– Мы ищем человека. Очень хорошего человека, Николая Артюхова, – торжественно начал Фёдор.
– Кольку? – Вадим Петрович потёр блестящую лысинку. – А что его искать? Он либо в ментовке, либо в дурдоме.
– Где? – хором переспросили Стрельцов и Голицына.
– Скорее всего, в дурке. А дело было так. Еду я вчера по маршруту, никого не трогаю, машина битком набита. Тут, откуда ни возьмись, выбегает юное дарование и бросается мне под колеса. Еле успел затормозить. Ну, обматерил я его как следует. А он: "Не ругайся, Петрович, вопрос жизни или смерти. Срочно на площадь надо". А я ему говорю, что, мол, всем туда надо, полная маршрутка – и все туда. Но это не значит, что нужно под колеса к добрым людям кидаться.
– А что там, на площади, было?
– Да памятник открывали, посвящённый российско-китайской дружбе. Концерт был, гулянья. За ночь такие фигуры из снега налепили, аж дух захватывает: и тигров и медведей, и терема всякие. А вечером салют обещали. Какие у нас тут развлечения? Вот все мужики трезвые, с бабами, с детишками, и рванули на площадь.
– Ну, а Колька что учудил?
– Ох, что Колька учудил! Подъехали мы к площади. Высадил я всех пассажиров, думаю: была не была, взгляну одним глазком на снежные чудеса, а заодно и подожду, когда всё закончится. К чему порожняком гонять машину, когда все потенциальные клиенты тут! Смотрю, Колян бегом кинулся к памятнику. Как раз в то место, где наш мэр с китайским мэром стояли. Пронёсся Колька мимо охраны и хвать нашего Слепцова за руку. Я не слышал, что он сказал мэру, что мэр ему ответил, да только скрутили нашего Николая, заломили белы рученьки и увезли в неизвестном направлении.
– Не понимаю, – стукнул кулаком по столу Фёдор, – разве можно вот так просто увозить людей в неизвестном направлении посреди бела дня?
– У нас можно всё, – вздохнула Катерина.
– А куда смотрела полиция?
Вадим Петрович подмигнул Катьке:
– Вот чудак-человек! Да его же сам начальник полиции, Помогаев, и сопровождал. Только вот куда? Думайте, ребята. И координаты свои оставьте. Мы тут с Зинулей посоветуемся. Если что ещё вспомним – сообщим.
Глава 10
Фёдор быстро шёл по заснеженной улице и тянул сопротивляющуюся Катьку за собой. Та спотыкалась и всхлипывала.
– Интересные делишки, – ревел, как раненный бегемот, Фёдор, – где бы я не появился, слышу одно и то же: "Ах, эта Катерина, борец за справедливость! Одна попёрла против системы! Захотела переделать мир, сделать его лучше и чище!" Тфу! А ты о себе подумала? Тебя могли в лучшем случае посадить, а о худшем мне и думать не хочется.
– Ты равнодушный и чёрствый! – гундосила Катька. – Если бы все были такими, как ты…
Фёдор резко затормозил, и девушка врезалась в его широкую спину.
– А все и есть такие, как я. Где твои герои? Кто-нибудь помог тебе? Встал на твою защиту? Поддержал?
– Да, – тихо сказала Катя. – Ладно, поедем ко мне. Я приму душ, переоденусь, и всё тебе расскажу.
Они добрались до Катиной машины, и ещё минут двадцать в полном молчании мчались по городу.
Фёдор смотрел в окно и совсем не обращал внимания на девушку.
– Приехали.
Стрельцов никогда не был в гостях у Катерины, точнее, в её новой квартире. Он сразу оценил крепкую дверь, явно сделанную на заказ, и решётки на окнах.
– Это те самые невидимые герои постарались, – прервала молчание Катя.
Стрельцов снял дублёнку и вошёл в просторную кухню. Пока Катя купалась и переодевалась, он решил сварить кофе. Напиток получился слишком крепким и горьким. Фёдор вылил содержимое турки в раковину и чертыхнулся.
