- Русский художник Михаил Нестеров, увидев "Портрет инфанты Маргариты" кисти великого испанского художника Диего Веласкеса, сказал: "Эта картина отличается от других живописных полотен так же, как бриллиант чистой воды от оконных стекол. Она - истинный бриллиант живописи!" Перед вами портрет принцессы. С холста на вас строго и не по-детски серьезно смотрит своими голубыми глазами бледная девочка-инфанта. Она позирует для "портрета-знакомства". Портрет так называется потому, что поедет в далекую Вену, а там на него будет смотреть будущий жених, сын императора Священной Римской империи Фердинанда III - принц Леопольд. Уже крохой она была просватана за него, а в обязанность придворного художника Веласкеса входило писать портреты инфанты каждые несколько лет. Их отправляли в Вену, чтобы там видели, как подрастает невеста… Девочка волнуется. Понравится ли она Леопольду? Принцы, они ведь такие… Она сама точно не знает какие, но старается стоять неподвижно, чтобы получиться хорошо.
Вера Лученко с любопытством посмотрела на картину. Молодец девушка! Отлично сплетает рассказ. Экскурсанты тоже неотрывно смотрят на "Портрет инфанты Маргариты".
Лобоцкая спрятала диктофон в карман делового пиджака, достала оттуда же блокнот и ручку и стала что-то записывать. К Аросевой тихонько подошла Маргоша.
- Валерия Станиславовна! Вас прослушивает Римма Карповна, - тихонько прошелестела смотрительница Испанского зала на ухо Лере.
Аросева мгновенно покраснела. Ее не смутило тайное прослушивание, а просто стало неловко за Лобоцкую. Но на качество экскурсии это не повлияло. Она продолжила:
- Младшая дочь короля Филиппа IV была любимой моделью Диего де Сильвы Веласкеса, придворного художника испанского короля. Он писал ее портреты много раз. Ее называли "солнечным зайчиком" за удивительно светлый характер. Инфанта Маргарита появилась в королевской семье, когда все ожидали мальчика. Рождение девочки Филипп, папа-король, воспринял холодно. У него уже имелись дочери для укрепления династическими браками европейских связей и позарез нужен был сын - наследник испанской короны. Расстроившая сиятельные ожидания малышка-инфанта долгое время была лишена внимания королевской четы. А что Веласкес, спросите вы? Ему уже было за пятьдесят, он купался в лучах славы, от инфанты ему ничего не было нужно. И оказалось так, что художник стал одним из немногих придворных, которые тепло отнеслись к маленькой принцессе. Он жалел нежную и хрупкую девочку, относился к ней трепетно, по-отечески. И конечно, без устали рисовал ее. Портрет инфанты Маргариты можно смело назвать одним из шедевров Веласкеса… Если есть вопросы, я с удовольствием отвечу!
- Скажите, это та самая картина, что хранится в испанском музее "Прадо"? Мне кажется, я ее там видел, - говорит один из экскурсантов.
- Почти угадали! - Лера так радуется толковому вопросу, словно менеджер сделал ей подарок. - Портрет инфанты Маргариты предположительно, кроме миссии портрета-знакомства, является еще этюдом к другому, хранящемуся в Мадридском музее "Прадо". Там находится большой парадный портрет, где принцесса написана в полный рост в пышном наряде. Единственное важное дополнение: лицо девочки-принцессы в собрании "Прадо" писал не Веласкес, а его ученик. Вероятно, именно поэтому наша инфанта производит наиболее сильное впечатление. Ведь ее писал сам гений - Веласкес!
- Это у нее корсет? - спрашивает одна из менеджеров.
- Вы совершенно правы, - спокойно отвечает Лера, разглядывая девушку, задавшую идиотский вопрос. Она уже давно привыкла к такому обывательскому интересу. - На этом портрете, который вы сейчас видите, изображена девочка, впервые в жизни надевшая настоящее, "взрослое" платье будущей королевы - гварда-инфанту. Только сейчас мы замечаем тяжелый наряд на корсете из китового уса и с многочисленными пышными нижними юбками, до этого лицо девочки царило в портрете и захватывало все наше внимание. Наряд, наверное, не очень удобен, тяжел, но она терпит. Откуда мы это знаем? Тому, кто внимательно смотрит на холст и вглядывается в лицо ребенка, откроется еще вот какая подробность: он увидит тоненькую жилку, бьющуюся у подбородка. Видите!..
