- Овечка - это Леонард Мартин. Олень - Родней Тейт. Оба из окружения Ванды. Род притащил меня сюда. Сейчас он должен заниматься коктейлем, но забыл о своих обязанностях.
- Может, я…
- Нет, не надо. Что-то расхотелось… - Послышался легкий треск: сломался кончик грифеля карандаша в руках Полины.
Ванда увлеченно беседовала с двумя мужчинами. Тонкие губы ее извивались, как две красные хищные змейки.
- Боже, они направляются сюда! - прошептала Полина.
Ванда бросила сигарету в пепельницу и медленно пошла вперед, не прекращая беседы с Родом и Леонардом, а ее маленькая черная головка покачивалась на длинной, подвижной и красивой шее.
- Полина, дорогая! Какой сюрприз! Встретить тебя здесь?! Разве можно представить себе, что дизайнер по костюмам проявляет интерес к настоящему искусству?
Полина улыбнулась.
- Ванда, даже если на небесах ты вдруг встретишь свою знакомую, то непременно скажешь: "Дорогая! Какой сюрприз! Встретить тебя здесь?!"
Но Ванда уже ее не слушала. Она внимательно рассматривала Базиля.
- Вы не хотите познакомить нас?
- Доктор Уиллинг. Мисс Морли. Мистер Тейт. Мистер Мартин.
Полина была предельно краткой. Даже Базилю показалась вся эта чопорная церемония каким-то вздором.
- Подумать только! Встретить вас, доктор Уиллинг, здесь?! Полина, дорогая, ты обязательно должна пригласить его на сегодняшнюю премьеру. У тебя есть лишний билетик? Доктор Уиллинг! Вы и представить себе не можете, как много для меня значит тот простой факт, что среди зрителей находитесь и вы! После спектакля мы все намереваемся собраться в ресторане "Капри", поужинать и отметить это событие. Будем пировать там до утра, пока не выйдут утренние газеты с первыми рецензиями на спектакль. Вы присоединитесь к нам, доктор, не так ли?
- Видите ли…
- Конечно, присоединитесь! - Ванда бесстрашно повела на него атаку, и он понял, что, в сущности, ей все равно, придет он или нет.
- Думаю, мне пора закругляться, - продолжала Ванда. - Репортер из "Сан" приедет ровно в шесть тридцать. Я должна дать интервью. Фотограф из журнала "Вог" назначил съемку ровно на 7.00. Кроме того, мне нужно отдохнуть перед спектаклем, хотя бы час, расслабиться, собраться с мыслями. Боже, как я ненавижу всю эту суету, сутолоку, "паблисити"! Как все это отдает фальшью! Если бы я могла вести настоящую жизнь в каком-нибудь тихом, задумчивом предместье, спокойно заниматься домашним хозяйством, ухаживать за мужем, воспитывать детей!
- А почему, собственно, и нет? - съязвила Полина. - У нас страна свободного выбора!
- Дорогая девочка! - Резкая судорога на секунду исказила гладкое лицо Ванды, дрогнул ее хорошо поставленный голос, легкая краска проступила на смуглых щеках. Базилю приходилось наблюдать подобные симптомы у невротических больных, когда их сталкиваешь лицом к лицу с причиной их невроза, которую они, однако, никогда не признают. Он про себя решил, что Ванда - одна из тех хронических самообманщиц, у которых возникает аллергия в ответ на всякое проявление истины.
- Большой талант требует особой ответственности, - продолжала Ванда. - Я не могу относиться к себе так, как будто я какое-то ничтожество. Я взяла на себя определенные обязанности перед публикой и перед искусством. Вы только подумайте о тех несчастных, которых выгонят вон из театра, если я оставлю свое ремесло. Я имею в виду не только актеров, но и рабочих сцены, билетерш и прочих простых людей!
Полина откровенно рассмеялась и процитировала:
- Теперь богач-купец менял наряды,
Роскошно лавку убирал, -
Не потому, чтоб быть с искусством рядом,
Он попросту торговле помогал!