– Давай, сама сварю.
В кухне появилась Катька, бодрая, розовощёкая, с махровым тюрбаном на голове. Она помыла турку и засуетилась у плиты, а у Фёдора сжалось сердце. Как он мечтал о том, что вот так каждое утро он будет сидеть на кухне, а Катька, в розовом халате и смешных тапочках с заячьими мордочками будет бегать по квартире, варить свой фирменный напиток и мурлыкать незатейливые песенки.
За час он так сжился с этой кухней и с мыслью о крепкой семье, что на мгновение ему показалось, что сейчас дверь откроется, и сюда ворвётся пара сорванцов, девочка и мальчик – их дети. Фёдор зажмурился и потряс головой, отгоняя видение. Катя стояла у плиты и что-то напевала. Стрельцов вернулся в реальность и фыркнул:
– Она ещё и поёт!
– А я ещё и крестиком вышиваю и на машинке могу, – усмехнулась девушка, – ладно, пей кофе, а я начну рассказ.
Эта история начиналась очень давно. Во времена активного строительства коммунизма, в глухой тайге вырос небольшой научный городок. Говорят, что строили его смертники, политические заключённые. Куда они исчезли после строительства, оставалось только догадываться. Но городок остался. Он был засекречен и не фигурировал ни в одном атласе, ни на одной карте Советского Союза. Назвали его Техногорском. Ядром города стал научно-исследовательский институт, который находился под землёй и состоял из нескольких лабораторий, работающих на оборонную мощь Отечества. Но вот только одно направление, которым руководил профессор Лебедев, не соответствовало профилю центра. Виктор Васильевич работал над проблемой бессмертия. Как ни странно это звучит, но говорят, что он многого сумел добиться, и стоял на пороге великого открытия.
Всё шло, как по маслу, но настали лихие девяностые. Науку перестали финансировать. Чтобы выжить, учёные научились выращивать овощи на подоконниках, разводить на балконах кур, а газоны засадили картошкой. Смешно звучит? А как прокормить себя и свои семьи, если из города никого не выпускали?
Но вот в один прекрасный солнечный день из Москвы приехала целая делегация, которая объявила о закрытии института. Все помещения были опечатаны, а документация изъята. Вся, да не вся. Во время работы комиссии в одной из лабораторий, в той, которой руководил Лебедев, случился пожар. Куда делись архивы профессора – никто не знал. Сначала подумали, что все бумаги погибли в огне, кстати, сам профессор придерживался именно этой версии.
Но потом за его несуществующим или существующим архивом началась настоящая охота. Виктора Васильевича неоднократно приглашали работать на Запад, продолжать исследования, но он отказался. Коммунист не по необходимости, а по убеждениям, он верил, что рано или поздно Великая Россия возродится, и он ещё сможет послужить своему народу. Сколько раз в окружении профессора появлялись люди, обещавшие несметные сокровища за пару формул, пусть не до конца изученных, не полностью проверенных. Но Лебедев был твёрд: архив сгорел, и точка.
Прошло много лет, но одну встречу Виктор Васильевич помнил очень хорошо. Тогда он принимал участие в международной конференции, посвящённой проблемам генетики и генной инженерии в Мюнхене. Конференция проходила три дня, а на четвёртый организовали банкет, где в неформальной обстановке учёные с мировыми именами общались, выпивали, травили анекдоты. Лебедев сидел с бокалом красного вина и болтал со своим немецким коллегой, когда перед их столиком возник странный молодой человек. Странность юноши заключалась в том, что, несмотря на красивую, практически аристократическую внешность, назвать его привлекательным было трудно. Что-то в нём отталкивало и пугало. Возможно, причиной тому являлся глубокий шрам, обезобразивший левую щеку, а ещё холодный колючий взгляд. Виктор Васильевич умел разбираться в людях на уровне подсознания, поэтому решил откланяться и подняться к себе в номер, но странный молодой человек бесцеремонно присел рядом и на чисто русском языке представился:
– Константин Евгеньевич Золотарёв.
