– Да ничего, – отмахнулся Квасов. – Плюнул и ушел. А потом дела навалились, какая там эмиграция! Да и напугали меня: могут запрячь в армию… Мне надо? Ты-то чем здесь заниматься намерен? – спросил он Юру.
– Может, в такси… Может, на стройку… – пожал плечами Жуков. – А ты где и кем?
– Свободный предприниматель, – ухмыльнулся Квасов. – Так… Всякие делишки. Я ж на оборонном заводе работал, – поведал грустно. – Я ж фрезеровщик шестого разряда. А теперь на заводе пивной склад, куда станки делись – загадка, на лом пошли разве? Кстати, у нас один токарь в Штаты подался и пристроился там – будьте-нате! С ходу взяли!
– А вот ты зря не уехал, – икнув, скорбно качнул головой Леня, склонившийся над жестяной банкой с красной икрой, откуда скаредно выковыривал осклизлой вилкой липкие алые шарики и тут же судорожно их поедал. – Жил бы сейчас, как мистер-твистер… – Его глаза, чьи зрачки сузились в две неподвижные точки, были менее выразительны, чем у дохлого ерша.
– А родителей больных куда деть? Да и вообще я русский… Этот вот… – кивнул на Жукова. – Всегда авантюрист был. Еще в школе, помню… Подначил меня, хорек, по два дневника завести: один для родичей, другой – для учителей. Ну и раскрыли нас. Еще бы! Сплошные пятерки, дома нас зацеловывают, а в журнале – стаи "журавлей"… Месяца три кайфовали, а потом созвонилась завуч с мамами-папами и – конец афере! Идем из школы, а он говорит: все, хана, здесь не жизнь, выпорют и сгноят за учебниками; у меня есть двенадцать рублей, давай бежать в Турцию… До Батуми, мол, на крышах поездов доедем, а там – переплывем.
– Диссидент с детства! – клюнув носом, произнес Леня. Затем, двумя руками взяв опустевшие бутылки, уткнул их горлышки в свою рюмку. Глядя на стекающие со дна капли, восхищенно прошептал: – Великая вещь – сила тяготения…
– А ты чего, слесаришь? – спросил Жуков.
– Так, частным образом.
– И чего именно?
– Разное… – прозвучал подчеркнуто-уклончивый ответ.
Замолчали, думая каждый о своем. Однако в размышлениях обоих несомненно общим было обреченное осознание безрадостности нынешнего бытия.
Они были осколками прежней советской системы. Ее обколотыми кирпичами, некогда сцементированными в монолите единого здания, что обветшало, пошло трещинами и в конце концов рухнуло благодаря стараниям всякого рода внутренних и внешних разрушителей.
Парадоксы ушедшего строя характеризовались так: никто ничего толком не делает, но товар производится; товар производится, но в магазинах ничего нет; в магазинах ничего нет, но в домах есть все; в домах есть все, но народ недоволен; народ недоволен, но все голосуют "за".
Продлись эпоха социализма чуть дольше, мало бы что изменилось для Геннадия и Юры. Они по-прежнему голосовали бы "за", слесарили и шоферили, одновременно подрабатывая на стороне, и жили бы по заведенному порядку. Однако в новой стране, похожей на разоренный муравейник, где сутью стал категорический индивидуализм, им пришлось приспосабливаться и менять ориентиры, благо оба наделены были известной находчивостью, а вот масса остальной публики, привыкшей к зарплатам-пособиям, растерялась от перемен, утратила систему координат и в итоге погибла.
– Слышь, Ген, – сказал Жуков вдумчиво. – Дело такое… Наколобродил я в Штатах. И жить у родителей – стремно.
– Чего именно натворил?..
– Подделка кредитных карт.
– Значит, кинул Америку? – расплылся Квасов в одобрительной улыбке. – Так ты ж герой! Нанес урон противнику!