- Да, действительно! Вон она! Такая тонкая, прозрачная!
- Не прозрачная, а голубенькая!
- Вблизи какая-то мазанина. Ты стань подальше! Вот отсюда все видно…
- Прелесть какая!
- Мы никуда не торопимся, можете рассмотреть картину с разных ракурсов, - благодарно говорит группе Лера. Пусть они познакомятся сегодня по-настоящему хотя бы с одним шедевром. Не беда! Зато они придут в музей еще и еще.
Лобоцкая удовлетворенно улыбается: она набрала уже достаточно материала для взбучки.
- Неля, - распоряжается она, - как только Аросева закончит экскурсию, сразу же скажи, что я вызываю ее к себе в кабинет. Поняла?
- Все поняла, Римма Карповна! Не беспокойтесь! Все передам обязательно!
Неля Михайловна боится и уважает начальство. Особенно Римму Карповну. Всем известно, руководит музеем вовсе не директор Никита Самсоныч, а она, Лобоцкая. Горячий, хоть из себя и представительный мужчина, но он только так, видимость одна. Вроде свадебного генерала. Премии, тринадцатую зарплату и отпускные получают под недреманным оком Риммы. Кого она невзлюбит, того штрафует и вычитает. Никто и пикнуть не может… Мысли свои Юдина никому не озвучивает. А вдруг заложат, здесь никому доверять нельзя!..
Вскоре Лера идет "на ковер", и вдохновенное выражение на ее лице меркнет. Она знает, зачем ее вызывает Лобок: наверняка устроить очередной втык. Римма со своим мерзким характером найдет к чему прицепиться.
Вера Лученко задумчиво наблюдает за Лерой Аросевой. Она и сама в точности не знает зачем, но идет вслед за ней через залы, через служебную часть, где находится экскурсионно-массовый отдел, пробегает летний дворик - маленький оазис с кустом сирени, шиповником и тремя скамейками, - и наконец поднимается во флигель, где располагаются все научные сотрудники. Тут находится и кабинет замдиректора по науке. Никто эксперта Лученко не останавливает.
Аросева вошла в крохотный кабинетик со старой казенной мебелью брежневских времен, с портретом президента над столом. Дверь она прикрыла недостаточно плотно. Напротив двери в коридоре остановилась Лученко.
- Я пригласила вас, Валерия Станиславовна… - начала Лобоцкая.
"Я пригласил вас, господа, - вспомнила Вера, - чтоб сообщить вам пренеприятное известие!"
- Ваша экскурсия не выдерживает никакой критики! - по-партийному, по-старосоветски пригвоздила Римма.
- Какой критики?
- Никакой, - отчеканила Лобоцкая.
И сразу перешла к фактам. Она включила диктофон и дала подчиненной прослушать фрагмент экскурсии.
- Вот вы цитируете Достоевского. А зачем, позвольте вас спросить? Ведь вы находитесь не в русском, с позволения сказать, музее. А в собрании западных и восточных произведений. Здесь намного уместней привести высказывание какого-нибудь европейского писателя. На худой конец, китайского философа. Хотя бы взять того же Конфуция! Могли бы поискать, покопаться, порыться в древней китайской мысли, процитировать что-нибудь из его изречений!
- Я пороюсь, непременно пороюсь! Я не против Конфуция, - закивала Лера.
"Сейчас она расхохочется этой стерве прямо в лицо", - подумала Лученко. Но Валерия еще сдерживалась.
- И потом. Почему вы начинаете экскурсию с цитирования Жванецкого? Он, насколько мне известно, не искусствовед, а сатирик. К чему тогда?
Не дождавшись ответа от молчащей Аросевой, замдиректорша после выразительной паузы продолжила добивать поверженную подчиненную:
- Вот вы так безумно восхищаетесь инфантой Маргаритой! Ведь восхищаетесь?
- Да. Я восхищаюсь этим произведением Веласкеса.