– И что из этого следует, милостивый государь?
Наглость молодого человека сразу стала раздражать профессора.
– Я проделал длинный путь, чтобы встретиться с Вами. Уверен, что нам есть о чём поговорить.
– А я в этом не уверен.
Профессор встал, поставил на стол недопитый бокал и собрался было уйти, но юноша схватил его за руку. Лебедев почувствовал через ткань пиджака и сорочки жуткий холод. На мгновение ему показалось, что сама смерть коснулась его своей ледяной рукой.
"Ладно, – решил профессор, – он всё равно не отстанет, а я не обеднею от одного разговора".
Лебедев обернулся:
– Ну, я Вас слушаю.
– Этот разговор не предназначен для посторонних ушей, – сказал молодой человек, – давайте выйдем на террасу.
Профессор послушно последовал за ним. Юноша облокотился на перила и внимательно посмотрел на Лебедева:
– Скажите, профессор, вы никогда не задумывались над целью своего несостоявшегося открытия?
Лебедев ждал очередного предложения сделки, очередной попытки купить архивы, которые были утеряны безвозвратно, но философствовать о морально-этических аспектах бессмертия…
– Я учёный. Моё правительство поставило передо мной задачу, которая была мне интересна и близка.
– А цель? Какова его цель? Я могу ответить за Вас: подарить бессмертие горстке элиты.
– Ну, почему же элиты? В нашей стране все блага создавались народом и для народа.
– Чушь! – сверкнул глазами Золотарёв. – Кучка престарелых партократов завладели всем: властью, умами, моралью. Но этого им показалось мало, им нужно было бессмертие. Вы думаете, если бы эксперимент завершился успешно, Вас бы оставили в живых?
Лебедев удивлённо посмотрел на молодого человека, а тот продолжал:
– Вы, Ваш проект и Ваш институт были засекречены. Кто знал профессора Лебедева до перестройки? По-моему, именно неразбериха в стране и спасла Вам жизнь, да ещё то чудесное обстоятельство, что все Ваши записи сгорели. Или нет?
Профессор вздохнул.
– Но ведь Вы обладаете феноменальной памятью, Вы лично проводили все эксперименты. Почему же Вы отбрасываете все предложения? Ведь Вы можете получить всё: современную лабораторию, финансирование, славу, деньги?
– Вам этого не понять, юноша, – вздохнул профессор.
– Вы можете осчастливить не горстку стариков, а всё человечество.
Впервые за весь разговор профессор улыбнулся:
– Проблема бессмертия. Это вы загнули, молодой человек. Я считаю, что продлить жизнь можно, но только совсем на короткий период, лет на пятьдесят.
– Нет, – взволнованно заговорил Золотарёв, – судя по тем фактам, которыми я владею, Вы были близки именно к открытию вечной жизни. Вечной!
– Вы действительно считаете, что все люди хотят жить вечно? Вот лично я хочу достойно состариться и умереть в положенное время. А что касается человечества, то представьте, что будет, если хотя бы половина его примет вожделенную таблетку от старости? Не задумывались? А я скажу: планете будет грозить перенаселение. Это повлечёт за собой войны, техногенные катастрофы, голод. Человечество просто уничтожит себя. Вот Вы говорите, что я не задумывался над целью открытия. Вы не правы. Я много думал об этом. И продолжать свои исследования именно поэтому я не хочу.
Золотарёв помолчал, а потом в упор поглядел на профессора:
– Когда-то на Земле жила великая цивилизация Атлантов. Атланты жили двести-триста лет. Они не старились, не болели, а уходили из жизни добровольно, просто устав жить. Я русский по рождению, но у меня нет Родины. Я человек мира. Где только я ни жил. Но везде люди старятся, дряхлеют и умирают. Пожалуй, только в Азии – в Корее, в Китае, в Японии есть незыблемое правило. Старики там говорят: "Мы любим себя и уважаем своих детей". Это значит, что они не хотят быть для них обузой. Любая девяностолетняя китайская старушка может дать фору сорокалетней женщине из Европы или Америки. Но, несмотря на правильное питание, гимнастику и отсутствие вредных привычек, люди стареют и там. Скажите, профессор, Вы не думали о том, что пройдёт ещё двадцать, тридцать или даже сорок лет, и Вы превратитесь в больного старика, прикованного к постели, что Вы забудете родных, даже своё имя, Вас будут кормить из ложечки и подавать утку. Разве такого конца достоин человек?