– Который сейчас – начальник и командир. По всему миру, – скорбно сказал Жуков. – Короче: я в бегах, и…
– Да живи! – развел руками Квасов. – Три комнаты… И подсобка. Там иногда у меня товарищ ночует. Пожарный, классный мужик. Познакомлю…
– Не, я платить буду, ты не думай, что халява…
– Разберемся, – сказал Геннадий. – Кстати, можно подумать и о совместном бизнесе… Только пока без вопросов, понял? Я еще покумекать должен. Дела у меня… деликатные. Во, жизнь как сводит и разводит! – подытожил он. – Ведь как будто вчера мы в сереньких костюмчиках и аленьких пионерских галстучках брели из постылой учительской и мечтали о Турции, где нас ремнем не выпорют и в угол не поставят. А почему, кстати, о Турции? Я уж забыл…
– А я с матерью каждое лето в Батуми ездил, – пояснил Жуков. – Там плавать с маской и трубкой научился. А граница – совсем рядом. Прикинул: переплыть– нечего делать! Естественно, так мне казалось…
– А чего мы в Турции планировали делать, не помнишь?
– Смутно. Ну а чем не жизнь? Лишь бы в нее попасть. Рыба в море, фрукты на деревьях… И никакой орфографии с алгеброй и химии с ботаникой. Вот и все наши с тобой планы.
– Узко мыслили, брат!
– Наоборот – широко!
МАРК
Едва грузная фигура Жукова скрылась в суматохе толпы у входа в аэровокзал, Марк, проводив товарища, незамедлительно отправился к морпеху Виктору.
Им владела тревога и досада. Если расследование будут вести профессионалы, они в любом случае проанализируют распечатки телефонных контактов беглого десантника, и вплотную займутся его связями.
Виктора он застал в состоянии крайнего и беспросветного уныния.
Облаченный в драные спортивные штаны и в облезлую футболку, тот сидел за бутылкой пива на кухне. Лицо его было печальным и тусклым, как стакан с водой в дешевой забегаловке. Угрюмо пригласил Марка составить ему компанию, а затем поведал, что вчера его покинула супруга, переместившись к какому-то перспективному американцу.
– Как она себе эти трусы купила, – горько изрек морпех, – я сразу усек: идет измена Родине… И измена затягивается.
– Этого следовало ожидать, – пожал плечами Марк. – Девка с университетским дипломом, с языком, на хорошей работе… А теперь посмотри на себя. Грубиян, матерщинник, лицо без определенных занятий. С уголовными, замечу, наклонностями. Но, может, оно и к лучшему.
– Что она свинтила или что я с наклонностями? – вяло поинтересовался Виктор.
– Что ты свободен от обязательств, – пояснил Марк. – Поскольку сегодня твоя жизнь в корне поменяется. Так что утри слезы, они тебе еще понадобятся. – И далее изложил суть случившегося с Жуковым.
Виктор слушал молча, поскребывая ногтем плотную щетину на подбородке. Что удивительно, никакого возмущения или недоверия перед тем, что заправилы самой, ха-ха, демократической страны, могли угробить сотни своих соотечественников и разворотить сердце Манхэттена, после чего преследовать с целью убийства тех, кто приблизился к их тайнам, он ни в малейшей степени не выказал, приняв это как должное и вполне естественное. А Марк в какой уже раз скучно убедился в неправедности этого мира, понятной, в общем-то, каждому.
– А если включить дурака? – спросил Виктор. – Ничего не ведаем, вообще какие претензии?
– Наши проблемы в том, что мы свидетели, – сказал Марк. – И не по делу о кражонке в супермаркете. Нами займутся всерьез и предметно. А мы с тобой ягодицы одной и той же части тела, в которой одновременно и находимся.
– Ты знаешь, – сказал Виктор, – может, не все так и сурово. А мы сгоряча накуролесим чего и подставимся.
– Согласен, – кивнул Марк. – Вначале понаблюдаем за развитием ситуации. Но – со стороны. У меня есть деньги. И я готов закрыть ими наши проблемы. И наши действия, если таковые потребуются.
– Какие действия? – приподнял ломаную, в шрамах, бровь Виктор.