- Послушай, Полина, - возмутилась Ванда, - уж не наслушалась ли ты коммунистической пропаганды?
Она бросила быстрый взгляд на аккуратную цепочку на запястье. В маленьких часиках вместо обычного стекла была вставлена прозрачная пленка топаза.
- Боже, уже полшестого! Нужно бежать. Пока, дорогая. Доктор Уиллинг, надеюсь, что вы все же зайдете сегодня в театр. До свидания, Леонард…
Род хотел было проводить ее, но она остановила его жестом руки.
- Не беспокойся, Род. Меня домой довезет Сэм Мильхау. Нам с ним нужно обсудить пару пустяков перед спектаклем. Тот мальчик, который играл роль Дезире, внезапно заболел, и нужно сократить его текст. Слава богу, у него не так много реплик!
Род, казалось, был смущен и раздосадован отказом. Полину это явно развлекало.
- Бедняга Ванда! - заметила Полина. - Она начинает так же нудно играть в жизни, как и на сцене.
Удлиненное лицо Леонарда расползлось в довольной ухмылке, а Род был откровенно огорчен.
- Нет, Полина, ты не права. Великие артисты должны быть высокомерными и тщеславными. Разве ты не помнишь, что сказал Хункер о Родене? "Громадный запас высокомерия поддерживал его все то время, когда широкая публика его абсолютно игнорировала".
- Но публика отнюдь не игнорирует Ванду, - возразила Полина. - Разве мыслимо, чтобы ее имя хотя бы один день не появилось на страницах всех городских газет, если она наняла двух агентов по связи с прессой, которые как рабы трудятся день и ночь? И мне кажется, здесь дело не в тщеславии, а скорее в ее лицемерии. Она ведет такую жизнь, за которую многие домохозяйки все бы отдали, чтобы очутиться на ее месте, но она притворяется, что именно они, а не она, счастливы, а ей выпала роль великомученицы и она заслуживает всеобщей жалости. Она никогда не отправит в редакцию свою фотографию, не присовокупив при этом, что ненавидит "паблисити". Она никогда не нацепит орхидею, не объяснив всякому встречному, что ей так хотелось приколоть к груди скромный букет фиалок. Никогда с полной уверенностью нельзя сказать, хочет ли она извиниться за свой бешеный успех у публики или же она нарочно способствует ему всеми доступными средствами. По ее понятиям в этом и заключается "демократизм". Я предпочитаю честный снобизм.
- Полина! - запротестовал Род. - Ты несправедлива.
- Несправедлива? - Полина вздернула кверху подбородок и взглянула на него. - Мне кажется, что ты уже почти влюблен в нее!
- Это глупо! - воскликнул Род. - Просто мы - хорошие друзья.
- Это звучит так, как будто речь идет о старой разведенной чете! - Полина захлопнула альбом и резко встала с дивана.
- Может, подвезти кого-нибудь в центр?
- В это число включен и я? - поинтересовался Род.
- Да, конечно.
Полина вытащила из своей сумочки узенький конверт и протянула его Базилю.
- Вот ваш билет на сегодняшнюю премьеру. - Она вложила конверт в его ладонь. - Приходи, я умоляю тебя. Только в лучшем костюме. Ванда обожает, чтобы на ее премьерах все было экстра-класса. Ну, мне пора!
Полина исчезла в толпе. Родней Тейт последовал за ней.
В глазах Леонарда Мартина сновали искорки удовольствия, полученного от разыгравшейся здесь сцены. Пристально рассматривая своего собеседника, Базиль заметил, что у него истощенный, больной вид. У него было темное, смуглое лицо, выцветшие голубые глаза, челка белобрысых волос. Он обладал мягкими, учтивыми манерами, как будто постоянно извинялся. Базиль никак не мог себе представить, какую же роль играет этот потертый, усталый, тихий, словно в воду опущенный, маленький человек в такой живой, стремительной мелодраме, как "Федора".
- Мне кажется, - заметил Леонард, - нам все же удалось утвердить вас во мнении, что все люди театра "с приветом"?
