– Мне вообще-то деньги нужны, – небрежно проговорил Рытьков, делая вид, будто усиленно соображает.
– Тысячи долларов тебе мало? Ну, ты хапуга…
– Я тебе честно скажу. Если б тут сыпалась какая-нибудь афера… Или сперли чего-то… Или даже при убойном деле ты плескалась сбоку, я бы взял. Но тут четко твой труп. Слепакову убила ты, установлено. А за этим прокуратурой шьется длинное дело. Ты хочешь, когда тебя возьмут… а тебя обязательно возьмут… чтобы я мотал пять лет строгого режима? Давай, одевайся.
Рытьков взял за ручки черную сумку, приподнял.
– Ого, солидно собралась.
– Причем тут мои вещи?! Санкция прокурора есть? – закричала Сабло, пытаясь вырвать сумку из рук Рытькова.
– Какой тебе сейчас прокурор?.. Он тобой еще займется, успеешь! – грубо оборвал ее опер. – Бери сумку и двигай вперед, пока я тебя в браслеты не оформил.
И тут Рытьков увидел мужчину, выскочившего, как беззвучное привидение, из ванной комнаты. Словно хищник, тот молча прыгнул на Александра.
Скрипнув зубами, старший лейтенант отбросил медсестру, вцепившуюся ему в больное плечо, и резко ударил нежданного противника кулаком в подбородок. Тот шарахнулся к стене, выплюнув матерщину с кровью. Рытьков вскинул кулак для повторного сокрушительного свинга, но тяжелый металлический предмет обрушился сзади на его голову. В глазах стало темно, он пошатнулся. От следующего удара колени Рытькова подогнулись. Он потерял сознание и повалился на пол лицом вниз.
Утирая окровавленный рот ладонью, мужчина, выскочивший из ванной комнаты, пинал опера ногой:
– Кончать мента! Кончать гада!
– Ни к чему, – тяжело переводя дыхание, сказала Сабло. Она поставила бронзовую вазу на подсервантник. – Ищи веревку, руки ему связать. Нет, стой-ка, у него наручники должны быть. Сумеешь надеть?
Они перевернули неподвижное тело. Повозившись, мужчина завел руки лейтенанта за спину и звякнул наручниками.
– Всё, бери сумки. Уходим. Из-за тебя, дурака, задержались, дождались опера. А если бы он был не один и со стволом? – Юлия Сабло торопливо застегнула короткую песцовую шубу. Мужчина напялил пальто, ушанку, сгреб ручки обеих сумок.
– Замочить бы подлюгу!.. Чуть челюсть не сломал, гад!.. У него ключи от машины, угоним?
– Машина наверняка служебная. Не будем вязаться, – остановила его злобные намерения девушка. – Лишние пять лет сидеть хочешь? А если что, они за своего на зоне удавят. Потом объявят родственникам, что повесился.
– Пускай поймают сперва!
Вышли. Оглядываясь чутко, как звери, заперли дверь. Спустились пешком по лестнице. Оказавшись во дворе, молниеносно размазались среди ноябрьской промозглой тьмы.
* * *
Гороховский и Минаков нашли и задержали бомжа Суханова по подозрению в убийстве своей сожительницы Гули Кармановой. Сержант Селимов очень удивлялся: "Что взяла имя такое? Гуля! Почему – Гуля? Вот у нас в школе милиции двое учились. У одного фамилия Мухин, а у другого Немухин. Еще учился Антадзе, грузин российский, так он даже в ярость приходил: "Что за люди! Один – Мухын, второй – Нэ Мухын… Зачем? Нарочно! Чтобы всех путать!" Опера смеялись, хотя смеяться было нечему. Погибла несчастная, опустившаяся, еще не старая женщина.
– Мотивы-то какие? – жуя хлеб с колбасой и запивая "Клинским" пивом прямо из горлышка, спрашивал сослуживцев Маслаченко. – Деньги не поделили? Выпивку?
– Скажешь… – фыркал ехидно старлей Гороховский, тоже державший в жилистом кулаке бутылку "Клинского". – Убийст во совершено из-за ревности.
– Ну да! – не поверил капитан. – Она, говорят, на человека-то не похожа. Так… пресмыкающееся неизвестного вида по Брэму.
