Она сжалась в комок и уже начала подремывать, когда веселый и грубый голос ударил сверху:
- Эй, красавица?! Ты что здесь делаешь? Из тайги, что ли, вышла?
Надя вскинула голову - два милиционера смотрели на нее с веселым удивлением, правда, тот, что пониже, держал руку на открытой кобуре, а второй помахивал дубинкой в руке.
- Ничего не делаю, - ответила Надя. - Греюсь, холодно.
- Нашла место! - захохотал коротышка. - А ну-ка, собирай манатки, да поехали.
Надя увидела, что неподалеку, за их спинами, стоит машина с притушенными фарами, как они подъехали-подкрались, она не слышала.
Она послушно встала, взялась за чемодан, а милиционеры принялись затаптывать огонь, поругиваясь без особой злобы.
- Вот ведь учудят, так учудят! Посреди Москвы у костра греться? Действительно, что ли, из тайги к нам пожаловала?
- Из тайги, - соврала Надя, посчитав, что так будет короче и лучше. Она не любила милиции - в Челябинске от людей в мундирах вечно были всякие неприятности. То нельзя в парке на лавочке портвейну выпить, то курить положено в означенном месте, то кричат, что по ночам под гитару во дворах не поют, потому как спать людям мешают. От милиции ничего хорошего ждать не приходилось, но однако здесь, в Москве, коротышка взял ее чемодан, когда она поволокла его к желто-синему "УАЗу".
В просторном отделении дежурки было шумно. С дюжину мужчин сидели за решеткой, делившей дежурку почти пополам. Появление Нади было встречено бурным ликованием.
- Девушка, давай к нам!
- Вах, какая красавица!
Косо глянув за решетку, Надя подивилась - почти все были парни с Кавказа или с юга страны - это она разглядела сразу.
- Вот, - сказал милиционер укороченного размера. - Взяли голубушку в Сокольниках вместе с чемоданом. Костер палила, словно в тайге. Одна была и, кажется, совсем трезвая.
- Разберемся, - сказал офицер из-за стола. - Пусть здесь вот посидит, к этому зверью за решетку не пустим.
- Вай, капитан, плохо о нас думаешь! - закричали из-за решетки. - Мы такую красавицу пальцем не тронем! А познакомиться можно, девушка хорошая! Я, может быть, на ней женюсь!
- Молчать, - негромко приказал капитан, и за решеткой унялись.
Коротышка о чем-то пошептался с капитаном и ушел вместе со своим товарищем, на прощанье подмигнув Наде. Но этот дружелюбный знак внимания Надю ничуть не успокоил, а даже наоборот. Она поняла, что сейчас ее будут мучить вопросами, и если дело плохо повернется, то могут допытать, не успеешь опомниться, откуда приехала, да зачем, и где останавливалась по дороге - вот что было вовсе скверно. Следовало бежать и отсюда.
Надя присмотрелась. Публика за решеткой строила ей рожи и делала зазывные знаки, но помалкивала, потому что капитан что-то быстро писал и мешать этому занятию было опасно. Еще один рослый милиционер сидел на скамье, а другой сторожил у клетки с задержанными.
С чемоданом отсюда не убежишь. Но на чемодан начихать с высокой горы, правда, там единственное шикарное платье и новые туфли на высоком каблуке. Но паспорт и деньги в кошельке на пояске.
Надя привстала и наклонилась к капитану:
- Мужчина. Мне выйти надо. По делам.
- Что? - вскинул голову капитан.
- Ну, у меня это женское… Месячные. Течет. Я возьму из чемодана, что надо, и, в общем… выйти на пару минут.
- О, черт, - бормотнул капитан и повернулся к милиционеру на скамейке: - Коля, проводи даму в наш туалет, у нее свои дела, в общем сортире грязно.
Надя легко встала, опрокинула чемодан на пол плашмя, быстро его открыла и схватила пакетик, в котором были платье и туфли. Платье было тонким, воздушным, без нижнего хорошего белья его и носить было нельзя, так что пакетик был маленький, будто в нем всего полотенце.
