- Часов в двенадцать явился. Тихий такой, спокойный. Постоял в дверях, осмотрелся и - ко мне. "Дусенька, - говорит, - край. Срочно к сестре ехать надо, а, как на грех, ни копейки. Возьми у меня кольцо, последнюю память о матери. Слезьми обливаюсь, но продаю". Столковались на двух сотнях. Я ему сто пятьдесят налила и кружку пива. Отошел он к столику, за которым Кащей стоял, выпил свои сто пятьдесят, поговорил с Кащеем, и они ушли. Все.
- Чемодан при нем был?
- Явился-то без чемодана. А потом, когда они вышли, я в окно глянула. Вижу: с чемоданом идет. Значит, в тамбуре его оставлял.
- Кащей - это Серафим Прохоров?
- Он самый, Санечка.
- Наказала ты себя на двести рублей, - посочувствовал Александр и осторожно спрятал кольцо во внутренний карман. - Тронулись, Рома.
…На углу Красноармейской возвышалось монументальное здание клуба летчиков - бывший ресторан сомнительной репутации "Эльдорадо". Напротив соперничало с ним шиком конструктивистское чудо - жилой дом работников авиации, в первом этаже находился гастроном. Заглянули туда. В винном отделе Смирнов спросил:
- Кащей сегодня водку брал?
- А когда он ее не берет? - вопросом на вопрос ответила ленивая продавщица.
- Сколько бутылок взял?
- А кто ты такой, чтобы тебе отвечать? - не могла перейти на ответы женщина.
Александр развернул удостоверение. Продавщица с удовлетворением усмехнулась:
- Достукался, значит. Три пол-литры он взял. И не сучка, а "Московской".
- Гуляет, выходит, ну будь здорова, тетка! - пожелал Александр и направился к выходу. Примолкнувший Казарян уважительно двинулся за ним.
Во дворе кащеевского дома женщина рубила дрова.
- Серафим дома? - спросил Смирнов.
Женщина воткнула топор в колоду, заправила под платок высыпавшиеся из-под него волосы и ответила недобро:
- Где ж ему быть? Если не в пивной, то дома.
Казарян огляделся. Обычный московский окраинный, полусельский дворик. Косые сараи, индивидуальные поленницы, чей-то курятник, собачья будка без собаки.
- Как к нему пройти?
- По лестнице на второй этаж. Комната направо.
Казарян переложил пистолет в карман.
- Что ж, правильно, - кивнул Смирнов, но свой оставил под мышкой. - Начнем, помолясь.
Казарян ударом ноги открыл дверь и влетел в комнату. Следом вошел Смирнов и прикрыл дверь.
За столом сидели двое, пили. Но сейчас отвлеклись от хорошего занятия: смотрели на вошедших.
- Оружие на пол! - приказал Смирнов.
Кащей молчал, улыбаясь длинной застывшей улыбкой. Второй ответил спокойно:
- Оружия не ношу. Мне отягчающих не надо.
- Пощупай его, Казарян!
- Встать! - велел Казарян, и неизвестный гражданин послушно поднялся. Под мышками, под ремнем спереди и сзади, по карманам, в промежности, по голенищам скоро и умело проверил Роман и доложил, что не врет неизвестный. Пусто.
Смирнов демонстративно вытащил пистолет, ногой придвинул табуретку, сел:
- Иди позвони, Рома! Чтобы сразу подавали.
Роман вмиг ссыпался по лестнице. Не снимая с лица улыбки, Кащей сказал:
- Я тебя помню, Александр.
- Я тебя тоже, Серафим Николаевич.
- Выходит, вора из тебя не получилось, и ты решил в цветные перекраситься.
- Выходит, так, Кащей.
Разговор иссяк. Маялись в ожидании. Первым не выдержал неизвестный гражданин:
- За что тормознул, начальник?
- За кражу квартиры на Скаковой.
- Ошибка вышла, начальник. Не был я там и знать ничего не знаю.
- Зато я знаю.
