– Позвольте откланяться, – я бросаю взгляд на часы и делаю знак стоящему поодаль официанту. – Спасибо за интересную беседу.
– И вам спасибо, рад знакомству, надеюсь, увидимся… – впрочем, обменяться визитными карточками Михаил не предлагает. – Напишите обо всем этом, обязательно напишите. Этих сволочей ничем не проймешь, но пускай хоть люди в России узнают, что тут творится.
– Обязательно напишу. Я же в командировке от редакции.
Мой кофе допит, его пиво кончилось, беседа закруглилась, и над столиком повисает облачко тоскливого невнятного вакуума.
– Вы знаете, я наполовину еврей, – вдруг откровенничает напоследок Михаил. – Но по душе русский. Главное ведь язык и культура, верно? Жил бы Израиле, так считался бы там русским, и правильно это.
– Безусловно, – соглашаюсь я.
Забавные люди евреи-полукровки, непременно их заносит в радикализм. Либо отпетые сионисты, либо ярые антисемиты, а этот вот – русский бунтарь.
– И сабры мне говорили бы: "Лех ли Русия", то есть, езжай в Россию, – грустно усмехается толстячок. – Представляете, каково: быть в Советском Союзе жидом пархатым, приехать в Эрец, а там ты – паршивый русский. Нас, русских, теперь везде шпыняют. Такое наше галутное счастье…
Удержаться от гомерического хохота мне помогает появление официанта, который ставит на край стола блюдечко со счетом. За крошечную чашку кофе и пирожное с меня причитается восемьдесят сантимов, то есть, почти полтора доллара. Ладно, пусть подавятся.
– Спасибо, сдачи не надо, – бросаю на блюдечко звонкий лат и встаю со стула. – До свидания, Михаил.
– До свидания. А кстати, напомните, как вы сказали насчет этой самой, которая не взрывается?.. – просит тот.
– Мамалыга, – отвечаю я и скромно уточняю. – Только это говорил не я, а Чаушеску о румынском народе.
– Так ведь взорвались наконец и поставили его к стенке! – радостно восклицает толстощекий бунтарь.
– Исключение из всеобщего правила, – сухо говорю я и направляюсь в гардеробную.
Идя по улице Вальню, вглядываюсь в лица прохожих. Очень разные лица, то пригнетенно-безысходные, то улыбчивые, и по ним не разберешь, что творится в стране. Люди втянуты в круговерть повседневной жизни, большинству особого дела нет, какой в их стране политический режим. Они вкалывают, едят и пьют, делают детей и ложатся в гроб, независимо от того, кто ими правит: Сталин или Гитлер, Мао или Пол Пот, Ельцин или Каулиньш. Тем более, простакам не дано знать, куда уходят нити реальной власти, в чьих кулаках они намертво зажаты. Над серыми незрячими толпами кривляются надутые марионетки. А если хоть немного заглянуть за театральные кулисы, накатывает холодная оторопь и подступает вязкая тошнота. Паситесь, мирные народы. Спите спокойно наяву. Ваше счастье в неведении.
Мой путь лежит в другой конец крохотной Старой Риги, там живет Грушкин, на узкой улочке напротив синагоги. Поравнявшись с ней, я вижу знак свастики, напыленный зеленой аэрозольной краской на ее стене. Судя по состоянию краски, он там нарисован уже давно, и никто не торопится его смывать. Очевидно, властям все равно, а раввины рассудили, что гитлеровская эмблема позорит не их, а тех, кто ее намалевал.
Вхожу в провонявший мочой подъезд, поднимаюсь на третий этаж, звоню в дверь длинным звонком, памятуя о том, что Роберт туговат на ухо.
Грушкин открывает мне дверь и широко улыбается.
– Здравствуйте, заходите, очень рад… Сюда, пожалуйста.
Сняв куртку, вхожу в просторную комнату. На стене висит огромная дряхлая карта СССР, рядом с ней там и сям прикноплены большие фотоснимки, сделанные с космического спутника. Видимо, на память о тех временах, когда хозяин дома имел возможность заниматься наукой. У окна большой письменный стол, погребенный под грудами книг и густо исписанных бумаг, а из угла, где стоит изразцовая печка, на меня выпучился крыжовенными глазищами здоровенный серый кот.