- Я бы употребил в этом случае слово "с притворством", - ответил Базиль.
- Ванда, конечно, притворяется, - глубоко вздохнул Леонард. - Она похожа на рентгеновский луч. Когда вы впервые приближаетесь к ней, то уверены, что она никакого вреда вам не причинит. Ее "техника" настолько открыта! Но через несколько дней, а может, и месяцев вы вдруг обнаруживаете, что у вас ожог, и не такой маленький. Честно говоря, мне все это непонятно. Но Ванда должна оставить Рода в покое. Ведь он еще совсем мальчик и вряд ли захочет, чтобы я ему откровенно сообщил, сколько лет она уже играет на сцене… Ну, мне пора. Увидимся на премьере?
- Думаю, что да. - Базиль бросил взгляд на конверт с билетом, зажатый в руке. Он был отпечатан аккуратным набором, но два слова стояли отдельно, набранные крупным шрифтом: "Королевский театр".
- Вы посмотрели картины? - внезапно спросил Леонарда Базиль. - Там есть замечательное полотно художника-анималиста.
Они протиснулись через толпу в первые ряды группы посетителей, расположившихся полукругом перед картиной небольшого формата, выполненной маслом. На ней была изображена коричневая долина, далеко уходящая к бирюзово-голубоватому небу, испещренному желтоватыми облаками. На переднем плане был воспроизведен целый ряд старинных облупившихся колонн. Маленькая коричневая обезьянка сидела на одной из них, скрестив передние лапы и сжимая в них желтую птичку. Только что, видимо, она оторвала ей одно крылышко. Три грушевидные капельки черно-красной крови стремительно падали на землю и при свете были похожи на крохотные рубины.
Леонард смотрел на картину, а Базиль на Леонарда. Казалось, в глазах его плясали все те же искорки удовольствия, которое он испытывал, когда шел колкий разговор Полины с Вандой.
- Искусство рисовальщика здесь бесспорно, - сказал он. - Но мне кажется, что сюжет не слишком доступен для моего понимания. Что выражает сюжет - жалость или жестокость? А вообще-то картина вызывает у меня только отвращение. Может, оттого, что я не люблю обезьян. Но обожаю канареек.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
ВЫХОД ПЕРВОГО УБИЙЦЫ
Вечер только наступал, когда Базиль собрался в театр. Времени до начала спектакля еще было много, и он решил немного прогуляться. С Пятой авеню он свернул на 44-ю улицу. Несмотря на свойственное деловому человеку упрямство, он все же подчинился требованию Полины "одеться поприличнее". Теперь он чувствовал, как пружинят тонкие подошвы лакированных модных ботинок, а замшевые элегантные перчатки просто мешали ему выудить из заднего кармана мелочь, когда он остановился перед газетным киоском, чтобы купить вечернюю газету. Его забавляла мысль, что никто не смог бы опознать в этом дэнди доктора Уиллинга, активного сотрудника в управлении окружного прокурора, или же просто доктора Уиллинга, прилежного врача-психиатра.
Подойдя к Королевскому театру, он перешел на противоположную сторону, к самому дальнему краю тротуара, и задрал кверху голову. Сумрачный фасад из темно-фиолетового камня с белыми прокладками напоминал ему клинообразный кусок фруктового торта с ванильной сахарной глазурью. Над большим порталом, нависшим над входом в театр, ярко горевшие огни высвечивали рекламу:
Сэм Мильхау представляет
Ванду Морли в спектакле "Федора"
с участием Роднея Тейта и Леонарда Мартина
Длинная очередь выстроилась в кассу, а какой-то дополнительно выделенный для охраны порядка полицейский убеждал толпу любителей автографов разойтись и не мешать уличному движению.
Базиль посмотрел на часы. Было только восемь вечера, а занавес поднимался, как обычно, не раньше 8.40. Он оглянулся, ища глазами местечко, где можно почитать газеты. Налево от здания театра стоял отличавшийся безвкусицей бродвейский отель, направо - одно из тех низеньких зданий, которые называют "налогоплательщиками", так как получаемых с них доходов едва хватает на уплату федеральных налогов. В том, которое находилось ближе всех к театру, разместился целый рой крохотных лавчонок и небольших ресторанов и в придачу к ним коктейль-бар.