– Нам надо устранить источник проблемы, – сказал Марк. – Мистера Уитни. Если все замкнуто на нем, есть шансы выжить. Он в гуще больших событий, а потому не так просто выявить причину… недоразумения. У него наверняка десятки врагов. Мы – в последних рядах подозреваемых. Поживем пока у одной моей знакомой. Сегодня я тебя с ней сведу. Дама уже два месяца без мужского внимания. Ее приятель сидит за ограбления ювелирных лавок. Может, слышал? Там человек восемь по делу проходят… Дамочка нуждающаяся, раньше пела в ресторане на Брайтоне, сейчас списана с эстрады по возрасту. Но так, ничего еще… Легенда такая: у нас неприятности с ментами, надо на время запорошиться… Тема ей знакомая и понятная. Но сразу предупреждаю: фактор материальный для нее не главное…
– Так. Вас понял, – вздохнул Виктор. – Ты ни при чем, а мне, значит, как проституту отдуваться?
– А как ты думал! Заодно отвлечешься от семейной драмы. Новые впечатления….
– А там не крокодил какой-нибудь? Как в песенке: глаза, как две смородины, а ротик, словно щель… Эх, мама моя, Родина, и где моя шинель?
– Ну, тридцать килограммов тому назад я посчитал бы ее подарком судьбы, – сказал Марк, – но и сейчас не испытываю к данной леди чувства брезгливости. На неделю тебя, судя по всему, хватит. А большего, возможно, и не потребуется.
Длинным решительным глотком допив пиво из горлышка бутылки, Виктор принялся собирать вещи.
К ресторанной певице в отставке, Лиле Квасневской, они прибыли уже под вечер, кряхтя от тяжести увесистых пакетов с бутылками и снедью.
Откровенно изучающий взор Лили, еще в прихожей остановившийся на Викторе, говорил о вожделениях брюнетки, приблизившейся к полувековому возрастному рубежу, достаточно откровенно, и путей к отступлению с той или иной стороны не предполагал.
Застолье, призванное укрепить взаимные симпатии, было обильным и долгим. Степень выпитого благотворно сказывалась на восприятии Виктором подувядшей эстрадной красотки. Взор его немигающих глаз прирожденного убийцы заметно теплел, останавливаясь на округлостях, призывно выпирающих из-под тугого декольте.
Со страданием в голосе Лиля поведала об утрате дружка, надолго обосновавшегося в казенных стенах узилища, даже всплакнула ненароком, но, утерев слезы, приподнято заметила, что жизнь тем не менее продолжается, да и вообще каждому свое…
Когда часы пробили полночь, нисколько не церемонясь, она буквально за шкирку повела уяснившего свою роль морпеха в спальню, а Марк последовал в отведенную ему комнату. Разделся и улегся в постель. Снисходительно хмыкнул, прислушавшись к характерной возне, охам и вскрикам, пробивающимся сквозь стены из соседнего помещения. Почувствуйте всю сущность междометий… В гамме доносившихся звуков ощущалась страсть и возвышенный апогей пламенной оратории.
После некоторого анализа Марк уяснил, что солирует все-таки чувственная хозяйка дома, похоже, старавшаяся и за себя, и за кавалера.
Утром следующего дня, выйдя на кухню, он обнаружил просто-таки семейную идиллию: Лиля в одной прозрачной ночнушке, едва прикрывавшей бедра, жарила яичницу, а мускулистый морпех, одетый в ситцевые трусы до колен, пил кефир, заедая его домашним пирожком.
Своим видом угасшая звезда местной эстрады ничуть не была смущена, как не был им смущен и ее новый сожитель. На мгновение смутился лишь Марк, но после припомнил, что спал с Лилькой не раз, в чем нет секрета ни для кого, а потому – чего уж тут лицемерить?
Позавтракав, Марк прилепил усы, окладистую бороду, нацепил на нос очки, укрепил на голове парик и натянул на него шерстяную вязаную шапочку. Расправил седые лохмы, свисающие на щеки. Надел тяжелые строительные башмаки и грязноватую бесформенную куртку, напоминающую просторный балахон. Сунул под мышку тяжелую трость.
Вновь появившись на кухне, вызвал своим импозантным видом оторопь у бесстыдно милующейся парочки.
– Напугал, сволочь! – взвизгнула Лиля, испуганно прикрывая ладонями тугие груди.
– Во, артист, – хмыкнул Виктор. – Натуральный предводитель бомжей.
