После армии он благополучно проскочил мимо поступления в институт, а потом и мимо женитьбы. Свое нежелание окольцеваться он объяснил отсутствием острой необходимости спать каждую ночь с одной и той же женщиной. "Она просто не поймет моих принципов существования!" – заявил в приступе откровенности Швец. И был совершенно прав. Ни одна женщина никогда не сможет понять Юрку. Он всегда остается на уровне достаточного, и если лучшее действительно враг хорошего, то Юрку устраивает победа хорошего. "Деньги должны заканчиваться перед следующей получкой – и не днем позже!" – сформулировал Швец свою финансовую политику. И придерживался ее неукоснительно. При этом на моей памяти у него еще ни разу деньги не заканчивались до срока. Даже праздники и необходимость дарить подарки не заставляли его выйти из состояния финансовой стабильности – он все рассчитывал предварительно. "Жизнь настолько однообразна и циклична, что ее совершенно не трудно просчитать заранее!" – эта фраза Швеца однажды поразила меня настолько, что я целую неделю пытался вычислять последствия своих поступков, чем привел свои дела в полное расстройство.
"Нельзя, чтобы денег было мало, и совершенно недопустимо, чтобы их было много. Денег должно быть достаточно!" – когда меня выпрут из газеты, я запишу Все высказывания Юрки и опубликую. Но до этого, слава Богу, далеко. И хотя жена и теща считают, что денег у нас мало, на свежий чай для Швеца у меня пока хватает.
Как обычно, Швец появился без предварительного звонка. Ровно в десять ноль-ноль он возник у меня на пороге и я сразу же повел его на кухню.
– Во первых словах своего выступления, – заявил с ходу Швец, – я хочу поздравить тебя с одиннадцатой годовщиной твоего брака.
– Мог бы прийти вчера, поздравить, заодно и повеселиться.
– Честно говоря, я был занят. Между прочим, стою на рынке время от времени. И воскресенье – совершенно необходимый для этого день.
– Во-вторых, – продолжил за него я, – вчера нужно было принести подарок, а это не есть жизненно необходимо.
– Не есть, ой, не есть! – согласился Швец, вытаскивая у меня из шкафа свежую заварку, чайник и сахарницу. Я организовал тем временем завтрак из остатков вчерашнего изобилия. Швец поставил на огонь чайник и уселся на мое место возле окна. – В-третьих, – продолжил он перечисление, – мое поздравление вчера затерялось бы в толпе других.
– А угощение?
– А что угощение? Вчера я был сыт. И почему ты полагаешь, что сегодня я съем меньше, чем съел бы вчера? И опять же, я не испортил праздник твоей жене. Это мой лучший подарок твоей супруге.
Тут он совершенно прав. Татьяна на дух его не переносит, хотя и старается не подавать виду. Она вообще старается демонстрировать свое хорошее отношение и радушие даже тем, кого не особенно любит. Но Юрка в таких вещах разбирается с первого взгляда.
– У тебя ко мне дело или ты просто так пришел?
– Я пришел к тебе с приветом…
– Можно подумать, что вообще живешь без привета, – съязвил я.
– С ним, родимым, а время сейчас какое? Без привета или без полной шизы сейчас можно запросто сойти с ума. Куда ни ткнись – полно нашего брата чокнутого. Да и ты сам не без легкой придури.
– Спасибо, родной. Это с чего же я придурок?
– Ты не придурок, слава Аллаху, ты с придурью. Могу доказать с ходу и совершенно однозначно.
– Давай, давай, только не забывай кушать, – подбодрил я философа. Как ни странно, но мне нравилось выслушивать от него нравоучения. Где-то с восьмого класса я повадился спрашивать у приятелей, как они ко мне относятся. Юрка излагает свое видение проблем совершенно откровенно. И процентов пятьдесят его суждений я принимаю сразу, а еще процентов двадцать после размышлений.
– Твоя основная проблема, Саша, что никак не можешь понять, чего же ты конкретно хочешь от жизни. Славы? Ты за нее не сражаешься. Денег? Так чего же ты до сих пор не заработал? Власти? Почему ты не выступаешь на митингах? Может, ты хочешь успеха у женщин?..