"Ну просто Жанна д’Арк разговаривает с инквизиторами за пять минут до костра", - сочувственно думает Вера.
- А согласно последним исследованиям ученых-генетиков, ваша инфанта Маргарита, это дитя Габсбургов, - плод патологического брака между родственниками! Вы разве не замечали в ее портрете следы вырождения?! Эти блеклые голубые глазки, этот выступающий вперед подбородок, заостренный чахоточный носик, эти светлые, тонкие волосики - типичная вырожденка! А вы дифирамбы поете! "Малышка, хрупкая девочка", сюси-пуси!
"Сейчас она не выдержит, - решила Вера. - Только терпеливый человек молча выслушивает вагон несправедливых замечаний. А потом взрывается. Верно говорят: берегись гнева терпеливого человека".
И действительно, Аросева в эту минуту подумала: "Почему бы не выдать Лобку наконец все, что я о ней думаю? Давно хочется… Только еще хочется остаться здесь работать. Долго-предолго, до самой старости. Конечно, не из-за тех смешных денег под названием "зарплата". Какие в музее деньги? Если нормально питаться, их и на неделю не хватит. Никто, и особенно эта мегера, не верит, что можно работать не за деньги. Тем более сегодня, когда товарно-денежные отношения торжествуют над всем, когда никто ничего не делает даром. Никто! Ни пожилые, ни юные, ни богатые, ни бедные. Если кто чего и делает - все равно все время ждет, что его вот-вот отблагодарят. А я хочу работать в музее всю жизнь только из-за солнечного чувства внутри, где-то в районе сердца. Мне его хватает. Просто я здесь в своей стихии. Как в море Ихтиандр".
- Да что вы говорите?! - театрально всплеснула руками Аросева. Ее терпение лопнуло с треском, как первомайский шарик. Она порывисто сдернула зеркало со стены и, держа его перед лицом Риммы, процитировала: - "Эти блеклые голубые глазки, этот выступающий вперед подбородок, заостренный чахоточный носик, эти светлые, тонкие волосики - типичная вырожденка!!!" - Потом в сердцах треснула зеркалом об пол, аж осколки брызнули во все стороны. И выскочила из кабинета, хлопнув дверью.
Вера успела отойти в сторону и приняла деловой озабоченный вид идущей по коридору посетительницы.
- Простите, - обратилась она к Аросевой, - я тут немного заблудилась… Проводите меня обратно в музей.
Та молча кивнула и пошла вперед. Из двери выглянула Лобоцкая. Она уже открыла было рот, чтобы выматериться, но увидела свою подчиненную с экспертом Чепурного и сомкнула губы, отчего рот стал тонким, как лезвие.
5
ПРИВИДЕНИЕ ИЛИ АНГЕЛ-ХРАНИТЕЛЬ?
После экскурсии, с таким блеском проведенной Лерой Аросевой, в Испанском зале не осталось вообще никого, только у входа читала книгу одна из трех старушек, пожилая Маргоша. Стараясь не стучать каблуками по гулкому паркету, Вера прошлась вдоль картин. Не успела она сделать двух шагов, как в зал вошел мужчина с большим желтым ящиком и картонной папкой. Он поздоровался со смотрительницей, та кивнула, не отрываясь от чтения. Мужчина разложил свой ящик перед "Инфантой" Веласкеса, и стало ясно, что он - живописец, а ящик - мольберт. Присмотревшись, Вера поняла: художник копирует полотно. Интересно, как быстро он работает. Если ходит сюда каждый день, мог что-то видеть…
Вера походила по залу, искоса поглядывая на художника. Но ее взгляд привлекали картины Веласкеса. Она подумала, что настоящий гений знает о тебе много, а вот Веласкес - больше, чем ты сам. Дьявольски больше. Его полотна погружали в себя, как в бездну, как в магию, - своей безоценочностью. Отстраненностью самого художника. Живопись исчезала еще и благодаря гениальному мастерству кисти: никаких мазков не видно, никакой нарочитости и условности, зато нет и мертвечины фотографий. Ну действительно, магия, которая достигается лишь запредельностью знания.