– Хотите чаю? У меня есть хороший, цейлонский.
– Благодарю, не стоит утруждаться. Я недавно кофе выпил.
Мы усаживаемся в продавленные кресла возле обшарпанного журнального столика, Роберт вставляет в ухо капсюль слухового аппарата.
– Как вы поживаете? – спрашиваю я. – Нашли наконец работу?
Грушкин кривится и машет рукой.
– Да, подвернулась тут халтура для одной фирмы. Только что закончил…
Тема интересная, ведь он выполняет заказ для немецкой разведки, о чем сообщил вчера Чернышев.
– А я уж думал, по вашей специальности в Латвии делать сейчас нечего, – начинаю обиняками подбираться к сути дела.
– Латвии это не касается. Но я, знаете ли, набрел на очень интересные выводы. Хотите, расскажу?
– Конечно.
Встав с кресла, Грушкин идет к письменному столу, нагибается и, кряхтя, выдергивает вилку из телефонной розетки. Вероятно, он полагает, что таким образом можно обезопаситься от подслушивания. У Роберта, ходившего при советской власти в полудиссидентах, закрепились конспиративные привычки двадцатилетней давности. Между тем я совершенно уверен, что ВАД записывает наш с ним разговор, пользуясь одним из десятков современных хитроумных способов. В частности, можно снимать колебания микрофонной мембраны и с отключенного телефона. Или же в аппарате установлен жучок с независимым питанием. Беседу порой подслушивают, улавливая микротоки, возникающие в чашечке дверного звонка. Наконец, микрофоном послужит окно, если направить на его стекло лазерный луч и записывать отраженный промодулированный сигнал.
– Меня попросили прикинуть суммарный золотой потенциал России, я по этому вопросу собаку съел, – снова водрузившись на кресло, сообщает Грушкин. – Да и начинал-то я работать на Учуре, в старательской артели у Туманова. Той самой, которая Высоцкого в семидесятых годах прятала от гэбе. Тогда я шутя заработал вот на эту квартиру, – Он поводит вокруг рукой. – Ну и еще, конечно, потом диссертацию по золоту писал. А тут сижу, жрать нечего, за квартиру платить нечем, вдруг приходят ребята от фирмы и предлагают целых сто латов, представляете? Работа плевая, меня среди ночи разбудить, сразу отвечу, что и как.
По курсу сто латов – примерно полтораста долларов, прикидываю я. Тем не менее безработный Роберт рад тому, что продает важную стратегическую информацию за бесценок, то есть, по здешним меркам, за два месячных прожиточных минимума.
– В общем, картина получилась о-очень, очень интересная, – продолжает он. – Вам как, вкратце или поподробнее?
– Если можно, поподробнее, пожалуйста.
– Тогда слушайте. Я поставил бы Сталину памятник из чистого золота, – запальчиво говорит Грушкин. – Знаете, за что?
– Понятия не имею.
– Он велел опробовать все малые ручьи в Сибири, потенциально золотоносные. И развернул широкую добычу золота. Ленин, как известно, сплавил весь золотой запас за границу, надеялся, скоро будет мировая революция, на хрена держать заначку. А вот когда Сталин умер, золотой запас был ого-го, пятнадцать тысяч тонн, лихо, да? Ну, потом Брежнев все растранжирил, причем в обход квоты, по каналам западного черного рынка. И Андропову в наследство досталось всего триста тонн. Российское золото дважды вливалось в экономику Запада и сильно оздоровило тамошнее финансовое положение. Ну, это я так, в скобках. В общем, в России еще со сталинских времен везде разведаны области, где ручьи текут с гранитов и по руслу откладывается золото. Но до сих пор разрабатывались только те россыпи, где содержание золота не меньше трех с половиной граммов на кубометр. Прочие попросту не входили в обсчет. Представляете?
Пока я ничего себе не представляю, но с умным видом киваю головой:
– Так-так. Ну, и?..