– Чайник закипел, заваривай, – буркнул я.
– И заварю. Слушай, ты всегда иронизировал над моим образом жизни – я-де ни к чему не стремлюсь. А сам? Только не надо мне рассказывать о семейных ценностях и служении обществу. Дети вырастут и уйдут. Обществу наплевать и на тебя, и на твое служение. Твои статьи через месяц никто не вспомнит, а сам ты превратишься в прах, не прожив и ста лет.
– Спасибо.
– Носи на здоровье. Господи, да ты, в принципе, можешь горы своротить, если захочешь. Но ты не хочешь. А вот чего ты хочешь – ты и сам не знаешь. Твое занятие прессой…
– Мое занятие прессой ничуть не хуже твоего занятия рынком в качестве способа заработать деньги.
– Не хуже, но и не лучше. Грабежом ты бы заработал гораздо больше. Более того, что-то я не слышал о писаках, которые получали бы большие деньги за написание криминальных очерков. Сам ведь говорил, что даже ваш молодняк на втором месяце работы понимает – заработать можно только на заказных материалах и на рекламе.
– Говорил. И сейчас скажу.
– А вы, подсудимый, помолчите. Вам слово еще никто не давал. Зная все это, ты продолжаешь методично ковыряться в криминально-преступном дерьме и пытаешься получить от этого удовольствие. Если ты хочешь вынести на общественное осуждение пороки, то почему ты их не выносишь? И, кстати, разрешит ли тебе это главный редактор и одобрит ли это решение спонсор? Я бы еще понял, если бы ты жаждал богемной жизни и тщательно посещал бы все тусовки. Но ты хочешь быть выше их. Ты хочешь сказать, что иначе ты заработать не сможешь? Чушь. Сможешь. Тебе нравится запах опасности? Стань рокером, лазь по скалам. О чем ты пишешь?
– О чем хочу – о том пишу, – Швец, наконец, начал меня доставать. Именно тем, что говорил правду.
– Врешь, ты пишешь, о чем можно. Иногда, только иногда, ты пишешь что-нибудь действительно важное. И снова возвращаешься на проторенную тропинку. Собрался бороться со злом – борись изо всех сил, не обращая внимания на потери и опасности. Собрался зарабатывать деньги – тоже нужно упереться. А ты хочешь все сразу и так, чтобы не менять своего образа жизни. Тебя всегда тянуло к военно-политической тематике, но ты даже не попытался попасть в Чечню. Ах, наш фотограф туда поехал.
– Его тормознули на контрольно-пропускном пункте.
– Но он попытался, а ты – нет. Я знаю, что ты писал о некоторых болезненных моментах. Но ты же их описывал не потому, что очень хотел их искоренить. Это был интересный материал – вот и все. Сколько раз ты мне рассказывал о разных аферах, как милицейских, так и уголовных. А сколько раз ты об этом написал?
– Что ты в меня вцепился? На себя посмотри! – не выдержал я.
Юрка помолчал немного, потом отодвинул тарелку и задумчиво посмотрел на меня.
– Я с тобой совершенно согласен. Я тоже не герой. Я – обыватель. Но я и не ношу почетного звания представителя четвертой власти.
– Знаешь, Юра, я, может быть, не очень подробно разъяснял тебе взаимоотношения между прессой и государством. Не знаю, как там в столицах и других странах, но у вас в городе самым мощным оружием против умников из прессы являются даже не репрессии, а полное безразличие. Ты можешь писать все, что угодно, на это просто не обратят внимания. И кроме всего прочего – наши газеты время от времени разоблачают аферы.
– С чем я вас и поздравляю. Вот именно из-за этого я и имел смелость заявить о том, что ты не без придури. Сам ведь все знаешь, сам устроил себе такой образ жизни, сам организовал себе милую семейную жизнь и теперь жалуешься. Вы кокетничаете, милостивый государь, кокетничаете.
