Вот что крутилось у меня в голове, пока Густав, теперь уже торопясь, совал мне бумаги и документы, авиабилет и код для шифрограмм, не переставая меня уговаривать и давать мне советы. Но я его не слушал. Я и без него знал, что надо делать. Я это делал уже девятнадцать лет.
6
Доверенного врача нашей фирмы звали доктор Вильгельм Бец, пациентов он принимал в новостройке на Графенбергер Аллее. Доктор Бец был щуплый человечек никак не старше сорока лет. Его льняные, густые и жесткие, волосы были тщательно уложены, и весь он был загорелый, - только что вернулся из отпуска, - и вообще процветал. Он был доверенным врачом трех крупных компаний и имел обширную частную практику среди богатых людей города.
Обследование закончилось. Я сидел напротив доктора за тяжелым письменным столом черного дерева в комнате, служившей ему для бесед с пациентами и обставленной в высшей степени оригинально. Тут было множество африканских скульптур и масок. Маски висели на побеленных стенах, а скульптуры из черного дерева расставлены повсюду на мебели из того же материала. На полу стояло чудище ростом метра в полтора - африканский бог плодородия с полуметровым фаллосом. Но этот фаллос не шел ни в какое сравнение со вторым, лежавшим на письменном столе и вместе с яйцами представлявшим собою, так сказать, вещь в себе. Доктор Вильгельм Бец то и дело тер его пальцами. Видимо, в силу привычки, свидетельствующей о повышенной сосредоточенности доктора. Перед ним лежали две кардиограммы - сегодняшняя и прошлогодняя. Он долго их рассматривал. Я начал беспокоиться. При пятнадцати приседаниях я довольно сильно задыхался, но все же справился и чувствовал себя, в сущности, весьма сносно. Было около двенадцати, дождь молотил по стеклам больших окон, погода все ухудшалась. Я еще из конторы позвонил Карин, сказал, что сегодня улетаю в Канны и прошу ее упаковать мое белье и костюмы в два чемодана и дорожную сумку. Обычные костюмы и белье, не как для тропиков и даже не легкие летние, поскольку в Каннах еще прохладно, почти как у нас. Это выяснила секретарша Густава. От злости Карин потеряла дар речи и просто положила трубку. Ведь я поклялся ей, что возьму отпуск…
- Что вы сказали? - я очнулся, испуганно вынырнув из потока мыслей. Доктор Бец что-то говорил мне. И теперь серьезно посмотрел на меня, одной рукой поправляя модные очки в черной оправе, другой скребя пальцами по чудовищному фаллосу.
Он спросил:
- У вас бывают очень сильные боли?
- Боли? Да еще очень сильные? У меня? - Мои брови полезли вверх. Значит, что-то там было. Значит, надо ломать комедию, причем основательно. - Вообще никаких болей. Да и с чего бы? Разве что-то не в порядке?
- Об анализе крови - сколько там сахара, холестерина и прочего я пока ничего не могу сказать. Для этого мне нужно сначала посмотреть результаты анализа в лаборатории. Но ваша ЭКГ мне не нравится. Да, совсем не нравится.
И энергично потер пальцами фаллос.
- Как это? Моя последняя ЭКГ…
- Ваша последняя ЭКГ была совершенно в норме.
- Вот видите!
- Но с тех пор прошел год. - Бец встал и начал прохаживаться по комнате. Напротив бога плодородия стояла статуя богини плодородия с круглым, как шар, животом и отвислыми грудями. Доктор Бец лавировал между своими сокровищами, как лыжник при слаломе. - Послушайте, господин Лукас, вам ведь сорок восемь, не так ли?
- Да.
- Это опасный возраст.
Кому ты это говоришь, подумал я.
- Вы много курите, не так ли?
- Довольно много.
- Сколько? Сорок сигарет в день? Пятьдесят?
- Пожалуй все шестьдесят.
- С этим надо кончать. - Он остановился передо мной и говорил мне прямо в лицо. От него пахло мятными таблетками и какой-то дорогой туалетной водой. - Кончать немедленно. Вы вообще должны бросить курить. Ни одной сигареты или чего-то еще. Это нелегко, но я этого требую. Иначе…
Он сделал многозначительную паузу.