– А он-то лучше, что ли? Грязный, вонючий, заросший. Не то бармалей, не то леший… А вот… любовь… ревность…
– Люди есть люди, – задумчиво сказал старший сержант Минаков, скуластый, в форме с надраенными пуговицами. Он ел булку с изюмом и прихлебывал из пластмассового стаканчика кофе.
– Паша пивко-то не уважает. Образцово-показательный мент, – юмористически хвалил приятеля Гороховский.
– Не в том дело, – солидно, без шутливости проговорил Минаков, с сожалением поглядывая на пенистый, всем любезный напиток. – Горло у меня дерет чего-то, надо пить теплое. Не затемпературить бы.
– И кто же соперник? – вернулся к "бомжовому убийству" Маслаченко.
– Один из той же компании, Григорий Гутержиков. Ну, этот ничего еще, поприличней. Интеллигента из себя строит, пряника ломает. Взяли его, говорю: "Давай, колись". А он плечьми жмёт: "Я-то где виноват? Это Суханов, дурак, взбесился от белой горячки, будто Гулька в меня влюбилась…" Ей-богу, цирк на Цветном бульваре… Да, кстати, Андрей, тебя по телефону дама разыскивала. Говорит, по поводу Слепакова и какого-то клуба… Еще будет звонить.
– Иду, – Маслаченко торопливо допил "Клинское" и поспешил из магазинчика, находившегося рядом с милицейским управлением, в свою комнату. Снял длинное пальто, шарф и берет. Только присел к столу, звонок. Тихий женский голос осторожно попросил:
– Капитана Маслаченко, пожалуйста. Будьте любезны.
– Маслаченко слушает.
– Это беспокоит бывшая сотрудница Всеволода Васильевича Слепакова. Покойного… – Она остановилась, обдумывая, очевидно, последующие фразы.
– Да, вас слушают, – нетерпеливо сказал Маслаченко.
– В ночь, перед тем как… перед самоубийством я возила Всеволода Васильевича в Барыбино, на своей машине… – Она опять остановилась и вздохнула в трубку.
– Да, да, я вас внимательно слушаю.
– Там с ним… я вам потом расскажу подробно.
– Вы можете приехать в управление милиции в Строгино? Знаете, где это?
– Я знаю. Но сын не разрешает мне ехать.
– Почему? – невольно рассердившись, спросил капитан.
– Он опасается, что меня выследят люди из Барыбино, из феминистского клуба.
– Почему он так считает?
– Когда мы ехали после похорон Всеволода Васильевича, нас преследовали неизвестные на сером "шевроле". Сыну с трудом удалось оторваться и… Мы от них еле избавились.
– Вы думаете, что злоумышленники организуют постоянный пост наблюдения, чтобы вас похитить?
– Сын за меня боится.
– Хорошо. Где бы вы могли со мной встретиться?
– Завтра, часов в пять. Около метро "Чертановская". Или, если вас устроит, приезжайте прямо к нам на квартиру. Моя фамилия Ряузова. Нина Филипповна Ряузова. Запишите, пожалуйста, адрес.
Попрощавшись с Ряузовой, Маслаченко собрался закончить отчет по поводу убийства бездомной Гули Кармановой. Следовало затем составить свое мнение относительно рыбного магазина Агабабова и спихнуть всё это в отдел, занимающийся непосредственно ограблениями.
Задрынькал внутренний телефон. В трубке суматошно прозвучал голос майора Полимеева:
– Андрей, быстро ко мне.
Понимая, что случилась крупная неприятность, Маслаченко через три минуты вошел в кабинет начальника. Там уже маятно ходил вдоль стены Сидорин с особенно раздраженным выражением на усталой физиономии.
– Ах, стерва блатная! Я сразу почувствовал тогда еще, в Склифе, когда она от Слепаковой меня оттерла и выперла из палаты… – каким-то рычащим голосом высказывался взбешенный капитан. – Опытным операм надо давать право: почуял что-то серьезное – в наручники и на допрос. К трубе прицепил и по почкам гладкой доской, чтобы синяков не осталось… – Сидорин посмотрел вдруг куда-то в сторону ледяным взглядом.
– Хватит болтать, Сидорин! – гаркнул хмурый Полимеев. – Прекрати истерику!