- Вещички-то нашел, начальник?
- Не искал пока.
- Вещичек нет - кражи нет, начальник.
- А мне многого не надо, по малости обойдусь. Одного колечка от Дуськи хватит.
Теперь все замолчали окончательно. Бывал в таких норах Смирнов и часто бывал. Нищета закоренелого пьянства: неубранная кровать, грязное тряпье вместо постельного белья, подобранная на помойке мебель. Господи, а запах!
Зашумела под окном машина: Казарян загонял прямо во двор.
- Пойдемте, граждане, - буднично сказал Александр.
- А я-то зачем? - Спросил Кащей.
- Для порядка, - ответил Александр, и все трое спустились по лестнице.
Кащей и гражданин привычно направились к распахнутым дверцам "воронка".
- Не торопитесь, граждане, чистым, свежим воздухом подышим, - предложил Александр и оглядел двор. - В кащеевский сарай вы его не поставили, не дураки, в чужие - опасно, под замками они, да и заметить могут, за поленницами, ясное дело, не спрячешь. Вот что, Рома. Переверни-ка собачью будку.
Казарян поднатужился и перевернул конуру. Под ней обнаружился старый фибровый чемодан.
XII
Смирнов поднялся в кабинет. За ним, как привязанный, плелся Казарян.
- У тебя что, дел нет? - спросил Александр, усаживаясь. Роман сел напротив, устало растер ладонями лицо.
- Саня, расскажи, как ты это сделал?
- Ты же видел.
- Видел, но почему именно так? Почему сразу в цвет?
- Все примитивно, Рома, как обезьянья задница.
- Не прибедняйся. Ты - великий сыщик, Саня.
Смирнов тихо засмеялся и смеялся долго. Потом сказал:
- Я - бывшая шпана, Роман, с московской окраины. Я такой же, как они. И поэтому мне не надо залезать в их шкуру, чтобы представить, как могут действовать. Когда я увидел до капли выжатый графинчик, то понял, что маэстро с сильнейшего бодуна. Просто так выпить на работе профессионал себе не позволит. А то, что в квартире писателя действовал профессионал, понятно с первого взгляда. На скачок, Рома, он пошел непохмеленным, с нервишками врастопырку, - такого тоже просто так не бывает. Значит, вчера пропил все до копейки. Квартира без наводки тоже выбрана безошибочно. Следовательно, или местный, или очень хорошо знает этот район.
И вот он собирает вещички и выходит с чемоданом. Денег по-прежнему нет, а душа горит, писательские сто граммов ему - как слону дробинка. На что выпить? Надо реализовать взятое по мелочам. У Белорусского вокзала - суета, народу полно, товар спокойно не предложишь, да и милиция там постоянно. Беговая - слишком близко. Лучшее место - пивная на аллеях, к тому же известно, что Дуська по-тихому принимает товарец. Нешумно, народу мало, подходы хорошо просматриваются, чуть что - можно задним ходом уйти в Эльдорадовские переулки, где его не найдешь. И он туда отправился. А потом отправились и мы.
- Железная логика! - восхитился Казарян.
- Логика, Рома, появилась задним числом. Сейчас, когда я вслух рассуждаю. А тогда просто шел, как лунатик, его путем, и все.
- Завидую, Саня.
- А я - тебе. Конечно, в таких случаях тебе, Рома, будет труднее, чем мне. Хоть и путался ты с приблатненными, но ты - интеллигентный, воспитанный, с хорошо тренированным мышлением человек. Мыслишь глубже, остроумней, масштабнее. Со временем будешь моим начальником.
Теперь засмеялся Казарян.
- Что ржешь, будущий начальник?
- Потому что смешно. Зря жалуешься на несовершенство своего мыслительного аппарата.
Без стука в кабинет вошел Сам. Смирнов и Казарян вскочили.
- Руководство Союза писателей просило меня передать вам благодарность за успешное и быстрое раскрытие дела, - официально сообщил Сам.