– Да пошел ты…
– Сам дурак.
– Не дурак, а с придурью.
– Ладно, с придурью. Но согласитесь – я прав.
– Я тебе ничего не скажу. Я тебе просто покажу сейчас одну штуку, а ты мне подскажешь, что с ней делать. – И я сделал то, чего обещал себе не делать. Я вынул из стола желтый конверт. Потом подумал и добавил к нему брошюру о конце славянских народов. – Ты посмотри, а я пока помою посуду!
Швец вытащил бумаги, а я тер тарелки в умывальнике и злился на самого себя. Швец был, разумеется, прав, и мне не следовало так злиться, и уж тем более тянуть его в свои проблемы. Но очень уж точно в своих рассуждениях он уловил мои переживания.
27 февраля 1995 года, понедельник, 10-25 по Киеву, Город.
Старший сержант милиции Геннадий Сиднев оставил напарника возле входа в квартиру, а сам осторожно толкнул незапертую дверь. Никакого движения внутри, только слева, из комнаты, доносились неясные звуки. Сиднее, мельком заглянув в кухню, осторожно двинулся вдоль стены, держа палец на спусковом крючке автомата.
Звуки стали громче, кто-то пытался подать голос. Сиднее остановился на пороге, повел стволом автомата. В поле зрения попал лежащий на полу человек со связанными руками и кляпом во рту. Именно он и пытался кричать. Лицом к лицу с ним на полу лежал пожилой мужчина. В первую секунду Сидневу показалось, что он тоже связан, но потом в глаза бросилась кровь, подтекающая из-под головы.
Сиднев позвал младшего сержанта милиции Токарева, а сам вытащил кляп изо рта у парня, на вид лет восемнадцати.
– Кто? И куда пошли?
– Не знаю, я их не знаю, – парень не сводил взгляда с лужи крови.
– Сколько их, быстрее, – старший сержант встряхнул парня. Токарев по телефону связался с дежурным и "скорой помощью".
– Двое – лет сорока и мой ровесник, У них пистолет.
– Во что одеты, вспоминай живее.
Токарев наклонился над раненым. Потрогал шею, стал искать пульс на руке.
– Оставь ты его в покое, – сказал Сиднее. – Жив?
– Пульса нет.
– В чем они были?
– Куртка, на молодом была красная куртка.
– Останешься здесь – до приезда наших никого не пускать, развяжи ему руки, – сказал Сиднее Токареву и побежал по лестнице вниз к машине.
27 февраля 1995 года, понедельник, 11-00 по Киеву, Город.
Швец пролистал мои материалы довольно быстро, но, судя по тому, что раз или два возвращался к уже просмотренному, прочел он материалы внимательно. Так же внимательно он выслушал и мои рассуждения на тему: "Что-то прогнило в Датском королевстве" и не поморщился, когда я изложил свою безумную идею об одном и том же происхождении никак не связанных между собой происшествий.
Потом молча налил себе еще чашку чая и так же молча ее выпил. Потом с интересом посмотрел на меня.
– Весело живешь?!
– Да уж, веселюсь от души.
– И на кой черт тебе все это надо?
– То есть? – не понял я.
– Ну и зачем ты все это решил сохранить? Собираешься все-таки опубликовать?
– Может быть, и опубликовать.
– Тогда объясни мне, в чем трагедия. Ты же решил обнародовать свои изыски. Молодец, смелый парень. А если ты все-таки решил не опубликовывать этого, то опять-таки молодец, умный мальчик. Можешь не публиковать – не публикуй.
– Шутки, между прочим, хреновые. Из-за этого человек погиб.
– Люди умирают и из-за насморка. Ты и сам не знаешь, от чего он умер.
– Ладно, но те двое?..
– Ну, это вообще твои фантазии, как и Белое братство. Ты смотри глубже и ширше. Тебе показалось, что тут есть общий почерк. А где его нет? Оглянись вокруг. Посмотри на наше образование, нашу экономику, нашу армию. "Верблюд, а почему у тебя шея кривая?" – "А что у меня прямое?" Эпопея с Черноморским флотом, борьба с собственной армией, бездарное проедание кредитов и полное нежелание поддерживать собственную промышленность. Попробуй выяснить, кому это выгодно, и ты тут же сойдешь с ума.