– А что, я не прав? Взять бы вчера по интуиции эту сестру милосердия, и Слепакова бы сейчас показания ценные выкладывала… И Сашка бы не валялся с проломанной головой…
– Что с Рытьковым? – испугавшись, спросил Маслаченко; он начинал догадываться о причине взвинченного настроения в кабинете начальника. – Жив?
Всунулась подобострастная фигура дежурного по управлению старлея Блазнина: "Разрешите, товарищ майор?"
– Жив, – мрачно сказал Сидорин.
– Да что теперь-то… – не отвечая Блазнину, Полимеев достал нервным движением сигарету, щелкнул зажигалкой, пустил струей дым. – Рытькова нашли без сознания на квартире Сабло, с разбитым затылком, в своих же браслетах… Вот что значит расхлябанность, несоблюдение правил при задержании… Вот что происходит при глупой, понимаешь ли, самоуверенности… Ах, к девушке поехал! Полюбезничать, поговорить, пошутить… Как это? А? Это оперативная работа! И почему он поехал один? Почему такой детский сад?
– Вы сами послали Рытькова, товарищ майор, – сказал смущенно Маслаченко и отвел глаза. Сидорин злобно ухмыльнулся.
– Ну и что, что я послал… Сами-то понимать должны! А разве Рытьков не знал: за медсестрой Сабло предположительно убийство Слепаковой? И – ничего, никакой осторожности.
– Я ему, товарищ майор, при выходе говорю: "Взял "макарова", Шурик?" А он мне: "Там другое дело, не понадобится…" Вот тебе и другое дело, – Блазнин крутил головой, показывая особую свою озабоченность в присутствии начальства.
– Ну?! – продолжал возмущаться Полимеев. – Поехал как на свидание, а там, наверно, еще прятался какой-нибудь громила… Ишь, расслабился перед красоткой… Вот и получил! А ты почему с поста ушел? Давай на свое место! Специалисты оперативного розыска… Офицеры…
– Вместо меня Гороховский с Минаковым, – оправдывался Блазнин, еще раз сочувственно вздохнул и ушел в свою стеклянную будку.
– Ты в прокуратуре был? – повернулся к Маслаченко расстроенный Полимеев.
– Так точно. Взял санкцию на проведение медицинского расследования действий, совершенных Юлией Сабло. Отвез в Склиф главврачу.
– Поезжайте с Сидориным на тот адрес, где пострадал Рытьков. Там сейчас работают сотрудники местного управления. Посмотрите, не обнаружено ли чего-нибудь такое. Потом разыщите "Жигули", на которых был Рытьков. И заскочите в больницу узнать про его состояние.
Оба капитана молча вышли из кабинета.
– Я на секунду, Валерий Фомич. Жене только отзвоню. Через минуту догоню вас.
– Звони. Я пока в моторе поковыряюсь.
Маслаченко забежал в свою комнату, набрал домашний номер.
– Это я, Лена. Машку из сада давно забрала? А у меня срочное задание. Задержусь часа на три. Саше Рытькову голову разбили. Не знаю подробностей. Живой, но плох. В больнице. Ну, всё, укладывайтесь. Целую.
Когда шел через проходную, Блазнин шутливо напомнил:
– "Макарова" не забыл? А то тут один не взял…
Маслаченко выбежал на улицу. Сидорин уже сидел в своей "Волге".
– У меня порядок, – сказал он. – Двигаем?
– А куда денешься? – ответил вопросом на вопрос Маслаченко.
* * *
Спустя неделю после начала ее работы в "Салоне" к Гале подъехал с надоевшими комплиментами Пигачёв.
– Расцветаете и благоухаете, мисс, – тонко усмехался прилизанный брюнет с аксельбантом.
– Вы напрасно хвалите меня, Жора. Я совершенно вымоталась. Столько работы! Кошмарный ужас!
– Но старушка Ануш вами довольна. А я терпеливо жду. Весь пылаю, кипение крови достигает предельного градуса.
– Представляю, что меня ожидает! – обольстительно хихикала Галя. – Наверно, я буду пищать в ваших могучих объятиях…
– Галя, прекратите рисовать эротические картины! Иначе я изгрызу сейчас эти бронзовые перила! Кстати, есть один деловой вопрос. Не хотите ли поработать пару вечеров за городом? Оплата по высшей планке, "зелеными". Вы будете довольны, я уверен.
– Где это? – спросила Галя, сделав удивленно-задумчивый вид.