– А вот на Западе пригодными для промышленной разработки считаются участки, где есть хотя бы восемь десятых грамма на кубометр, нич-чего себе! Соответствующие технологии уже есть в Штатах, Канаде и Австралии. Ну, я сделал пересчет и оказалось, что Россия абсолютный мировой лидер по количеству золота в недрах. В нашей нищей сраной России золота в десятки раз больше, чем даже в ЮАР, представьте себе!
– Здорово, даже не верится, – соглашаюсь я.
– А потом я стал думать, – воодушевляется Грушкин. – Уже не для фирмы, для себя. Вам, конечно, знакомо понятие "золотой миллиард"?
– В общих чертах.
Серый котяра вальяжно прогуливается по комнате, затем вдруг вспрыгивает мне на колени, требуя ласки. Чешу его за ухом и внимаю взволнованным речам Роберта.
– Это совокупное население самых богатых стран. Получается, что пятая часть человечества потребляет две трети мировых запасов сырья. И живет соответственно, с жиру бесится, фермерам доплачивают за недопроизводство еды, а в бедных странах люди с голоду мрут. Если по Марксу, то теперь капиталистическая эксплуатация сменилась геополической, вот в чем штука. А соль этой эксплуатации в дешевизне сырья и дороговизне технологий. Но кто сказал, что это правильно? Кто установил эти цены, и насколько они оправданы? Ведь технологию можно купить, разработать самим, слямзить наконец. Сегодня у страны этой технологии нет, а завтра будет. Но если у страны нет сырьевых ресурсов, их не будет уже никогда. Технология никуда не денется, разве что устареет. А вот сырьевые ресурсы рано или поздно оскудеют. Вывод?
Внутренне я давно увял от скуки. Грушкин оседлал любимого конька и самозабвенно токует. На его риторический вопрос даю единственно возможный ответ:
– Я вас внимательно слушаю.
– Очень просто. Нужен пересмотр мировых цен. Чтобы сырье стало дорого, технологии дешевы. Ну, если на такое замахнется какая-нибудь банановая республика, там живо скинут президента, чтобы диктатора вроде Пиночета поставить во главе страны, и все будет по-старому. А вот если о пересмотре цен объявит Россия, естественный лидер сырьевых стран, да еще с ядерными стратегическими ракетами? Ведь тогда золотому миллиарду крышка, понимаете вы это?
Роберт делает театральную паузу. Пресытившийся тактильными удовольствиями кот спрыгивает у меня с коленей и направляется к своей миске в углу. Я качаю головой и скептически хмыкаю.
– Неужели вы думаете, что такое сейчас возможно?
– Вполне. Во-первых, Россия безусловно лидирует по всем шестидесяти позициям стратегических ресурсов. И во-вторых, это непотопляемый ракетоносец, который трогать никому не рекомендуется.
– Я имею в виду политическую обстановку…
– При сегодняшнем компрадорском правительстве Россия так не поступит, ясное дело, – невесело соглашается Грушкин. – Но политика предательства национальных интересов уже себя исчерпала. Рано или поздно в России придут к власти другие лидеры. Патриоты в лучшем смысле слова. Тогда и в Латвии, кстати, наведут порядок.
– Вы уверены? – внутренне настораживаюсь я. – Каким образом? Силой?
– Зачем же силой, Латвия зависит от России, так сказать, всеми потрохами. Тут все развалено, и промышленность, и сельское хозяйство, экономика держится лишь на двух китах: банковском деле и реэкспорте. А основная статья экспорта – что бы вы думали? Дизельное топливо. Это ж прямо арабский эмират какой-то, а не прибалтийская страна. Ну, и восемьдесят процентов банковского капитала здесь имеет российское происхождение. Только вот эта кормушка теперь, кажется, накрылась. Знаете, почему?
– Понятия не имею.
Грушкинскому трепу не видно конца, и никак не удается перевести разговор на единственно интересующую меня тему, покойного Пугачева.
– Если из России вывезено на Запад двести миллиардов долларов, то из Латвии десять, – начинает важным тоном Грушкин, вертя в пальцах проводок слухового аппарата.