- Что "иначе", доктор?
- Иначе вы сможете через год подать прошение о досрочном назначении пенсии. Если, конечно, вам повезет, и вы все еще будете живы.
Я вскочил и при этом столкнулся с ним.
- Что это значит? Неужели ЭКГ так плоха, что вы…
- Садитесь. Ваша ЭКГ плоха. Не катастрофично плоха, но все же очень плоха по сравнению с ЭКГ, снятой в 1971 году. - Он задал мне кучу вопросов, на которые мне надо было бы ответить "да". Он был хороший врач. "Глобаль" не наняла бы бездарного.
- У вас часто бывали приступы?
- Какие приступы?
- Я имею в виду сердечные приступы. Настоящие болевые приступы с обильным потовыделением, затрудненным дыханием и чувством страха, очень сильным чувством страха. - И он опять принялся тереть пальцами настольный фаллос.
- Ну, знаете ли… Никогда, господин доктор, я говорю чистую правду! Никогда ничего подобного не было!
- В самом деле не было?
- Зачем мне вас обманывать?
- Об этом стоило бы вас спросить.
- Послушайте, у меня с фирмой очень приличный контракт. Если я выйду на пенсию, я буду получать четыре пятых моего теперешнего жалованья, а оно у меня очень большое. Вот я и спрашиваю: зачем мне вас обманывать? - Надеюсь, он не станет наводить справки на фирме, подумал я. Потому что это была чистая ложь. При выходе на пенсию я должен буду получать всего треть прежнего оклада. Мне необходимо было во что бы то ни стало убедить его не начинать бить тревогу на фирме.
- Ну, хорошо, у вас, значит, еще не было стенокардических приступов.
- Как они называются?
- Стенокардические. Бывают при недостаточном кровоснабжении сердца. Если не бросите курить, узнаете, что это такое, это я вам гарантирую. Очень неприятная вещь, скажу вам по секрету.
- Я брошу курить, господин доктор, приложу все усилия.
- А с ходьбой вы не испытываете затруднений?
- Не понимаю вопроса.
- Как у вас с ногами? Не болят?
- Нет.
- И при быстрой ходьбе тоже?
- Никогда!
- В особенности левая. - Одним пальцем он непрерывно постукивал по головке фаллоса.
- Ничего похожего, господин доктор. - Я рассмеялся. Никогда еще мне не было в такой степени не до смеха.
- Тянущие боли в левой ноге, - настаивал он. Палец его уже барабанил по фаллосу.
- Да нет же!
- Ощущение, будто левая нога тяжелеет так, словно она свинцовая.
- Об этом я бы вам сразу сказал, господин доктор!
- Вот именно - сказали бы? - Он посмотрел на меня долгим взглядом, потом отошел к окну и стал глядеть на дождь. - А тянущая боль в левом боку? - спросил он.
- Нет.
- В левом боку, радиирующая в левое предплечье и руку?
- Никогда в жизни!
О, "Гонконг-Хилтон", о, Хань Юань, о, "Любвеобильный сад"!
- Скажите, господин Лукас, а ощущения, что вы вдруг состарились, тоже у вас никогда не было?
Я ухмыльнулся.
- Состарился? Да я бодр, как никогда! Сегодня же вылетаю в Канны. А две недели назад был в Гонконге. Состарился? Смешно!
- Это совсем не смешно, - тихо сказал он. Я вдруг заметил, что отражаюсь в оконном стекле - из-за пасмурной погоды на столе горела лампа, свет от которой падал на меня. Значит, Бец хорошо видел мое лицо, даже стоя ко мне спиной. - У вас бывают приступы слабости. - Это прозвучало как утверждение.
- Да нет же!
О Боже, он перечислил один за другим все мои симптомы.
- А головные боли?
- Никогда в жизни не было.
- Усталость, нежелание работать?
- Спросите моего шефа! Никогда я столько не работал, как в последние годы!
- Вот именно, - сказал Бец. Потом вздохнул. - Вы плохо переносите жару?
- Ничего подобного.