Войдя в это заведение, Базиль сразу почувствовал пряный аромат смешанных напитков. Звучала мягкая музыка. Бармен, обращаясь к нему, спросил, нет ли новостей в вечерних газетах по поводу премьеры, которая должна состояться тут, рядом с его заведением.
Базиль раскрыл газету на театральной странице.
Сегодняшняя премьера
"Сегодня вечером в Королевском театре Сэм Мильхау возобновляет постановку известной пьесы Сарду "Федора". В главной роли выступит Ванда Морли. Все актеры будут выступать в современной одежде, хотя действие пьесы Сарду разворачивается в России в конце прошлого столетия. Мисс Морли, конечно, будет играть роль, которую создала для себя, с позволения автора, сама великая Сара Бернар. Родней Тейт, играющий главную мужскую роль, сегодня впервые предстанет на Бродвее после серии успешных выступлений на Западном побережье. Кроме того, в замечательном театральном коллективе вновь выступит незабываемый Леонард Мартин, который вернулся в Нью-Йорк после годового отсутствия из-за болезни…"
- И это все? - бармен был явно разочарован.
- Нет, есть еще кое-что под рубрикой "Актерские сплетни".
Они прочли сообщение вместе.
"Вполне вероятно, что в некоторых театральных труппах существуют зависть и пересуды, но, по словам Сэма Мильхау, труппа, которая сегодня дает премьеру в Королевском театре, - это одна дружная, счастливая семья, и ни один из членов этой семьи не пользуется меньшей любовью, чем ее звезда, Ванда Морли. Даже рабочие сцены не скрывают перед ней своего восхищения. Они в складчину купили корзину цветов и преподнесут ее Ванде в день премьеры. "Все потому, что она - своя в доску, - сказал один из осветителей, - и пусть она не сомневается: все мы болеем за нее!"
Бармен ухмыльнулся.
- Нанятые ею разбойники пера выдумывают всякий вздор.
В этот момент дверь в баре резко отворилась, словно ее подтолкнул сильный порыв ветра. Какой-то молодой человек развязной походкой подошел к стойке. Он был примерно такого же роста, что и Базиль, и столь же изысканно одет, - лаковые модные полуботинки, темный плащ, белые перчатки и шарф. На голове у него была шляпа, которую французы обычно называют "шляпой с восемью углами". Ничто больше, вероятно, не может сообщить о характере человека, чем тот угол, под которым он водружает на свою голову такую шляпу. Робкий всегда носит ее прямо, балансируя ею на самой макушке. Непреклонный задвигает ее как можно дальше, чтобы продемонстрировать окружающим свои упрямые, взъерошенные кудри. Веселый сдвигает ее на одну сторону. Этот юноша был высокомерным и надменным типом. Его шляпа опасно балансировала где-то над переносицей, он смотрел на окружающих из-за полоски тени, отбрасываемой на глаза краем убора, как через полумаску. Он сделал заказ так: "Ром, жвачка, лимон".
Бармен, не торопясь, наводил глянец на высокий стакан. Затем подождал немного и, не спеша, растягивая слова, ответил:
- Прошу прощения, но для меня - это что-то новенькое.
- Два стаканчика рома, один - лимонного сока и еще один - сахарного сиропа из тростника, - резко и торопливо повторил юноша. - Если у вас нет тростникового, можете заменить гранатовым. И добавьте туда содовой со льдом.
Бармен бросил выразительный взгляд на Базиля. Ишь, чего, мол, захотел! Сахарного сиропа из сладкого тростника! Что ж еще он пожелает?
Юноша выпил коктейль. Вытащил бумажник из тюленевой кожи. В него была втиснута пухлая пачка зеленых долларовых бумажек и какая-то официальная карточка в целлофановой обертке. Он выудил пятидолларовую банкноту, бросил на стойку и с размаху прихлопнул ладонью.