– У вас устаревшие данные, – возражаю я.
– Неважно, три года назад соотношение было именно таким, – отмахивается Грушкин. – Сейчас я просто не могу регулярно отслеживать этот процесс, нет денег на газеты. Так вот, если сопоставить эти цифры, что получается?
– И что же?
– Население Латвии в семьдесят пять раз меньше российского. В пересчете на душу населения из России вывезено тысяча триста долларов, а из Латвии пять тысяч долларов. Это что, значит, Латвия зажиточнее России в три и восемь десятых раза? Дудки, просто здесь перевалочный пункт. Эдакий маленький финансовый краник, через который кремлевские дерьмократы качают на Запад уворованное. Очень удобно: вдребезги враждебная республика, где удобно прятать концы в воду.
Подавшись вперед, Грушкин грозит кому-то незримому пальцем.
– Только теперь эта малина кончилась, она потеряла свою актуальность. Страна давно разворована, и новых олигархов не трэба. А правительство обеспокоено тем, что российские сотни миллиардов инвестированы через банки в экономику Запада. Так что роскошная жизнь для здешних паразитов скоро закончится, уверяю вас.
– Да, у бизнесменов тут дела идут все хуже, – ухитряюсь вставить я. – Есть уже один характерный симптом. Художники жалуются, что спрос на картины упал, ну и цены соответственно…
Реплика попала в точку, и разговор начинает вращаться вокруг здешних живописцев. Со многими из них Грушкин дружит, он в молодости баловался акварельными пейзажами, сохранив до сих пор тягу к людям искусства. Он подробно перечисляет своих знакомцев, а я, в свою очередь, поминаю попутчика Юру, от которого узнал об убийстве Пугачева, и делюсь впечатлениями о сегодняшних похоронах.
– Ужасный случай, – кивает Роберт. – У него ведь жена с маленьким ребенком… Знаете, я был у него накануне убийства, да. Книжку отнес, он мне дает почитать что-нибудь из новенького, нынче книги дороги бессовестно, мне не по карману…
– По слухам, его убили террористы. Не пойму только, с какой стати.
– Ого, вот оно что! – удивляется Грушкин. – А мы весь вечер говорили про эту самую "Черную звезду", спорили…
– Даже так? Неужели?
Впрочем, Роберта понукать не нужно, его словоохотливость не ведает границ.
– Я у него застал компанию, – охотно рассказывает он. – Его очередная девушка, Лара, она в какой-то редакции работает, кажется. И еще какой-то парень, Гера, я его впервые видел. Илья говорил, что эти террористы молодцы, что он их понимает, ему так все тут омерзело, что сам готов взять автомат в руки. Шутил, дескать, его часто спрашивают, не родня ли ему Алла Борисовна, а он-де потомок Емельяна Пугачева. Лара ему возражала, мол, терроризомом ничего хорошего не добьешься. Я ее поддерживал, такие методы для меня неприемлемы, а Гера, тот молчал весь вечер, хмурый был и все налегал на мартини.
– Лару я сегодня видел на кладбище, рыженькая такая, – говорю я. – А Гера этот низенький, плечистый, на штангиста похож?
– Да, верно. Откуда вы его знаете?
– Он с ней сегодня был на похоронах.
Еще покалякав немного о том, о сем, я откланиваюсь. Грушкин просит заходить еще, благодарит за беседу, что естественно. Для одинокого человека благодарный слушатель драгоценен. Спохватившись, Роберт предлагает поужинать вместе, однако мне совесть не позволяет объедать его.
Осторожно спускаясь по кромешно темной лестнице, еще раз прокручиваю узловые пункты состоявшейся беседы, систематизирую и прихожу к выводу, что надо через агентурную сеть Чернышева прощупать на всякий случай девушку Лару и хмурого низенького Геру. Еще хорошенько изучить контакты Грушкина, который по своим взглядам вполне мог бы вписаться в ряды "Черной звезды", ибо любит Россию и ненавидит режим Каулиньша. К тому же лишен любимой работы и загнан в беспросветную нищету. Террор – бомбардировщик для бедняков. А Грушкин опытный геолог, он должен знать взрывное дело. Хотя впечатление он производит самое безобидное, но ведь в тихом омуте черти водятся.