– Иду на разведку, – сообщил Марк.
Он вышел из дома по черной лестнице через подвал, и побрел к океану, постепенно проникаясь ролью городского бродяги. В пляжной зоне Брайтон-бич и на его улочках подобных типажей встречалось немало, и публика лишь скользила по ним отчужденными взглядами, тут же отворачивая их. Вид чужого несчастья и обездоленности мало привлекателен, и каждый спешит обойти его стороной, как бы не замечая, со смесью сочувствия и эгоизма.
Хромыляя, тяжело опираясь на трость, он, сгорбившись словно под карой судьбы, прошел мимо свалки запакованного в пластиковые мешки мусора, нырнул в тупик между гаражами и здесь, переведя дыхание, осмотрелся. Из-за угла в сотне метров отсюда виднелся его дом. Дверь и кованая металлическая решетка, прикрывающая ее, были закрыты. Ни малейших следов постороннего присутствия. Только глухой микроавтобус, припаркованный на противоположной стороне в ряду других машин внушал подозрения. В нем вполне могли находиться "наружники".
Быстрым движением Марк подлез под ветровую доску гаража, обрамленную пластиком, нащупав в пыльной нише загодя припрятанный здесь приемник. Присев за мусорными баками, посмотрел в оконце устройства, где виднелась кассета. Записанная пленка была отмотана на две трети. "Жучок", установленный им в гостиной своего жилища, был настроен на спящий режим и начинал активную передачу лишь в том случае, если в покинутом доме появятся посторонние.
Значит, они появились. Аппаратура, вывезенная им из Союза в эмигрантском багаже, сработанная техническими специалистами еще из бывшего КГБ, в очередной раз не оплошала.
Сунув приемник в карман, он привстал и, уже не оборачиваясь на дом, побрел прочь, в сторону шумной Кони-Айленд-авеню. Ноги слушались его плохо, обморочно подкашиваясь, и трость в самом деле служила изрядным подспорьем.
Вновь возвратившись к океану, он уселся под навесом, сунул штекер наушника в гнездо и, прикрыв ухо ладонью, включил воспроизведение.
Нежно зашипела пленка. Послышался какой-то звяк, затем протопали чьи-то шаги. После раздался жесткий мужской голос:
– Он куда-то уехал, причем спешно. Смотри, свежая пара носок за дверью, похоже, выпала из саквояжа…
– Тут следы срочного сбора, это очевидно, – поддакнул другой голос.
Затем тренькнул телефонный звонок. После некоторой паузы жесткий голос поведал:
– Эдди, звонил Майкл. Второго русского тоже нет, но их вчера видели, выходящими с сумками из его дома.
После в наушнике раздались какие-то технические звуки, похоже, сыщики производили обыск в его жилище, переворачивая мебель, простукивая стены и пол.
– Здесь работает передатчик! – донеслось внезапно с интонацией испуга и гнева. – Сукин сын слушает нас!
Марк неверной рукой выключил приемник. Сердце подпрыгнуло к горлу и тут же стремительно упало вниз, заныв болезненно. Тяжело вдыхая упругий океанский воздух, он силой воли заставил себя вновь включить аппарат, но ничего, кроме неясных шорохов, на пленке уже не было.
Невольно стало жаль мощного "жука", штучного производства, наверняка конфискованного. Да и много чего было жаль.
Он поежился, унимая лихорадку испуга. Дошло: те, кто начал охоту за ним, легко переиграли его хитроумный, казалось бы, ход со сторожевой техникой. Вычислить радиус действия передатчика также не представило для них труда. Значит, район блокирован и набит ищейками. Но горячие безуспешные розыски прошли еще вчера, они наверняка пытались обнаружить его неподалеку от дома. Если расспросить публику, откроется, что вчера в Бруклине шерстили всех водителей без разбора.
Словно в подтверждение его мыслям вдруг взвыла поблизости полицейская сирена, а после на дощатый помост набережной выкатилась бело-голубая машина, притормозившая возле него. Скосившись, Марк поймал на себе взгляд патрульного, – черного, с плохо выбритой злобной мордой; тот что-то сказал своему напарнику, после махнул рукой с бледной ладошкой, и копы неспешно покатили по громыхающему настилу прочь.