На душе у меня уже кошки скребли. Но я продолжал весело ухмыляться - ведь он видел мое лицо в оконном стекле.
- Вам трудно на чем-то сосредоточиться?
- Ни в малейшей степени.
Он повернулся, пересек всю комнату, лавируя между скульптурами, словно горнолыжник на слаломе, поправил косо висевшую на стене маску, вернулся к письменному столу и сел на свое место.
- Ну, хорошо, господин Лукас, возможно, вы сказали мне правду…
- Позвольте, позвольте!
- Не надо. Не надо искусственно себя взвинчивать. - Он очень серьезно поглядел мне в глаза. - А возможно, и солгали. Этого я не знаю. Я не могу заглянуть в ваши мысли. Но я вижу эту ЭКГ. Вы летите в Канны?
- Я обязан туда лететь.
- Все обязательства относительны.
- Но дело очень срочное.
- Все срочные дела отпадут, если вы умрете.
- Господин доктор, пожалуйста, не говорите так, в самом деле! Я совершенно здоров! Я сейчас работоспособнее, чем раньше. И чувствую себя моложе, чем раньше. Более отдохнувшим. - Сплошное вранье. А почему я, собственно, врал? Почему не поднял лапки кверху и не сказал правды? Потому что тогда меня отставили бы от работы и весьма вероятно отправили бы на пенсию. И мне пришлось бы жить, ограничивая себя во всем. Вместе с Карин. Навсегда вместе с ней.
- Ну, хорошо, - между тем сказал доктор Бец. - Мы с вами топчемся на месте. Вы полетите в Канны. Но по-настоящему бросите курить, иначе подвергнете себя смертельной опасности, и все симптомы, которых у вас, по вашим словам, никогда не было, у вас появятся, можете быть уверены. Лучше было бы, если бы они у вас уже были.
- Почему это?
- Потому что тогда вы вели бы более разумный образ жизни и наверняка бросили бы курить. Но пусть будет по-вашему. Если в Каннах - как-никак смена климата, новое напряжение - итак, если в Каннах появятся эти симптомы, тем паче приступ, немедленно возвращайтесь в Дюссельдорф.
- Обещаю вам это, - сказал я, а сам подумал: "Черта с два".
- Не нужно мне ничего обещать. Я обязан известить фирму о результатах обследования. Разрешит ли она вам продолжить работу в Каннах, я не знаю. - Плохи мои дела. - Правда, в большинстве случаев фирма поступает согласно моим рекомендациям, лишь когда речь идет о руководителях и трудно заменимых ответственных сотрудниках. - Это звучало уже лучше. - Вы не относитесь к руководству фирмы. Смогут ли вас в случае необходимости кем-то заменить?
А это было мне уже просто на руку.
- Да, - сказал я. - В случае необходимости - конечно. В случае необходимости можно заменить любого исполнителя.
Теперь наступил мой черед спрашивать.
- Господин доктор, а что вы, собственно, видите на ЭКГ? Что, по вашему мнению, должно меня беспокоить в ноге и в сердце?
- Я вам уже сказал - нарушение кровоснабжения сердца. Это называется Claudicatio intermittens, - если у вас это есть. Claudicatio означает "хромание". - У него тоже есть пунктик - вечно трет этот свой чудо-фаллос, подумал я. Уж не импотент ли он?
- И с этим ничего нельзя поделать?
- Почему же. Не курить. И принимать лекарства.
- Какие?
- Поскольку вы, по вашим словам, пока не наблюдали у себя таких симптомов, я пропишу вам кое-что профилактически. - Он нацарапал что-то в своем рецептурном блокнотике, вырвал листок, поставил печать и протянул мне через стол. Он прописал мне нитростенон. Нитростенон, который я принимал уже целый год при каждом приступе болей в груди и руке. Какое совпадение. Просто потрясающее совпадение. - Если начнется приступ, примите одну-две таблетки. Разжуйте. Кроме этого, я пропишу вам еще кое-что. Я уже говорил, что не уверен, сказали ли вы правду. В конце концов, вы ставите на карту свою жизнь, не мою.
- Послушайте, господин доктор, почему вы позволяете себе без конца намекать, что я вас вероятно обманываю…
Он рывком встал.