- Деньгами бы, - помечтал вслух Казарян.
Сам покосился на него грозно. Но было хорошее настроение, проворчал только:
- Чего, как штыки, торчите? Садитесь! - и тоже сел. - Потом потерпевший звонил. Слов подобрать не мог, только мычал от восхищения тобой, Смирнов. Говорит, что ты - герой нашего времени. Приятно?
- Приятно, - вяло подтвердил Смирнов.
- Казарян, ты у нас - самый образованный. Читал что-нибудь из того, что этот писатель насочинил?
- Читал.
- Ну и как?
- На уровне. Про то, как льют сталь, а шлак отбрасывают.
- Злободневно, - неопределенно отозвался Сам. - Ну, на сегодня достаточно. Топайте домой, орлы.
Казарян непроизвольно хихикнул. Сам покосился, спросил с опаской:
- Что смеешься?
- Представил, как орлы топают, товарищ комиссар!
- Наглец ты и зубоскал, Казарян.
- Я завтра на работу во второй половине дня приду, товарищ комиссар, - воспользовался Смирнов непринужденной обстановкой. - Можно?
- Это почему? - недовольно осведомился Сам - любил, чтобы все были под рукой.
- В баню хочу сходить, помыться. От меня уже козлом отдает.
- Ну, давай. - Сам поднялся. - Еще раз спасибо, ребята, что муровскую марку высоко держите.
XIII
В восемь часов вечера они встретились у метро "Сокол" и пошли к Ивану Павловичу.
Квартиру эту, на улице Левитана, Иван Павлович получил год назад. Получил, конечно, он, но выбила ее Алевтина Евгеньевна, Алькина мать. Когда Ивану Павловичу стало совсем невмоготу ходить в уборную через двор, она написала гневное письмо секретарю Московского комитета партии Никите Хрущеву. Писем по жилищному вопросу - гневных, и рыдающих, и льстивых - Хрущев, вероятно, получал тысячами и вряд ли сам их читал. Но с этим письмом, именно с этим, он ознакомился лично, потому что писалось в нем о тяжкой судьбе его однокашника по Промакадемии.
Незамедлительно приехал помощник с ордером, и все семейство - Иван Палыч, Алевтина Евгеньевна и Алик - переехало по новому адресу в шикарную двухкомнатную квартиру. Алик в этой квартире не жил: два года как он вместе с женой, а потом и дочкой поселился в комнате Ларисиного мужа, который вместе с Ларисой жил за границей - был помощником военно-морского атташе в Дании. Сестра баловала Алика: привозила и присылала ему разнообразные заграничные шмотки, и поэтому он считался пижоном. Его даже прорабатывали как стилягу на комсомольском собрании.
Они повернули направо, к Песчаной улице. Перешли по мостику реку Таракановку, миновали знаменитый Колесовский сиреневый сад.
- Сколько ты отца моего не видал?
- Полгода, Алька, - виновато признался Александр.
- Ты старика не пугайся, Саня. Он очень изменился.
- Господи, почему так? Он же был здоров, как бык!
- Не трави душу, Саня. Ты, главное, виду не подавай. Но и не резвись слишком бодро. Ведь все понимает.
Пришли. Перед Дверью Смирнов подобрался, снял кепку, пригладил волосы и взглянул на Альку. Тот кивнул - порядок.
Иван Павлович, маленький, сухонький, полулежал на диване и улыбался им. Рядом валялись очки и, переплетом вверх, раскрытая книга "Петр Первый".
- Выбрался ко мне все-таки. Ну, здравствуй, Александр. - Иван Павлович осторожно поднялся. В новых светлых брюках, в бежевом пуловере модной грубой вязки, в белоснежной сорочке с распахнутым воротом (все Ларкины презенты) он выглядел хрупким морщинистым мальчиком. Смирнову стало больно и страшно. Он весело улыбнулся:
- Здравствуйте, Иван Павлович. Вы прямо какой-то иностранец.
- Ларка одевает. А что, правда, ничего?