- Не скажете, где здесь служебный вход в Королевский театр? Я ищу его по всей площади.
Бармен дал ему четыре доллара сдачи.
- Дверь находится совсем рядом. Пройдите немного по переулку. Там увидите надпись.
Юноша вышел из бара, широко раскрыв дверь.
- Какой-то юный дурачок с большими деньгами, - предположил бармен.
Базиль заплатил за выпивку и вышел на улицу.
Уже наступила ночь. В конце короткого переулка, который пролег между театром и "налогоплательщиком", над вывеской "Вход на сцену" горела тусклая лампочка. Посередине переулка, приткнувшись к дальней стене "налогоплательщика", стояла нескладная развалюха. На ней виднелась грубо сработанная вывеска с неуклюже нацарапанными белыми буквами:
Маркус Лазарус.
Точим ножи и ножницы.
Правим пилы.
Любопытство подтолкнуло Базиля, и он подошел поближе к месту совершения ограбления "со взломом". В маленьком незашторенном окне мастерской горел огонь. Через разбитое стекло он увидел старика в жилетке, который натачивал ножницы. Шлейф голубых искр сверкал над жужжащим точилом, которое приводилось в движение ножным приводом, как у простой швейной машинки. Свет от керосиновой лампы освещал испещренное морщинами лицо старика, оставляя его фигуру, да и всю мастерскую, в густой темноте. Эти тени, огонь, освещенное лицо мастера очень походили на жанровую сценку с картины художника голландской или фламандской школы.
Взгляд Базиля пошарил вверху, там, где царила плотная тень, отбрасываемая дрожащим светом лампы. Какой-то предмет, покрытый куском мешковины, свисал на проволоке, закрепленной на крюке, под самым потолком. Похоже, это была клетка для птиц…
Странный шуршащий звук внезапно заставил Базиля вздрогнуть. Он повернул голову и заметил, как что-то промелькнуло перед его глазами и упало к ногам с легким стуком. Судя по всему, это был завернутый в бумагу буклет размером с театральную программку, но значительно больше по объему.
Базиль часто замечал, что большинство людей никогда не поднимают глаз выше определенного, обычного уровня, только если к этому их не принудит что-то неожиданное. И он, конечно, не был исключением, хотя постоянно озирался вокруг, когда шел по переулку, но ни разу не посмотрел вверх. Теперь он высоко задрал голову. Пожарная лестница змеилась вверх по стене театра. На последней площадке Базиль заметил чью-то темную безликую фигуру. Она была так плотно закутана в пальто или в какой-то длиннополый плащ, что никак нельзя было разобрать, кто же там торчал наверху - мужчина или женщина. Фигура оставалась абсолютно неподвижной и вела себя точно так, как любое животное или насекомое, которое, ощущая грозящую опасность, притворяется, что "умерло".
- Эй, послушайте! Вы что-то уронили!
Никакого ответа. Может, ветер отнес в сторону его слова.
Базиль поднял буклет. Это была отпечатанная на машинке рукопись, завернутая в плотную бумагу. Когда он снова посмотрел наверх, то заметил, что фигура пришла в движение.
Не отдавая себе отчета, Базиль, засунув рукопись в карман пальто, полез по лестнице наверх. Где-то на полпути его настиг свистящий, беснующийся, как дервиш, злой ветер. Чем выше он поднимался, тем яростнее становились его порывы. Одной рукой он поддерживал шляпу, а другой вцепился в перила. Полы его пальто, раздуваемые ветром, хлестали его по коленям. Он видел, как молчаливая фигура задвигалась снова. Вдруг она, как ему показалось, растворилась, исчезла в стене здания театра. Когда Базиль добрался до последней площадки, там уже никого не было.
На этой высоте красные блики, которые он наблюдал снизу, теперь водили хоровод вокруг него, и он мог различить над крышами более низких, чем небоскребы, зданий источник этой кровавой свистопляски - аршинные огненные буквы, которые то ярко загорались, то медленно угасали, передавая с неизменным ритмом рекламу:
А теперь время для чашки чая "тилбери"!