Могучий Коля поднялся со скамьи, а ухари за решеткой загорланили:
- Обдулась со страху, красавица! Да ты не бойся, утром нас всех выпустят, пойдем с нами в ресторан завтракать! Гулять будем, рыжуха, танцевать будем, а когда все пропьем, твои золотые волосы сбреем и продадим за бутылку!
Хороший у меня парик, подумала Надя, не зря страдала. Никакого внимания на эти крики девушка не обращала, она помнила, что ко входу вел короткий коридорчик и двери на выходе не заперты.
Едва оказавшись в коридорчике (могучий Коля шел позади нее), Надя рванула к двери, распахнула ее плечом, соскочила с крыльца и помчалась по скудно освещенному переулку, сжимая в руках пакет с платьем.
Тяжеловесный Коля какое-то время топал сапожищами за ее спиной и густым басом кричал:
- Стой, зараза! Стой, рыжая, тебе говорят, стрелять ведь буду!
Надя ему не поверила и припустила того шибче.
Бегать гигант совсем не умел. Задохнулся и отстал через пятьдесят шагов, разразился диким матом, пообещав голову оторвать, когда она попадется.
Надя круто свернула на первом же углу и перешла на шаг.
Избавилась от чемодана! Черт с ним! Правда, там осталась небольшая икона Божьей Матери Казанской, икону Надя любила, знала, что большой ценности она не представляла (собиралась продавать раза три), но все равно было немного жаль. Впрочем, она быстро себя успокоила и на этот счет - все наладится и она сумеет выдрать из милиции чемодан с барахлом и икону.
Переулок был тихим. Небо над головой уже начало светлеть, и где-то под крышами зачирикали птички.
Парик Надя не сняла - так было как-то уютней и веселей.
Следователь прокуратуры Сорин приехал на квартиру Княжина к десяти часам утра. Оперативная группа работала здесь уже с четырех часов, после того как неизвестная женщина позвонила дежурному по городу и заявила, что известнейший в Москве шоумен Княжин Аким Петрович наверняка лежит дома мертвый. Что у нее, неизвестной, есть в этом твердая убежденность, но путаться в это дело она не желает. Оперативная группа, не веря ни единому слову, все-таки выехала.
В спальне на роскошной арабской кровати действительно лежал труп Княжина Акима Петровича, весьма известного в Москве человека, ведущего динамичный и разноплановый, мягко говоря, образ жизни.
Смерть Княжина - это вопли и стоны по всей Москве, похороны на Ваганькове, на которые соберется весь цвет российской эстрады, все жулики и бандиты, кто греет руки на шоу-бизнесе. Это визгливые хамские статьи в газетах, где будут напоминать о нераскрытых убийствах банкиров, журналистов, бизнесменов, это опять скандал, хотя, с точки зрения Сорина, продюсер Княжин закончил свою жизнь вполне в рамках той модели существования, которую себе избрал: жуликоватый, изощренный деляга, он был повязан с тем, что определяют ныне, как "мафия". Он вечно оказывался притертым каким-то боком к темным делам, которые всплывали на поверхность то в связи с шумным скандалом, то в виде глухих непроверенных и страшных слухов. И вопрос сейчас состоял только в одном - покончил ли Княжин с собой, приустав от своей бурной деятельности, или ему помогли расстаться с жизнью чужие заботливые руки.
Утром по телефону майор Володин сказал следователю, что, помимо прочего, Княжин был болен СПИДом, сведения почти стопроцентные, он их уточнит, но тем не менее это могло послужить причиной столь печального для жизнелюбивого Княжина конца.
Сорин знал, что за прошедшие часы бригада криминалистов уже все сфотографировала, высмотрела, вынюхала, отпечатки пальцев сняты, и, может быть, есть какие-то первые если не итоги, то соображения.
Он остановился на пороге спальни, с раздражением отметив пристрастие покойного к зеленым оттенкам. Страдал бы Княжин тягой к голубым тонам - это могло бы что-то объяснить, тем более что еще и СПИД, но в гомосексуалистах покойный не числился, в этом майор Володин следователя заверил твердо.