– В Барыбино. От станции несколько остановок автобусом. Я напишу подробно.
– Ехать в такую даль… – Галя поморгала бледно-голубыми глазами в наигранной нерешительности. – И справлюсь ли я? Там, где очень хорошо платят, требования, наверно, такие, что – ого!
– Пустяки, вы справитесь. Ануш Артуровна вас одобряет, и даже этот ваш рыжий со скрипкой. А он-то дотошный и въедливый, все знают.
– Да, Стасик профессионал. Ну что ж… Когда надо ехать?
– Послезавтра. Но есть одно условие. Вернее, традиция. Я как-то вам говорил. Сегодня вы оставляете ваш аккордеон в салоне.
– Зачем? – детская наивность хорошенькой аккордеонистки рассмешила Пигачёва.
– Ей-богу, я не знаю зачем. Какой-то забавный прикол администрации, черт их знает. Вообще-то мы с вами маленькие люди, Галочка. Нам нужно заработать свои деньги, не так ли? И наплевать нам на фокусы и капризы сильных мира сего. Хотят, чтобы вы оставляли аккордеон накануне отъезда, ну и оставьте. К чему вопросы, прелесть моя? На некоторые вопросы нет ответов. А иногда ответы бывают очень неприятные. Короче, вы делаете, что вам советуют, и у вас всё прекрасно. Нет – и у вас проблемы.
– Жора, вы правы. В конце концов, какое мне дело, если платят зеленью. Я оставлю, лишь бы не сперли мой инструмент.
– О, какие могут быть сомнения, синьорина Галина! Послезавтра днем вы приходите. Я лично вручаю вам ваш аккордеон, и вы едите в Барыбино. Оденьтесь скромно. О’кей?
Спустился из зала пружинисто-легкий Белкин, на нем сиял блестками черный жилет, пылала алая рубашка с огромной брошью – изображением кенгуру.
– Джордж, кончай охмурять нашу Тихоню, – сказал он, оскалясь и остроумничая. – Девка после твоих сексуальных шарад играть не сможет. Мы провалимся, и ты будешь виноват.
– Катись, долбило, колотило. Не встревай в беседу интеллигентных людей.
– А ты, Джеймс Бонд, следи, чтобы в Салон не пронесли взрывное устройство. Мировой терроризм не дремлет. Пошли, Галка, пора.
– Саксэсс, саксэсс! Успехов, ребята! – послал вслед музыкантам современно продвинутый "американист" Пигачёв.
После "аргентинского" вечера, оставив в маленькой комнате оркестрантов аккордеон, Галя Михайлова оказалась на улице рядом с Белкиным.
– Валя, посоветуй, – сказала она барабанщику, глядевшему на нее насмешливо. – Мне предложено работать в Барыбино…
– Видел, как ты оставила инструмент.
– Что это за Барыбино? Ты что-нибудь знаешь?
– Вроде бы хорошо оплачиваемое, но мерзкое местечко. Мужиков не берут, только девок и дам. А вообще подробностей не знаю и не хочу знать.
– Там, по-моему, нужно играть на синтезаторе, – пожимая плечами, вздохнула Галя.
– Ты же говорила старухе, что синтезатором владеешь.
– Мало ли что я говорила. Хотела устроиться.
– У меня дома есть синтезатор. Пошли, попробуешь, тренернешься. Поужинаем. Примем душ, ляжем спать.
– Надо маме сообщить.
– Звони, – Белкин достал сотовый телефон, протянул Гале. – Не умеешь? Говори номер.
– Мамуля, я остаюсь поздно на работе, – сообщила домой лейтенант Михайлова. – Ночую у подруги, не волнуйся. Позови тетю Катю, пусть у нас побудет. Спокойной ночи, целую.
– А меня? – подсунувши близко ухмыляющееся лицо, шепнул Белкин.
– Это обязательно? – почему-то грустно спросила Галя. – Эх, слабовольная я особа, а ты и пользуешься…
– Вспомним юность и егорьевское общежитие, – искуситель Белкин, наклонившись, хищно поцеловал девушку.
На другой день лейтенант Михайлова чувствовала себя утомленной. Очевидно, ударник Белкин в близких отношениях проявлял свои способности так же энергично, как при выстукивании аргентинских ритмов. Она позвонила Маслаченко, рассказала о предложении Пигачёва, своем согласии и оставлении аккордеона в салоне до отъезда в Барыбино.