- Извините, пожалуйста. В двенадцать у меня важная встреча. Счастливого пути.
Протянутая мне рука была прохладна, суха и даже не пыталась изобразить рукопожатие. Другая продолжала массировать огромный фаллос. Этот доктор - тоже странный тип. Видимо, чтобы создать род человеческий, Богу понадобился целый набор всяких типчиков.
7
- Но не может же она опять подорожать! В этом году она дорожает уже в третий раз. Сперва бутылочка микстуры от кашля стоила еще пять марок девяносто, теперь она стоит семь семьдесят пять. Почему это происходит, фрейлейн Нанита? - У согбенной старухи в сером пальто и поношенных туфлях и лицо, и волосы были серые, руки в пигментных пятнах, голова ее непрерывно тряслась. Она то и дело кашляла. И кашель у нее был надрывный. Когда я вошел в аптеку, старуха была в ней единственной покупательницей и обращалась к молодой хорошенькой девушке в белом халате, стоявшей за прилавком. Аптека эта находилась недалеко от моего дома, и я был ее постоянным посетителем. На стеклянной витринке между старухой и девушкой я заметил картонную коробочку. Старуха не обратила на меня внимания. В руке она держала закрытый зонтик, с которого капало на кафельный пол.
- Мне очень жаль, фрау Правос, - сказала девушка, которую звали Нанита. - Мне вас очень жаль. Лекарства дорожают, как и все вообще.
- Но мне необходима эта микстура, вы же знаете, фрейлейн Нанита! Мы с вами знакомы уже много лет. Эту микстуру больничная касса не оплачивает. Она слишком дорогая, и мой врач не имеет права ее прописывать. Так что мне приходится платить за нее самой. Раз только она одна и помогает! - Старуха только тут заметила меня. - Извините, сударь… - Она зашлась кашлем.
- Ничего, ничего, - обронил я и улыбнулся ей и девушке, которую звали Нанита. Нанита улыбнулась в ответ. Мы с ней давно знали друг друга. А старуха, откашлявшись, сказала очень горестно:
- Если бы только микстура от кашля! Все остальное тоже постоянно дорожает. Буквально все. Молоко, масло, хлеб, мясо, почтовые марки, вывоз мусора, за что ни возьмись. Господи Боже мой - и "Луизенхое" тоже.
- Что? - спросил я.
- Ну, этот… Я задерживаю вас, сударь.
- Нет-нет, - сказал я и подумал, что, может, Бранденбург еще отставит меня, когда получит диагноз доктора Беца. - Что это такое - "Луизенхое"?
Старуха заговорила, и чем дольше она говорила, тем больше тряслась ее голова, лицо дергалось. Она все больше волновалась, рассказывая о горестях своей жизни.
- "Луизенхое" - это частный интернат для престарелых. Такой замечательный! Кругом парк, тишина. Я всегда хотела туда попасть. Много лет мечтала об этом. Иметь там комнатку!
- Ну, и что же? - сказал я. Если меня вышвырнут и мне, больному, придется жить вместе с Карин, каково мне будет? Выдержу ли я такую жизнь? - подумал я.
- А ничего, - ответила фрау Правос. - Люди испорчены, люди страшно испорчены! Видите ли, мой муж - да будет ему земля пухом - служил на почте. Я пенсионерка. И мой Отто - тому уж минуло двенадцать лет, как он умер - всю жизнь копил и копил, и после его смерти я получила в наследство одиннадцать тысяч шестьсот марок. И оставила их на сберкнижке. Потому что боялась истратить… И считала, что этих денег хватит на комнатку в "Луизенхое".
- Фрау Правос, - вмешалась Нанита, - не надо опять волноваться из-за этого.
- Нет, надо, не могу не волноваться! - воскликнула старуха. - Ведь этот господин сам спросил! Или вам уже неинтересно все это слушать?
- Конечно, интересно, - ответил я и жестом дал понять Наните, что не тороплюсь. А старуха уже продолжала:
- Видите ли, я хотела выкупить комнатку, чтобы она оставалась моей до конца жизни, а из пенсии платить за питание и все остальное. Каждый месяц я даже немного откладывала на книжку, чтобы накопилось побольше. И знаете, что случилось?