- Шик-модерн!
Вошла в комнату Алевтина Евгеньевна и строго спросила:
- Александр, ты есть хочешь? Алика я не спрашиваю, он всегда хочет, жена так кормит.
- Уж и не знаю, Алевтина Евгеньевна. Не думал об этом как-то…
- А я знаю, хочешь.
- Аля, - попросил Иван Павлович, - дай нам поговорить, а?
- Говори, конспиратор, - ласково отозвалась Алевтина Евгеньевна и ушла на кухню.
- "Петра Первого" читаете? - стал затевать разговор Александр. - Хорошая книга.
- Поучительная, - поправил Иван Павлович. - И ко времени.
- Хорошая книга всегда ко времени, - заметил Алик. - Что стоим? В ногах правды нет.
Иван Павлович устроился на прежнем месте, Александр сел у круглого стола, а Алик развалился в старом привычном кресле.
- А где она, правда, есть? - продолжил Алик и, посмеиваясь, рассказал: - Еду как-то на двенадцатом по Ленинградке. Народу довольно много. Кондукторша объявляет: "Следующая - "Правда"!", а вальяжный такой гражданин, выпивши основательно, мрачно так вопрошает: "А где она, ваша правда?" И вмиг весь троллейбус притих. Никто не смотрит друг на друга. И все ждут. Вальяжный гражданин сошел у Лозовского. И все оживились, заговорили…
- Ты к чему это рассказал? - поинтересовался Иван Павлович.
- К слову пришлось. Забавно.
- Забавного мало, милый. Запуганные люди-то, запуганные. Все чего-нибудь боятся. Начальства, соседа. Чуть что, у вас одно присловье: "Что люди скажут?"
- А нужно, чтобы не боялись?
- Человеку нужна свобода. Свобода от страха.
- Вон мои клиенты получили свободу, - усмехнулся Александр. - Никак не расхлебаем.
- Вы им не свободу дали, а из тюрьмы выпустили.
- Не вижу разницы.
- Твои клиенты - грязная пена в основном. Для них свобода - вседозволенность. Свобода нужна народу, который избрал в истории ленинский путь. Свобода позволяет каждому сознательно, с внутреннего своего согласия идти этим путем. А страх ждет палки. Палка или бьет, или указывает.
- А если не пойдут этим путем без палки?
- Значит, я и миллионы коммунистов положили зря свои жизни.
- Все-таки, порядок нужен, Иван Палыч.
- Ага. Порядок демократии, порядок народовластия.
- Вот вы говорите: народ! Народ! А народ - это люди-человеки. За ними глаз да глаз. Распустить - черт-те что получится. Я это знаю, Иван Палыч.
- Бойся профессиональных шор, Александр. Особенно в твоей работе. Я знавал многих, которые считали и считают, что люди - это стадо несмышленышей, которому, помимо вожака, нужны пастух и свирепые кавказские овчарки. Пастух направит куда надо, а овчарки не пустят куда не надо.
- Я, что ли, овчарка? - в голосе Александра явственно прозвучала обида.
- Не стань ею, Александр. - Иван Павлович с трудом поднялся, прошелся по комнате. - Умер тот, кого я боялся. Единственный, кого боялся, - это он. Мы себя всегда оправдываем, и я оправдывал себя и всех, старательно отряхивался от сомнений, думал, так надо, это историческая необходимость. Понимаешь, не размышляя, делал так, как указывал мне он. Потихоньку становились рабами, потому что страх порождает рабов. Всех загонял в страх, чтобы сделать послушным стадом. Крестьян - беспаспортным режимом, рабочих - законом об опозданиях и прогулах, интеллигенцию - идеологическими кампаниями и постановлениями.
Иван Павлович закашлялся. Воспользовавшись паузой, Алик прочитал стишки:
Оно пришло, не ожидая зова,
Оно пришло, и не сдержать его.
Позвольте мне сказать вам это слово,
Простое слово сердца моего.