– Ты утрируешь!
– Это я утрирую? Господи, да все вокруг не укладывается ни в какие рамки. Думаешь, в России намного лучше? У них, правда, это можно списать на политическую борьбу. Меняются кабинеты с министрами, готовятся выборы и так далее. На первый взгляд, никакой логики. А потом вспомнишь Маяковского: "Если кто-то что-то зажигает, значит, кому-нибудь нужно погреть руки!" Или как там у него? Просто все так плохо. Плохо – и все. И нечего тут особенно копаться. Помнишь эту историю о трех мудрецах и слоне? Так вот ты сейчас находишься в положении зрителя, недоуменно взирающего на трех мужиков, которые тянут на себя слона за разные части тела. И слон не понимает, что происходит, и ты не понимаешь, что происходит, и мудрецы тоже ни черта не понимают. Они пытаются объять необъятное.
Юрка так увлекся нарисованной картиной, что замолчал.
– Им, как минимум, кто-то разрешил это делать, слоны бесхозные тоже на дороге не валяются, – мрачно сказал я.
– А у тебя в этот момент кто-то карманы чистит, пока ты на этот цирк глазеешь.
– Слушай, Швец, давай серьезно.
– Давай. Ты открыл для себя какую-то общую схему, действующую в различных условиях. Молодец. Теперь возьми и попытайся эту схему проверить на других примерах. Если сработает – можешь обобщать. Ты сделал вывод, что кто-то хочет скупить Украину и не возражает, чтобы столкнуть ее с Россией. Помозгуй, только, ради Всевышнего, не начинай свои исследования с того, чтобы стрельбу в поезде воспринимать как провокацию. И, вообще, мне пора уходить.
27 февраля 1995 года, понедельник, 10-50 по Киеву, Город.
– Может быть, эти? – сказал водитель старшему сержанту милиции Геннадию Сидневу. – Двое, один постарше. Молодой – в красной куртке.
Сиднев обернулся как раз вовремя, чтобы заметить, как двое сворачивают в переулок.
– Давай за ними, – сказал Сиднев и снял автомат с предохранителя.
"Уазик" на повороте взвизгнул тормозами.
Тот, что в красной куртке, оглянулся, и оба ускорили шаг. Старший внезапно свернул в проходной двор, а молодой побежал вдоль домов.
– У красного пистолет, – сказал водитель.
– Давай за ним, аккуратно только, народу полно.
Погреться на предвесеннем солнце вышли многие, особенно много было мамаш с детьми.
– Как на демонстрации, – проворчал водитель.
Парень в красной куртке свернул во двор и легко взбежал по ступенькам крыльца.
– Тормози, – Сиднев, не дожидаясь полной остановки, выпрыгнул из машины. Пересек двор, распахнул дверь подъезда. Две пули почти одновременно ударили в лицо, и старший сержант упал на спину. АКС-74у выпал из рук и загремел по ступенькам, к самым колесам подъехавшего "Уазика". "Красный" метнулся было к автомату, потом повернулся и снова скрылся в подъезде. Водитель не сразу понял, что его спасла случайность – при падении у автомата отлетел магазин.
И только после того, как "красного" взяли, выяснилось, что водителю повезло дважды – после второго выстрела в "ТТ" у убийцы перекосило патрон. Старший сержант Геннадий Сиднев был убит на месте. "Красного" скрутили в квартире на последнем этаже, где он пытался взять заложника. Старшего из этой пары не нашли.
27 февраля 1995 года, понедельник, 21-30, Москва.