- Педерастией он не увлекался, - сказал Володин. - С его деньгами и возможностями он бы и в этом плане широко развернулся. На всю Москву. Он девочек любил из провинции. Табунами к себе свежих телок заманивал. Говорил, что от них парным молоком пахнет.
- Помолчи, - буркнул Сорин, разглядывая труп на шикарной кровати. - Помолчи, я хочу присмотреться.
Володин не обиделся, они давно работали вместе, встречаясь и в неслужебное время, и прощали друг другу многое.
Майор умолк, стоя на пороге спальни рядом с Сориным, хотя давно оценил всю обстановку и составил свое мнение, которое теперь рвалось наружу, но без приглашения Сорина высказывать его он не решался.
Бригада криминалистов продолжала работать за спиной Сорина в кабинете и на кухне.
Следователь постоял на пороге спальни еще с минуту - наблюдаемая картина ему решительно не нравилась. Все было чересчур очевидным, упрощенным, да еще эта надпись на стене.
- Самострел? - безнадежно спросил он через плечо.
- Если бы! - задребезжал металлическим смешком Седов. - Весьма элегантно инсценированное самоубийство! Все бы хорошо, да пистолет Марголина ему в руки вложили плохо. На фотографиях я вам потом объясню, в чем дело. Так удержать оружие в руке после смертельного выстрела он не мог, это я вам заявляю, не приближаясь к трупу.
- Есть еще деталь, - стараясь обогнать эксперта, встрял Володин. - В бутылке вина, из которой Княжин наливал в последний раз в жизни, обнаружен синтетический наркотик. Зверской силы, слона валит, как сказали в лаборатории. Да и надпись эта на стене - печатными буквами, не подписавшись. Этот пижон декоративный обязательно бы завитушки своей росписи оставил.
- Не говори о мертвых плохо, - скучно и буднично сказал Сорин. - Даже если этот мертвый - Княжин.
- Конечно! - взвился Володин. - Буду я говорить о нем хорошо! Если еще узнаю, что эта гнида какую-нибудь девчонку СПИДом заразил, то я его, суку, не позволю на Ваганькове словно короля в дубовом гробу хоронить! Добьюсь, чтоб в крематории сожгли, чтоб останками своими не смердил и воздух СПИДом не заражал!
- Не пори чепухи, - мрачно отмахнулся Сорин и прошел в кабинет.
В глаза бросился раскрытый сейф и выброшенные из него на пол, на зеленый (о, черт!) ковер бумаги и документы.
- Денег, ценностей, понятно, в сейфе не осталось? - спросил Сорин.
- Так точно! - радостно сообщил Седов. - Ни копейки, ни алмазного камушка. А я сам видел как-то по телевизору у него на руке браслет с алмазами. Любил броские побрякушки, страдалец. В доме вообще практически денег нет, так что можно подумать, что этот миллиардер с голоду помирал.
- И ты бы, Викентий, перестал ерничать, - заметил Сорин. - Что вы радуетесь-то, в конце концов? Ну, вор, ну, жулик, мафиозник, но человек же тем не менее погиб. И допустить нам это не позволяет наш долг. Служебная честь.
Он становился противен сам себе, когда приходилось использовать в разговоре высокие понятия: долг, обязанность, служебная честь. Оба святотатца - старик Седов и тридцатипятилетний Володин - знали об этом и умело пользовались слабостью Сорина при удобном случае. Случай явно подворачивался.
- Да! Конечно! - с преувеличенной серьезностью сказал Володин. - Человечество потеряло выдающегося деятеля попс-движения, то есть музыки в стиле попсухи вонючей. Истеричные девочки будут рыдать!
- Да! А мальчики, почитатели попсухи, в свою очередь, будут… - подхватил было Седов, но Сорин повернулся и сказал с тоскливым раздражением:
- Идите-ка вы оба отсюда. Все, что вам положено, как я понимаю, вы уже сделали. Осталось ваше главное занятие - мешать людям работать. Идите.
Володин изобиженно примолк, а Седов, чутко уловив, что они с приятелем хватили лишку, сказал осторожно:
- Мы бы ушли, Всеволод Иванович, но тут в общей картине преступления есть одна дикая и необъяснимая странность.
