, который она несла, выглядел детской игрушкой. Подойдя к детективу, она стянула правую перчатку и протянула ему руку, глядя встревоженными глазами, в которых почти незаметно просвечивало доверие. Но когда женщина заговорила, ее голос зазвучал неожиданно твердо.
- Добрый день, - сказала она. - Вы, должно быть, старший инспектор Далглиш? Меня зовут Луиза Фентон. Вы приехали на машине? Мне показалось, я слышала звук мотора.
Далглиш объяснил, где он оставил машину, и выразил надежду, что она никому не помешает.
- О нет! Не помешает. Но это не самый приятный способ доехать сюда. Вам было бы проще доехать на поезде до Мардена, а я бы послала за вами полицейского. У нас нет машины. Мы с мужем не слишком-то любим автомобили. Сожалею, что вам пришлось просидеть в машине всю дорогу от Лондона.
- Так было быстрее всего, - сказал Далглиш, удивленный тем, что ему приходится почти оправдываться в том, что он живет в двадцатом столетии. - Я хотел встретиться с вами поскорее. - Он старался не выдать голосом своей настойчивости, но внезапно увидел, как напряглись ее плечи.
- Да, да, конечно. Не хотите ли осмотреть сад, прежде чем мы войдем в дом? Уже смеркается, но время еще есть.
Она явно ожидала, что он проявит интерес к саду, и Далглиш без особой охоты согласился. Восточный ветер, поднявшийся на закате дня, пронизывал его насквозь, но он никогда не торопился начинать беседу. А эта беседа обещала быть для миссис Фентон трудной, и она имела право оттянуть ее насколько можно. Он сам поразился своему нетерпению. В последние два дня его очень раздражало предчувствие неудачи, которое все более смущало, так как появилось совершенно необъяснимо. Следствие было еще только в самом начале. Ум подсказывал ему, что оно продвигается нормально. В этот момент он был близок к пониманию мотива преступления, а мотив, как он знал, был в этом деле решающим. В своей карьере в Скотланд-Ярде он пока что не имел неудач, но это дело с ограниченным числом подозреваемых и их затейливыми увертками выглядело неприятным претендентом на первую. А пока он беспокоился, раздосадованный беспричинными опасениями, уходило время. Возможно, дело только в осени. Возможно, и в том, что он устал. Далглиш поднял воротник пальто и постарался выглядеть заинтересованным и понимающим.
Они прошли через калитку за углом дома и оказались в главном саду.
- Я очень люблю свой сад, но многое мне не удается, - говорила миссис Фентон. - У меня растет далеко не все. Хотя мы и стараемся. У мужа уже все пальцы зеленые. Сейчас он в Мейдстоне в больнице на операции по поводу грыжи. Я так рада, что она прошла успешно. Вы увлекаетесь садоводством, старший инспектор?
Далглиш объяснил, что живет в городской квартире в Сити высоко над Темзой, а недавно продал свой коттедж в Эссексе.
- Я мало понимаю в садоводстве, - сказал он.
- Но вы все равно порадуетесь, взглянув на наш сад, - заметила миссис Фентон с мягкой настойчивостью.
Здесь в самом деле было на что посмотреть, даже при угасающем свете осеннего дня. Полковник дал полную волю своему воображению, создав картинное и недисциплинированное изобилие. Возможно, в качестве компенсации за вынужденную регламентацию большей части своей жизни. Там был маленький газон, окружающий пруд, в котором имелась рыба, пруд, обрамленный брусчаткой различной формы, непрерывный рад шпалерных арок, ведущих с одной заботливо ухоженной делянки на другую, розарий с солнечными часами, где несколько последних роз все еще сияли белым цветом на своих безлистных стеблях, буковые заросли, тис и боярышник в качестве зеленого и золотого фона для запрудивших все хризантем. В низкой части сада пробегал маленький ручей, перекрытый через каждый десяток ярдов деревянными мостиками, которые свидетельствовали если не о вкусе, то об усердии полковника. Аппетит приходит во время еды. Полковник, однажды успешно перебросивший мостик через ручей, не смог противостоять новым желаниям. Как раз в эту минуту они стояли на одном из мостиков. Далглиш мог видеть вырезанные на перилах инициалы полковника. Под ногами маленький поток, уже наполовину запруженный первой опавшей листвой, играл свою печальную музыку. Неожиданно миссис Фентон сказала:
- Так, значит, кто-то убил ее. Я знаю, что должна чувствовать жалость к мисс, чем бы она ни занималась. Но не могу. Пока не могу. Мне следовало бы догадаться, что Мэтью не единственная жертва. Ведь шантажисты никогда не останавливаются на одной жертве, не так ли? Мне кажется, что кто-то не смог так жить больше и сделал свой выбор. Это ужасная вещь, но я понимаю того, кто это сделал. Я прочитала об убийстве в газетах, прежде чем позвонил главный врач. И знаете, старший инспектор, на минуту я стала счастлива. Ужасно говорить такие вещи, но это правда. Я была рада, что она мертва. Я подумала, что Мэтью теперь не надо ни о чем беспокоиться.
- Мы не думаем, что мисс Болам шантажировала вашего мужа, - мягко проговорил Далглиш. - Возможно, это была и она, но маловероятно. Мы думаем, ее убили как раз потому, что она обнаружила шантаж и решила его прекратить.
Суставы пальцев миссис Фентон побелели. Руки, схватившиеся за перила мостика, начали подергиваться.
- Боюсь, что я оказалась очень глупа, - сказала она. - Мне не следует больше занимать ваше время. Становится холодно, не так ли? Пойдемте в дом.
Молча они повернули к дому. Далглиш укоротил свой размашистый шаг, чтобы идти в ногу с тонкой прямой женщиной. Он с тревогой взглянул на нее. Та казалась очень бледной, и ее губы беззвучно шевелились. Но шагала она твердо, явно успокаиваясь. Он сказала себе, что не следует торопить события. Через полчаса, возможно даже через меньший промежуток времени, в его руках будет верный мотив преступления, мотив, подобный бомбе, которая сможет взрывом раскрыть сразу все дело. Но необходимо потерпеть. Далглиш снова ощутил смутное беспокойство, даже в эту минуту приблизившегося триумфа. Его преследовало предчувствие неудачи. В саду сгустились сумерки. Где-то тлел костер, и в ноздри проникал едкий дым. Газон под ногами превратился в мокрую губку.