Мечтая об уютной квартире Лили, о кухне, куда заглядывали ветви старого дерева с золотыми осенними листьями, о покое чистенькой спальни, Марк спустился к океану и, увязая тяжелой обувью в сером песке, побрел прибрежной полосой в сторону убежища. Шансы напороться здесь на соглядатая или полицию были маловероятны.
С некоторым удовлетворением он вспомнил о трех бутылках коньяка, принесенных вчера к Лиле. Две из них точно остались целехоньки.
Вынести предстоящий день трезвым было невозможно.
МАКСИМ ТРОФИМОВ
Я завороженно смотрел, как в прозрачном пространстве под крылом заходящего на посадку самолета появляется то, чего я не надеялся никогда и увидеть, – Америка! Ее широченные автострады с округлыми петлями развязок, густые черно-зеленые леса и нескончаемые скопления аккуратных домиков с голубыми нишами бассейнов. Если бы я летел сюда в качестве туриста, восторгу моему и любознательности, наверное, не было бы предела. Но сейчас мною безраздельно владела тревога, и я был сгруппирован так, будто в любой момент меня могли выкинуть из этого самолета окружающие парни в камуфляже, радостно и возбужденно галдящие. В их бодрой толпе я вышел на бетонную полосу, где был мгновенно отсортирован от вернувшихся на отчизну счастливчиков и вывезен в сторону казарменного типа строения.
Внутри строения располагались многочисленные кабинеты, в одном из которых меня усадили на стул и оставили в одиночестве.
Затем в кабинет зашел офицер с бритым затылком, приказав мне следовать за ним.
У дверей казармы стоял какой-то невероятный лимузин, длинный, как атомная субмарина. В обстановке армейской части он выглядел столь же неуместно, как балерина в строю новобранцев. Судя по недоуменным взорам проходивших мимо солдатиков, возникновение данного вида транспорта в здешних местах было в диковинку и для них.
Между тем передо мной появился негр в белых штанах, в белой фуражке и в красном кителе с золотыми пуговицами. Услужливо склонившись, распахнул заднюю дверь.
Мы проехали миль двадцать, потом свернули на примыкающую к автостраде дорогу, после – какие-то ворота, и, наконец, машина замерла под навесом у входа в особняк.
В ушах у меня словно зазвучали гимны, когда передо мной торжественно раскрылись массивные двери с витыми вертикальными ручками из надраенной бронзы. Подобные я видел на парадных дверях нашего Министерства обороны и, по моему, КГБ.
Я ступил в полутемный мраморный холл с фонтаном, подсвеченным разноцветными огнями и со статуями в стенных нишах.
По пути сюда я ожидал чего угодно: свору жестких ребят, стремительный допрос с рукоприкладством, камеру с нарами и засовами, но все эти угрожающие образы, витавшие в моем сознании, мигом растаяли, когда на лестнице появилась высокая статная женщина в длинном шелковом платье с просторными рукавами. По виду ей было едва за сорок, но фору она могла дать и двадцатилетним моделям с глянцевых обложек, настолько безупречной была ее фигура и черты лица.
Растерянно и мило улыбаясь, она спустилась ко мне, замершему, как воткнутый в песок лом, коснулась губами моей щеки и приветливо произнесла:
– Экий, оказывается, у меня племянник… Я – Барбара. Ну что же, пойдем, Роланд…
Светопреставление началось!
Я проходил, стыдясь своих солдатских башмаков, по вощеному широкому паркету сквозь анфилады каких-то комнат, меня представляли шмыгающей тут и там прислуге, почтительно мне кивавшей и вежливо пожимавшей руку; пару раз я наткнулся на каких-то коротко стриженных типчиков в костюмах и с наушниками в ушах, – эти мне были близки и понятны, эти, или подобные им, со мной, видимо, в итоге и разберутся…
Затем меня познакомили с шустрым мальчуганом, рассмеявшимся над моим неуклюжим английским и тут же с гиком умчавшимся по коридору к неведомым забавам; после я оказался в гостиной за столом.