Разбираться в "общей картине преступления" эксперту не положено, его конек - деталь, но Седов так долго работал в розыске, что давно потерял границы своей ответственности и обязанностей, влезая в те дела, которые его вовсе не касались, так что его уже не останавливали. Да и не принято это было - осекать мнение своего человека.
Сорин посмотрел на остальных членов бригады криминалистов, которые молчаливо и сосредоточенно заканчивали работу, вздохнул и спросил:
- Какую странность вы здесь узрели, Викентий Павлович?
- Судя по всему, Княжин расстался с жизнью часов около восьми-девяти вечера. А в полночь, вернее слегка за полночь, на кухне кто-то спокойненько пил чай и лопал сливочный торт. Чайник был еще теплый, когда бригада сюда приехала. Температура воды около тридцати двух градусов! На чашке следы помады и четкие отпечатки пальцев. Расчески на подзеркальнике все чистенькие, но в одной несколько светло-русых, явно женских волос. На бутылке, из которой Княжин принял вино с наркотиками, нет даже его следов пальцев - вытерты. Смесь чрезвычайной аккуратности и полной безалаберности. Кроме того…
- Не перегружай меня деталями раньше времени, - сварливо остановил его Сорин. - Сделай вывод.
- Вывод простой. После убийцы сюда проникла девица с железными нервами, попила чайку с тортиком и исчезла.
- А картина самого убийства? - спросил Сорин, хотя при следах мощного наркотика в бутылке она была стандартной, до злобной скуки знакомой.
- Опоили наркотиком, - пожал плечами Седов. - Положили в кровать. Выстрелили в череп. Вложили в руку пистолет. Что с вами сегодня, Всеволод Иванович?
- Настроение поганое, - качнул головой Сорин. - А скверно то, что без причин. Характер портится, к старости дело идет.
- Не путайте меня! - дернулся Седов. - Ваши пятьдесят еще далеко не старость! Просто вас злит, что следствие по делу Княжина будет складываться не из будничной, спокойной и обдуманной работы, а пройдет в сопровождении газетных истерик, пресс-конференций, всяких запросов и прочей мутотени. Сообщения в прессе, которые выжмут из следствия журналисты, никому, кроме преступников, не помогут.
- И то правда. - Он передернул плечами, словно пытался взбодриться и вернуть себе боевую форму. - Так где там Володин? Попробуем устроить мозговую атаку.
Но майор сам появился в кабинете, предупредительно пропустив впереди себя пожилую женщину, на руках у которой сидел ушастый рыжий спаниель и вертел из стороны в сторону носом.
- Всеволод Иванович, - сказал Володин. - Судя по всему, мы имеем в лице Анны Николаевны первого и весьма толкового свидетеля.
- Это не я, это Джина, - улыбнулась женщина, и стало ясно, что спаниель - единственная отрада одинокой старости.
- Анна Николаевна, - с непривычной мягкостью и вежливостью обратился Володин к женщине. - Присядьте и спокойно, толково, так же, как вы рассказывали мне, перескажите свое сообщение Всеволоду Ивановичу. Он у нас главный.
Женщина присела, положила собаку на колени и заговорила ровно, толково, хорошим языком. Сорин подумал, что лет тридцать своей жизни она проработала в школе и вела там русскую литературу или историю.
- Мы живем на четвертом этаже. Мы на сегодняшний день - это, к сожалению, только я и Джина. Она хорошая собака, правда, слегка избалованная, но это не ее вина. Спит она у меня в прихожей, у самых дверей, а поскольку в генетический код ее заложен охотничий инстинкт, то она предельно чуткая.
- То есть реагирует на всех, кто идет по лестнице? - уточнил Сорин.
- Совершенно правильно. Люди в основном пользуются лифтом, не берегут свое здоровье, а на лифт Джина не реагирует. Но, стоит кому-либо в любое время суток пойти по лестнице, Джина это фиксирует как непорядок в жизненном укладе. Начинает тявкать и суетиться. Теперь я буду краткой, но вступление было необходимо.