- Что же?
- Они платят мне три с половиной процента. Три с половиной процента! А дерут за кредит восемь процентов и больше! Как люди могут быть такими бессовестными? Как получается, что всем нам, мелким вкладчикам, дают всего три с половиной процента, а требуют восемь!? И сами становятся все богаче и строят себе мраморные дворцы?
- К сожалению, именно это и происходит, - подтвердил я, и мельком подумал о том, на что намекнул Бранденбург: неужели "Глобаль" и впрямь взяла под залог приличные суммы в кредит, чтобы потом, после падения курса английского фунта, получить огромный навар. - Кому срочно нужны деньги, заплатит и восемь процентов.
- Правильно, - перебила меня фрау Правос, - но и тогда он получит кредит, только представив гарантии. У меня же нет никаких гарантий. Семь лет назад у меня чуть было не получилось, - она глубоко вздохнула и прикрыла ладонью глаза.
- Что "чуть не получилось"? - спросил я.
- Выкупить комнатку в "Луизенхое". Тогда они требовали за нее двенадцать тысяч марок. Столько я еще могла бы наскрести. Но в то время не было свободной комнаты, и мне сказали, что придется подождать. Подождать с годик. Но через год они потребовали уже четырнадцать тысяч! И я со своими тремя с половиной процентами не смогла за ними угнаться! Все дорожало, и я все меньше могла откладывать со своей пенсии. И с каждым годом становилось все хуже. Знаете, сколько они теперь требуют за комнату? Восемнадцать тысяч! А на следующий год, может, дойдет и до двадцати, почем знать. Так что я никогда, никогда не буду иметь своей комнаты. Зато мраморных дворцов строится все больше и больше!
- Вы могли бы поселиться в каком-нибудь из интернатов для престарелых, которые содержатся благотворительными организациями, - заметил я. - Например, профсоюзами или религиозными обществами. Тогда вам, мне кажется, оказал бы поддержку социальный отдел магистрата.
- Но туда я не хочу! Я же сказала вам, мой муж был почтовым служащим! У нас была такая чудная квартира. И я хочу жить в хорошей комнате. Разве я слишком много требую, сударь? Почему я не могу ее получить? Почему "Луизенхое" все дорожает? Почему мне платят всего три с половиной процента? Чьих рук это дело?
- Это трудно объяснить, - сказал я и подумал, что фрау Правос наверняка получила бы шесть или семь процентов, если бы на ее счету лежало несколько сот тысяч марок. - Нынче так обстоят дела во всем мире. Везде банки поступают одинаково, и везде все дорожает.
- Да, - согласилась фрау Правос, - это говорит и студент, который снимает комнатку по соседству. Знаете, что он еще говорит?
- Что же? - спросил я.
- Он говорит: "Богатые становятся все богаче, а бедные все беднее". Теперь хозяева квартиры его выставили.
- Отчего же? - спросила Нанита.
- Потому что он говорит такие вещи, - ответила фрау Правос. - Такие и им подобные. Люди, которые сдали ему комнату, говорят, что он коммунист. Читает много книжек и потом рассказывает людям, что он там вычитал. Например, про несчастье.
- Что же он сказал про несчастье? - машинально спросил я. После визита к доктору Бецу и беседы с ним я чувствовал себя совсем разбитым и надеялся только на то, что мой самолет вылетает через два с половиной часа, что я опять покину этот город и окажусь в другом, незнакомом, где никто не сможет нарушить мое одиночество. Я уже очень давно превыше всего ценил одиночество. Даже когда заболевал, ни за что не хотел, чтобы Карин была рядом, тем более теперь, когда могу умереть.
- Он говорит: "Несчастье - не дождь, оно не приходит само, а делается руками тех, кому это выгодно", - сообщила старуха.
- Брехт, - сказала Нанита. - Это написал Брехт.
- Правильно. Так его зовут, студент тоже называл это имя. Этот Брехт - он коммунист?
- Он умер, - ответила Нанита.
- А был коммунистом?
- Да, - сказала Нанита.