- Я вижу, вам нравится Диего, - раздался над ухом голос. Вера оглянулась и увидела подошедшего художника-копииста. Он называл своего великого коллегу запросто, как соседа по этажу. - Да, есть на что посмотреть. Но все же "Портрет инфанты Маргариты" - это центр экспозиции.
Вера посмотрела на инфанту, потом перевела взгляд на художника. Небольшого роста, усики и бородка острым клинышком, выпуклые щечки, выцветшие глаза. Одежда как у служащего. А вот это уже странно: костюм строгого кроя, белая рубашка и галстук. Хм. Нетипичный какой-то художник. Сколько их видела Лученко, все они одевались крайне небрежно либо кричаще пестро. Она назвала его про себя "атипичный художник", созвучно атипичной пневмонии.
- Согласна с вами, уважаемый, - сказала Вера любезно. - Портрет девочки-принцессы просто шедевр. Давно пишете копию?
- Смотря что подразумевать под словом "давно", - склонил голову набок атипичный художник. Острая бородка дрогнула. - Кому и года не хватит, чтобы перенести на холст копию бессмертного творения. Я приобщаюсь здесь уже несколько месяцев.
Витиевато говорящий копиист подошел к своему мольберту, Лученко прошла за ним.
- Копия ваша хороша, - искренне сказала она.
- Благодарю! - чуть поклонился художник, но глаза его почему-то стыдливо дернулись вбок. Странно!.. Что-то тебя смущает, атипичный ты мой. Нужно подыграть, чтобы узнать хоть что-нибудь.
- Да, - задумчиво протянула Вера. - Если постоять подольше у холста, то заметишь, как девочка-принцесса волнуется… - Она вспомнила услышанную только что экскурсию. - Хотя и не слишком, ведь если над картиной работает ее Диего, можно не сомневаться, что она понравится принцу Леопольду. Дочь испанского короля была любимой моделью Диего Веласкеса. Он писал ее много раз. Так?
- Истинно так! - восхитился атипичный художник, положив кисти и палитру и развернувшись к женщине всем своим небольшим корпусом. - Замечательно подмечено! А вы, простите…
- Я эксперт господина Чепурного. Фирма "Игра", слышали? Работаю здесь по его просьбе и согласованию с дирекцией. Лученко Вера Алексеевна, - отрекомендовалась Вера.
- Искусствовед?
- Нет. Скорее психотерапевт.
- Ага, ага… - Видно было, что художник не совсем уяснил себе статус Лученко. - Наливайко Валерий Маркович, художник. - Он церемонно склонил голову, тонкие кончики усов качнулись вниз и снова вздернулись.
Лученко, тоже со всей возможной церемонностью, продолжила беседу. Причем проявила необычайную тонкость понимания искусства. Казалось, будто она специализируется по картинам Веласкеса. А особенно хорошо знает "Портрет инфанты Маргариты". Посмотрев с минуту на полотно, она тут же, не сходя с места, поделилась с атипичным художником Наливайко своей искусствоведческо-психологической версией. Девочке ужасно смешно, но она сдерживает смех: ведь испанская принцесса - не просто девочка и не должна нарушать этикет. Это видно по чуть приподнявшимся уголкам ее губ. Строгий этикет испанского двора, чопорность и надменность августейших особ - все это не имело к Маргарите никакого отношения. Эта девочка - не то что другие представители династии Габсбургов: она живая…
Бледные глаза атипичного художника чуть не вылезли из орбит. Он с таким восторгом внимал, что Вера усомнилась: уж не перегнула ли она палку. Но Валерий Наливайко охотно позволил перевести разговор на сам музей, на свое в нем пребывание и прочие интересующие Веру вопросы.
- Да, я работаю здесь уже несколько месяцев, - рассказывал художник, глядя на собеседницу влюбленным взглядом. - Даже по выходным. Музей стал моим родным домом. Конечно, поневоле станешь многое замечать! Экспозиции не обновляются годами. Зато часто выезжают с тематическими выставками по городам страны…
- Секундочку, - прервала его Лученко, - это крайне интересно, но меня интересуют люди.
- Люди? - пожал плечами художник. - Обычные чиновники, если вы спрашиваете о дирекции. Разрешение писать копию еле получил. Экскурсии стандартные, на мой взгляд.