- Ничего, Анна Николаевна, время у нас есть, - сказал Сорин, смекнув, что если эта внимательная женщина сообщит какую-нибудь вовсе незначительную, крошечную деталь, то она будет абсолютным фактом, а не выдумкой тех свидетелей, которым жуть как хочется быть в этой роли, хотя проснулись они через час после свершения преступления.
- Сегодня ночью Джина поднимала меня дважды, - неторопливо продолжала Анна Николаевна и слегка засмущалась. - Видите ли, преступность у нас разгулялась, время тревожное, у меня ценностей больших нет, да и жизнь идет к закату, особенно за нее дрожать не приходится, но я привыкла к порядку. Просто к порядку и ничего более. Если Джина ночью лает, значит, на лестнице кто-то есть, значит, это беспорядок. Короче, в первый раз я выглянула на площадку после полуночи, было примерно двенадцать сорок, двенадцать пятьдесят. Ничего я не увидела, но мне показалось, что кто-то быстрым, легким, почти неслышным шагом взбежал наверх и стукнула дверь. Может, на шестом, может, на седьмом этаже, точно не скажу. Через час Джина снова заволновалась, я опять вышла на площадку и успела заметить, как ниже по лестнице спускается молодая девушка с чемоданом… Вам ведь нужен портрет? Боюсь, что помочь не смогу. Я видела ее сверху и со спины. Одета - джинсы, кроссовки, рубашка, куртеночка зеленовато-бежевого цвета. Огненно-рыжая! Просто пожар на голове. Чемодан - большой, какой-то нелепый, я бы сказала провинциальный. Я подумала, что она очень отважна - ночью появляться по нынешним временам с чемоданом на улицах Москвы, это, простите, надо иметь мужество и отвагу солдата или попасть в совершенно безвыходную, отчаянную ситуацию.
- Но, может быть, просто глупость? - улыбнулся Сорин.
- Да, - согласилась она. - Или незнание обстановки. Вот и все. Сколько бы вы мне еще вопросов ни задавали, ничего нового я не скажу.
- Подождите минутку, - сказал Сорин. - Я просто отпускать вас не хочу, мерзкие физиономии коллег так надоели, что пропадает всякое желание работать… Володин, вот что сделаем… Час ночи, девчонка с чемоданом на Мясницкой… Явление, скажем так, забавное.
- Понял, - подхватил майор. - Такая фигура могла привлечь патрульную машину. И вообще с этой дамой что-то могло произойти и даже наверняка произошло. Обзвоню ближайшие отделения милиции.
Он быстро прошел на кухню к телефону.
- Какого роста была девушка? Примерно?
- Высокая. Но не слишком. В баскетбольную команду ее бы не взяли. Думаю, где-то около метра семидесяти пяти. Ваши службы ее быстро найдут. Такой рыжей гривы в Москве не часто…
- Мог это быть парик? - прервал ее Сорин, и она засмеялась.
- Господи, какая я все же дура! И еще учила чему-то детей в школе двадцать восемь лет! Конечно же, парик! Отличный заграничный парик!
Внимательно слушавший ее Седов тут же подскочил к письменному столу, выгреб из ящика с полдюжины париков и вывалил их на ковер.
- Из таких?
- Пожалуй. Во всяком случае, из этой коллекции.
Совершенно очевидно, что она рассказала все, что видела, однако Сорин с тоской подумал, что придется расспрашивать ее в расширенном диапазоне, придется выжимать из нее информацию, поскольку она пока единственный свидетель, жилец этого дома и, судя по всему, многолетний. Вот и получалось, что человек пришел добровольно, из чувства гражданского долга, а сейчас его начнут допрашивать, вытягивать не только факты, но и предположения о жизни соседа. Сорин всегда ненавидел эту фазу расследования, когда методика дознания заставляла людей говорить то, что им совершенно не хотелось, не согласовывалось с понятием их совести и попросту порядочности. Но другого пути нет.
Чувствуя, как его корежит от собственных слов, Сорин спросил небрежно:
- Вы давно живете в этом доме, Анна Николаевна?