Лебедев задумался:
– Так чего Вы от меня хотите?
– Я бы хотел, чтобы Вы продолжили исследования. Я не могу предложить Вам лабораторию, деньги, славу. Я могу предложить Вам себя в качестве подопытного образца. И готов последовать за Вами в любую точку мира.
– Но Вы должны знать, что испытания на людях запрещены.
Золотарёв пожал плечами:
– Если человеку, умирающему от рака предложить лекарство, пусть до конца не проверенное, я уверяю Вас, что он не откажется. Так как у него появится надежда и хоть крошечный, но шанс. Я не скрываю, что боюсь смерти с детства. Но с годами я понял, что в смерти я боюсь беспомощности, невозможности что-то изменить. Я хочу покинуть этот мир в тот час, когда решусь на это сам.
– Я должен подумать.
С этими словами Виктор Васильевич решительно направился к двери.
– Постойте! – Золотарёв догнал профессора. – Вот моя визитная карточка. Если Вы решите продолжить свои исследования, Вы сможете меня найти.
Профессор сунул визитку в карман и ушёл, не оглядываясь.
Разговор оставил в душе Лебедева глубокий отпечаток. Он провёл бессонную ночь, а рано утром вылетел в Москву. По приезду он аккуратно расставил на полки приобретённые в Мюнхене научные книги и монографии, разложил записи и решил прослушать доклады, которые предусмотрительно записал на диктофон. Каково же было его удивление, когда в динамике зазвучало:
"Я проделал длинный путь, чтобы встретиться с Вами. Думаю, что нам есть о чём поговорить". Лебедев даже не мог себе представить, как эта беседа могла быть записана. Возможно, он случайно нажал на кнопку, и чудо-устройство заработало, уничтожив записи всех научных докладов. А он так хотел обсудить их со своими студентами. После пожара в лаборатории Профессор Лебедев вёл курс генетики в медицинском институте, который открыли в Техногорске, чтобы пристроить безработных учёных-биологов.
В отчаянии он забросил диктофон на полку и забыл о нём на долгие годы.
– Всё это очень интересно, Катюша, – остановил девушку Фёдор, – но как вся эта история стыкуется с тобой?
– Я же просила не перебивать, – надулась Катя, – слушай дальше.
У профессора Лебедева есть дочь, Полина, поздний и любимый ребёнок. Она была близкой подругой Катерины. Со стороны трудно понять, что общего между писаной красавицей тихоней Полей, и озорной, похожей больше на мальчика Катькой. Но это не мешало девочкам дружить, ходить друг к другу в гости и делиться самыми секретными секретиками. Катька училась в обычной школе, но с детства питала страсть к иностранным языкам. Полина училась в специализированной школе с биологическим уклоном и была далека от языковедения. Её мама, Лидия Львовна, знавшая в совершенстве английский, французский и испанский, не напрягала дочь. Нагрузки в школе были и так велики. Зато с удовольствием занималась с Катькой.
Вопрос с выбором ВУЗа перед девочками не стоял. Медалистка Полина поступила в Первый Московский Мед и закончила его с красным дипломом, а Катерина получила редкую для девушки специальность журналиста-международника.
Планов было много, но сбылось не всё. Поля хотела вернуться в Техногорск и выйти замуж за отличного парня, Диму Соколова. Но по неизвестной даже Катьке причине сбежала за день до свадьбы в Москву, где по сей день работала хирургом в клинике пластической косметологии. А Катерина, мечтавшая объехать весь мир, вернулась в Техногорск и устроилась в местную редакцию. Злые языки поговаривали, что девушку не выпустили за границу из-за её неуживчивого характера. И отчасти были правы.