День прошел не зря, разговор с Робертом дал пищу для новых, пока еще смутной версий.
Выхожу из подъезда, в узких кривых улочках Старой Риги тихо сгущаются фиолетовые сумерки. Под ложечкой сосет зверский голод, запоздало сожалею, что не заказал в кафе плотный обед. Надо же, как засиделся. И еще пришел с пустыми руками, дурак, надо было взять бутылку вина и закусок всяких. Ладно, не последний день живем.
Прикидываю, где тут ближайшая стоянка такси. Пожалуй, возле Оперы. На углу Пейтавас и Марсталю стоит парень в серой куртке и с непокрытой головой. Завидев меня, он вразвалочку шагает навстречу, лезет в карман, достает сигарету и жестом просит прикурить. Между нами еще шага три, на размышление у меня секунда-другая, а я понимаю, тут что-то не так. Кабы этот тип дожидался какого-нибудь мимохожего курильщика, то не стоял бы спиной к более оживленной улице, Марсталю. Еще миг, и меня охватывает взрывное ощущение тревоги: парень смотрит мне в лицо скользящим взглядом, избегая встретиться глазами. Резко оборачиваюсь и вижу, что на меня стремительным бесшумным шагом надвигается кряжистый дядя, уже замахнувшийся для удара. Ого! Его кулак, снаряженный никелированным кастетом, летит мне в лицо.
Отшатнувшись, рефлекторно делаю тейшо-уке, но блокировать нападение не успеваю, лишь смягчаю крепкую плюху по голове. Она все же получается скользящей, шипы обдирают кожу, едва не угодив в висок. Равновесие сохранить опять же не вышло, падаю на тротуар, шапка слетает. Мышцы все делают сами, смягчают падение, затем я разворачиваюсь в оборонительную позицию лежа, приподнявшись на локте.
Боковым зрением успеваю отметить, что бросивший сигарету парень выхватывает нож. Сухо щелкает пружина, выталкивающая из рукояти лезвие. Мужик с кастетом спешно бросается меня добивать, но не тут-то было. Делаю подкат, ставлю блок мороте-уке, и вдобавок успеваю пяткой нанести йоко-гери в его коленную чашечку. Нападающий с воплем падает, у него сломана нога.
Его напарник слегка опешил, а я вскакиваю и перехожу в контратаку. Отбиваю нож блоком уде-уке, затем делаю эмпи-учи по корпусу и заканчиваю бой, хлестко влепив тейшо-учи в кадык.
Раньше я довольствовался боевым самбо, но на нынешней службе прохожу обязательную подготовку по карате. Что ж, пригодилось.
Отпрыгиваю к стене, озираюсь, стоя в киба-дачи. Оба молодчика неподвижно лежат посреди улочки, вокруг никого. Разбираться с ними дальше не стоит, они переходят в компетенцию полицейских и хирургов. А я не горю желанием встречаться ни с теми, ни с другими. Надо поскорей уносить отсюда ноги, покуда не поднялся шум. Официальные оргвыводы в моем положении абсолютно ни к чему. Зажав носовым платком рану возле виска, подхватываю с земли шапку и быстро удаляюсь.
Возле Национальной оперы стоит целая вереница такси, хвоста за мной вроде нет. Сажусь на заднее сиденье новенького "Рено", коими укомплектован взамен "Волг" рижский таксопарк, и прошу шофера отвезти меня в Золитуде. На всякий случай называю адрес за три дома до того, где меня расквартировали. По пути то и дело оглядываюсь, но автомобильной слежки также не заметно.
Мандраж затихает далеко не сразу. Лишь очутившись в квартире и заперев за собой стальную дверь, окончательно успокаиваюсь.
Звоню Чернышеву на мобильник. Тарифы в Риге шкуродерские, но платить по счету, к счастью, придется не из моего кармана. Рассказываю о случившемся и прошу поставить в известность Раймонда, пускай тот внесет ясность, кто были эти двое, и что сей сон значит.