Монстр почти светился от скрытого торжества. В таком состоянии Александр Павлович видел его всего пару раз за несколько лет знакомства. Монстр очень хорошо скрывал обычно свои эмоции от окружающих, и даже люди, хорошо его знавшие, впервые натолкнувшись на эмоциональную реакцию Монстра, приходили в замешательство. "Улыбающийся танк" – мелькнуло в голове у Александра Павловича. Он очень устал, работа по обеспечению операции в Чечне измотала его слишком сильно. И самое обидное, Александр Павлович и сам не знал, то ли так тяжко сказалась пара бессонных ночей, то ли давила мысль о совершенном им очередном предательстве. Александр Павлович обычно даже в мыслях избегал подобных слов, но последнее время все чаще и чаще возникали сомнения. К грязным методам Александру Павловичу было не привыкать. "Чистые" методы в его работе были такой же экзотикой, как глухонемые в шоу-бизнесе. Но разрушение, сложившееся за годы работы, оценки "свой-чужой", использование в собственной стране методов, которые всегда применялись к врагам, вносили в душу Александра Павловича дискомфорт. Возникала злость на самого себя, сентиментальность. Подавляя возникшую слабость, Александр Павлович в такие минуты действовал особенно жестко. Была только одна вещь, в понимании Александра Павловича столь же опасная, как и проявление эмоций, – попытка выйти из игры. И Александр Павлович продолжал играть.
– Как это ни странно, но наша героическая армия справилась с поставленной задачей достаточно успешно, – с удовлетворением сказал Монстр. – Пушки стреляли куда надо, офицеры помнили, куда именно нужно двигаться, а солдаты… К солдатам, слава Богу, претензий нет. Генералы отрапортовали сегодня, что уничтожен опорный пункт боевиков, склады боеприпасов и взято в плен несколько человек. Чем вы можете дополнить эту победную реляцию?
– В общем, все так и выглядело. Пока военные гонялись за чеченцами, наши люди вычистили банки данных и под видом освобождения заложников вывезли научный персонал. После чего лабораторные помещения были взорваны. В докладе военных это выглядит как подрыв склада с боеприпасами.
– Кто из информированных об истинном характере деятельности центра попал к военным?
– Трое, но уже после окончания операции, неизвестный снайпер открыл огонь, убиты двое солдат и пятеро пленных. Среди них – трое, интересующие нас.
– А неизвестный снайпер знал, почему ему пришлось стрелять именно по этим людям? – осведомился Монстр. – И, кстати, что с ним потом произошло?
– Снайпер не успел отойти, был схвачен. У него обнаружили прибалтийский паспорт и, по существующей традиции, десантники расстреляли его на месте.
– Более чем удовлетворительно. Более чем. Как вы полагаете, Виктор Николаевич получил какую-нибудь другую информацию, помимо официальной?
Александр Павлович замешкался с ответом на несколько секунд. Очень трудно было гарантировать что-либо в отношении Виктора Николаевича. Если даже кому-нибудь из его людей и удалось наблюдать за ходом операции, то среди тех, кто непосредственно работал с лабораторией, посторонних не было.
– У меня есть все основания предполагать, что нам удалось предотвратить утечку информации. Пока все чисто.
– Тогда я вас поздравляю. Не забудьте тщательно отфильтровать из общего числа пленных и освобожденных лабораторный материал. И организуйте их переброску в Россию. После этого у нас останется только Балканская часть проблемы, – Монстр улыбнулся, "Шок", похоже, сработает.
28 марта 1995 года, вторник, 12-15, Москва.
– Разрешите войти? – подчеркнуто официально спросил Виктор Николаевич на пороге кабинета.
– Входите, Виктор Николаевич, присаживайтесь. У меня для вас две новости – плохая и хорошая. С какой начать?
Виктор Николаевич прошел к столу, сел на стул, аккуратно поддернув брюки. Александр Павлович молча ждал, внимательно рассматривая лицо вошедшего. Виктор Николаевич выдержал этот изучающий взгляд и ответил:
– Начинайте с хорошей, Александр Павлович, их в последнее время так редко приходится слышать.
– Операция, о рискованности быстрого проведения которой вы говорили, прошла успешно, при минимуме потерь и очень оперативно.
– Это не может не радовать, – согласился Виктор Николаевич, – а какая же плохая новость?