Вот уже несколько лет подруги не встречались, но Катя часто навещала Виктора Васильевича и Лидию Львовну. Техногорск жил спокойной размеренной жизнью, пока в нём не появился новый мэр. Всё случилось так быстро, что никто из горожан и охнуть не успел. Просто в один прекрасный весенний день старый мэр подал в отставку, и его место занял новый, молодой и энергичный. Его не выбирали всенародным голосованием, он был назначен Москвой. Но с первой минуты своего пребывания у власти развил бурную деятельность. Во-первых, он заявил всем, что является своим, родным, практически земляком, родившимся и выросшим в шестидесяти километрах от Техногорска городе-спутнике Знаменске. Во-вторых, пообещал жителям возродить институт, привлекая федеральные и иностранные инвестиции. Город поверил ему, и не зря. Мэр начал встречаться с учёными, внимательно выслушивая их пожелания, в город потянулись иностранные делегации. На одну из таких встреч был приглашён и профессор Лебедев. Он сидел за длинным столом в кабинете градоначальника и ощущал на себе его холодный колючий взгляд. Кого-то этот человек смутно напоминал ему. Но кого? По окончанию встречи мэр пожал руку каждому приглашённому. Когда он прикоснулся к профессору, тот вспомнил всё. Это ледяное рукопожатие было похоже на прикосновение самой смерти. Там, в Мюнхене, двадцать лет назад молодой человек (как же его звали?) предлагал себя в качестве экспериментального материала. Сколько ему было? Лет двадцать пять? Новый мэр выглядел всего на пяток лет старше. И самое главное, что смутило тогда Лебедева: у мэра не было уродливого шрама на лице.
Виктор Васильевич вернулся домой, нашёл на полках диктофон со старой записью, внимательно прослушал её несколько раз, потом отыскал фотокарточки с конференции, на одной из которых увидел знакомое лицо, сравнил их с фотокарточками мэра, которые печатались во всех местных газетах. Совпадало всё, кроме фамилии, имени и отчества, да ещё очень смущал возраст. Странная мысль мелькнула в голове Лебедева: неужели смелый молодой человек уже опробовал на себе вакцину бессмертия? Но нет, этого просто не могло быть. Если бы кто-нибудь хотя бы приблизился к разгадке, в кругу учёных, с которыми он общался, обязательно прошёл бы слух.
Виктор Васильевич был в замешательстве. Он позвонил давней подруге дочери, Кате Голицыной, в надежде, что она проведёт негласное журналистское расследование и развеет его страхи.
– Да, дядя Витя, – вздохнула Катерина. – Вы даже не представляете, во что мы с Вами ввязались.
– Ввязались? – испугался профессор. – Но мы ведь ещё не успели наломать дров.
– При чём тут дрова, при чём тут успели – не успели. Механизм запущен, и Вы, дядя Витя, являетесь его не последним винтиком.
Лебедев надел очки и внимательно посмотрел на Катю, словно видел впервые:
– Я что-то не понимаю тебя, девочка.
Голицына подошла к окну и плотно закрыла распахнутые настежь створки.
– Мне сразу не понравился этот мэр, дядя Витя. И особенно мне не понравилась его программа.
– Но почему? Он пообещал нам, учёным, возродить институт, вернуть дело жизни…
Катерина как-то не по-доброму усмехнулась:
– Вы, наверное, забыли, какой раньше был наш город? Так я напомню: закрытый. А что это значит? То, что закрыт он был для всех. Ни приехать сюда, ни уехать отсюда без особого пропуска было невозможно. Так?
Лебедев кивнул.
– А чем занимался Ваш институт? – продолжила девушка, – А занимался он созданием бактериологического оружия. Так?
Виктор Васильевич съёжился в кресле:
– Тише, тише, девочка!