– Будь осторожна, – напомнил Маслаченко. – Соберись. Серьезно ранен Саша Рытьков, но есть надежда, что все обойдется. Жаль, у тебя нет телефона сотовой связи. Гляди в оба, Галя. После Барыбино, утром, жду твоего звонка.
Еще через день, одетая в старую куртку и шерстяную шапочку "колокольцем", с аккордеоном, который ей передал в салоне прилизанный Пигачёв, Галя преодолела расстояние от Москвы до "Золотой лилии".
Облицованный желтоватым мрамором вестибюль пустовал. Однако скоро к Гале подошла блондинка с большими миндалевидными глазами и протянула руку.
– Из салона Ануш Артуровны? – спросила она ласково, хотя взгляд ее показался лейтенанту Михайловой напряженным и цепким. – Я Люба, будем знакомы. Паспорт взяла?
– Ой, забыла… Жора про паспорт ничего не говорил, – огорчилась Галя.
– Принесешь в следующий раз. Аккордеон в порядке?
– Я думала, играть на синтезаторе…
– Конечно, на синтезаторе. А свой аккордеон положишь вон там, в чулане. Утром, когда будешь уходить, заберешь. Ясно?
– Да. А где бы…
– В конце коридора туалет, душ, раздевалка. Там же комната для оркестра. А вот кабинет шефа. Она сейчас будет. Иди, сними куртку, приведи себя в порядок.
Галя вернулась через десять минут в сером шерстяном платье, оставив аккордеон, где было указано, побывав в туалете и причесавшись. Блондинка Люба внимательно осмотрела ее с головы до ног.
– Ты будешь иметь успех, – не скрывая ревнивого беспокойства, сказала она.
– Но я еще не играла… – смущенно произнесла Галя, тоже слегка волнуясь. Она избрала для себя в нынешней ситуации предельную естественность поведения. Убедила себя, что ее задание – это нечто далекое, туманное и как бы необязательное. А важно быть неопытной простушкой, готовой усердно сопровождать игрой на синтезаторе концертные выступления и выполнять всё, что от нее потребуется. Правда, в отношении последнего у нее возникали сомнения. Может быть, для лесбийских игр дело не дойдет. Может быть, не успеют. Плевать, там будет видно. Как-нибудь уклонюсь, выкручусь, надеялась она и, поморщившись, решила пока об этом не думать. Послышались четкие шаги. Перед Галей возникла высокая брюнетка неопределенного возраста с мужской прической и огромным перстнем на левой руке. Синий брючный костюм сидел на этой рослой женщине ладно и строго, как морская форма на капитане.
– Марина Петровна, это Галя от Пигачёва, – с оттенком угодливости представила новенькую Люба.
– Работаешь у Ануш Артуровны? Аккордеон привезла? – спросила звучным голосом директриса.
– Уже на месте, – медово улыбаясь, сказала Люба.
– Я хотела бы посмотреть синтезатор… – заикнулась Галя.
– На синтезаторе поиграешь позже. А сейчас надо сообразить тебе концертное платье. Заходи ко мне.
Илляшевская с Галей, в сопровождении виляющей тазом золотистой блондинки Любы, прошли в директорский кабинет.
Многое повидавшая за два года милицейской службы Галя Михайлова все-таки опешила, увидев своеобразное убранство этого кабинета. Расшитые странными узорами бархатные диваны; по стенам цветные фотографии с неприличными сценами – правда, изображавшими одних женщин. Большой портрет французской писательницы Жорж Санд во фраке, цилиндре, с трубкой во рту, мозаичное лицо древней гречанки с острова Лесбоса, поэтессы Сафо, и черно-белое фото представительной густобровой дамы – как оказалось, это близкая фрейлина последней российской императрицы. Имена и фамилии указывались на аккуратных табличках. Были еще фотографии нескольких иностранных деятельниц женского движения с решительными и гордыми лицами.
На столе посреди кабинета блестела какая-то мишура и журналы на английском или французском: в частности "Womans Own World", что означает "Мир женщины". Кроме того, наличествовали телефоны и пульт с кнопками. На отдельном столе компьютер. А в широком кресле сидели, обнявшись, две голые куклы в человеческий рост, почти не отличимые от живых девушек.