- Смотрительницы всегда на своих местах?
Художник смутился.
- Не знаю, Вера Алексеевна… Я, простите, не всегда их замечаю. Особенно когда творю.
- Но этого милиционера-охранника, из-за которого поднялся такой шум, вы хоть замечали? Или вы не знаете, что тут произошло?
Наливайко в замешательстве уставился на Веру своим бледным взглядом. Вера уже все поняла про него, и ей послышалось тиканье часов. Недалекий человек обычно напоминал психотерапевту часы с кукушкой. Почему - не спрашивайте, такая уж у нее возникала картинка. Вот и сейчас узкий лобик копииста словно бы приоткрылся, оттуда выскочила кукушка, прокуковала пару раз и скрылась. Да… Решает сложнейшую задачу, излагать постороннему человеку свои догадки или нет. Расскажешь, никуда не денешься. Тем более, кажется, влюбчивая душа уже возвела новую знакомую в ранг царицы сердца.
Вера давно научилась читать жизнь и характер человека по его жестам и лицу. Все комплексы и сокровенные мысли, даже образ жизни записаны в привычных складках и морщинах, в походке и движениях,^ в словах и паузах. Как опытный читатель схватывает взглядом всю фразу, не разделяя ее на слова и буквы и сразу улавливая смысл, так и Лученко мгновенно прочитывала человека, не будучи в силах объяснить толком - как. Перед ней стоял ограниченный, но при этом восторженный человек, зажатый, как плохой артист, но словоохотливый до болтливости. Жизнь его как следует пожевала, но ничему не научила. Он никогда не успевал к раздаче жизненных благ. Когда все уже отстояли очередь и расходились с мешками, он еще только спрашивал, кто крайний. Если же, превозмогая робость, он спешил вместе со всеми к кормушке, его тут же одергивали: "А от кого? А номер на ладони? А разве вас тут стояло?!" И он опять не успевал. Как серенького воробышка, его никто не замечал и всерьез не воспринимал. Когда он просил остановить маршрутку, водитель его не слышал. Когда он что-нибудь заказывал в кафе, официантка по три раза переспрашивала, а через час приносила не то. Потому он и одевался строго, в костюмы и галстуки, чтобы таким контрастом обратить на себя внимание…
- Что тут произошло? - переспросил Наливайко, оглянулся по сторонам и, решившись, зашептал: - Ну так я вам скажу. Это ангел-хранитель музея.
- Как интересно, - зашептала в ответ опытная Вера, ничему не удивляясь. - Расскажите, пожалуйста!
И атипичный художник поведал о странных вещах, какие в последнее время стали случаться в экспозиции.
- Понимаете, Вера Алексеевна! Вы не поверите. Но в музее живет призрак… - почти неслышно прошептал копиист.
- Не призрак, а Хозяйка, - пробурчала смотрительница. - Ангел-хранитель наш.
Вера с художником оглянулись. Маргоша смотрела по-прежнему в книгу, но глазки ее часто-часто и нетерпеливо моргали. Можно было лишь позавидовать чуткому слуху старушки.
Подождав немного, прерванный атипичный художник продолжил по порядку. Недавно исполнилось восемьдесят лет со дня смерти Прасковьи Воскресенской. Вот после годовщины смерти и стала появляться Прасковья Николаевна в залах музея. Причем не только ночью, но, говорят, и ясным днем. Вы спросите, с чего бы покойной хозяйке дома вдруг понадобилось являться в свое прежнее гнездо? Тут такое дело. Музей-то был создан еще перед революцией. На основе коллекции шедевров, собранных супругами Воскресенскими. Музеи, они ведь как рождаются? С помощью особенных, редких людей. Это похоже на образование жемчужины внутри раковины, когда в нее попадает то ли пылинка, то ли соринка. И тогда начинается обволакивающая работа организма: в сокровенных ракушкиных глубинах растет шарик из углекислого кальция. Растет себе и растет, пока не станет размером с горошину либо фасолину - белого, розового, палевого или редчайшего черного цвета… Так что в основе каждого музея лежит какая-нибудь небольшая коллекция, которую последователи и ученые все расширяют и расширяют. Так метафорично изъяснялся копиист.