- Это еще что? - откашлявшись, недовольно спросил Иван Павлович.
- Стихи, - пояснил невозмутимый Алик. - В сорок девятом три наших самых знаменитых поэта написали к его семидесятилетию. Кончались они так: "Спасибо вам за то, что вы живете на земле". Назывались "Простое слово". А ты нам сегодня свое простое слово сказал.
- Э-э-э, да что там! - махнул рукой Иван Павлович. - Мало ли мы за двадцать пять лет слов наговорили! И великий, и учитель всех, и лучший друг советских физкультурников, и партия Ленина - Сталина. И я эти слова говорил.
- А нам какие слова говорить? - спросил Александр.
- Вам не говорить нужно - действовать, жить, как должно настоящим коммунистам.
- Я, пап, беспартийный, - беспечно напомнил Алик.
Иван Павлович отошел к окну и откинул штору. За окном жила окружная железная дорога. Светили прожекторы, бегал маневровый паровоз, стучали железными буферами, как в кузнице, перегоняемые с места на место вагоны. А над всем царил искаженный репродуктором нестерпимо визгливый голос диспетчера.
- Он нас к победе привел, Иван Палыч! - выложил в спину старику последний аргумент Александр.
Иван Павлович обернулся и ответил, как недоумку:
- Запомни раз и навсегда: к победе нас привел ты. И миллионы таких, как ты.
Иван Павлович опять прилег:
- Устал. Я очень на вас надеюсь, Саша. На тебя и на этого вот балбеса. В ваших руках - будущее великой державы. Вы - лучшие из лучших, фронтовики.
- Лучшие из лучших в земле сырой лежат, - с горечью перебил Александр.
- А ты?
- А я - живучий. Только и всего.
- Иван Павлович, за что вы сидели? - вдруг спросил Александр.
- Ни за что.
- Поэтому и выпустили?
- Выпустили потому, что я ничего не подписал.
- А что надо было подписать?
- Что я - шведский шпион.
- Почему шведский?
- А в том, что я шпион, ты не сомневаешься? - невесело пошутил Иван Павлович. - Я в тридцать третьем в командировке в Швеции был. И все об этом, Александр. Устал я, давай прощаться. В последний раз, наверное, тебя вижу.
Иван Павлович поднялся, они обнялись. В это время на пороге комнаты показалась Алевтина Евгеньевна, удивилась:
- Это еще что такое?
- Прощаемся, Аля.
- Ну уж нет. Они еще ужинать будут. Марш мыть руки и за стол.
Часов в двенадцать слегка осоловелые от сытости, оба с удовольствием вышли на свежий воздух. Александр с радостью вспомнил:
- Слава богу, завтра можно рано не вставать. Высплюсь наконец. Пойдем, Алик, я тебя до метро провожу.
- Давай через поселок "Сокол", а?
…Среди высоких сосен, в тихих закоулках, именуемых улицами Верещагина, Сурикова, Шишкина, Кипренского прятались причудливые, не похожие один на другого, неславянские дома - коттеджи. Высокие кровли, интимного вида подъезды, ухоженные, чистенькие палисадники. У одного из них Алик остановился.
- Вот в этом доме мы жили до тридцать пятого года.
- Зачем же в бараки переехали? - удивился Александр.
- Отец на короткую стройку тогда уезжал. В Воронеж. Ну, и нас с собой взял. А здесь приятеля поселил на время. Мы в Воронеже постоянно жили, а отец в Москву часто наезжал. Однажды приехал и говорит матери: "Извини, но я на наш дом приятелю этому дарственную оформил. У него прибавление в семействе ожидается, ему с удобствами жить сейчас надо, а у нас отпрыски уже взрослые. Я там две комнатки в одном доме получил, приедем, поживем пока в них".
- А как же приятель?
- Не знаю, - Алик усмехнулся. - Отец после отсидки с ним не встречался.
- Хороший дом, - оценил Александр. - Если бы в нем жили, и не заболел бы, может быть, Иван Павлович.