- Слушай сюда, Инатьич!.. Она ж нигде там не записывалась, а сразу в зубодергальный кабинет пришла, к знакомому врачу. Быстро так оттуда крутнулась и толкует: "Поехали, Кумбрык, домой". Мне б, дураку, махнуть бичом по кобыле и айда-пошел до Березовки. Так нет же… Думаю, дакось зубы сменю. Старые, какие этот же врач мне вставлял, совсем никудышными стали. Сунулся в зубной кабинет - врач по старому знакомству признал. Говорит: "Плати, дядька Иван, гроши, а зубы такие сделаю - износу не будет". Тут я и не сдержался от похвальбы, что, дескать, "Урал" по лотерее выиграл. Грошей, говорю, теперь у меня, что конопли, будет. Врач тады и толкует: "Чем тебе в сберкассе в очереди толкаться да комиссионные там платить, лучше отдай билет за тысячу, а зубы бесплатно сделаю". Думаю, куды как ловко получается. На том и сошлись. Он вправду зубы отчебучил… Во какие… - Торчков выронил на подставленную ладонь вставную челюсть и тут же водворил ее на место. - И денег, рубь в рубь, цельную тысячу отсчитал…
- Вот так откровенно и расскажите все следователю, - посоветовал Антон.
- Дак я ж могу еще больше наговорить, - воодушевился Торчков. - С одноруким заготовителем, когда у меня деньги украли, мы ж на квартеру к этому врачу выпивать заезжали…
- Почему сразу об этом не рассказали?
- Дак врач же мне наказывал, чтоб я про знакомство с ним не трепался. Он же уже на этой неделе вечерком ко мне в Березовку заявлялся и строго-настрого приказал, чтоб я от знакомства с ним отрекался. Дескать, я - не я и кобыла не моя… - Торчков почесал затылок. - Если вот таким макаром перед следователем выступлю, не упекет он меня в кутузку?…
- За правду, Иван Васильевич, никуда не упекают, - сказал Антон и заторопился перед отъездом из Березовки забежать домой.
Когда он через полчаса выходил из дома, к кладбищу проехала одна из оперативных машин. Прокурор принял решение эксгумировать останки Гайдамакова.
25. Наследство и наследники
Почти трое суток после задержания Глухова и Калаганова для Антона пролетели одним днем. Уточнения и наведение самых непредвиденных справок беспощадно глотали время. Хотя следствием уже вплотную занялась прокуратура, работы хватало и Антону, и Славе Голубеву. Слишком необычным было это давнее преступление.
Особенно удивило Антона содержимое крохинского тайника, выкраденное Калагановым в ту ночь, когда покончила с собой Мария Степановна. В заготовительской подводе обнаружили несколько мешков с макулатурой. Когда развязали один из них, удивились не только присутствующие при этом понятые, но и сами работники милиции: мешок втугую был забит облигациями Государственных займов СССР послевоенной поры. Было этих облигаций ровно на миллион рублей. В этом же мешке лежали два тома, переплетенные в толстые картонные корки, старого уголовного дела "Об исчезновении бриллиантов купца Кухтерина в феврале 1917 года".
- Вот они, старые бумаги из тайника… - задумчиво разглядывая тюки облигаций, проговорил Антон.
Слава Голубев, сосредоточенно листая один из томов уголовного дела, неожиданно воскликнул:
- Ты гляди, что здесь пишут!.. Крепко нагрели купчишку!.. Исчезло полторы тысячи рублей золотом, столько же серебром да бриллиантовых драгоценностей на одну тысячу двести пятьдесят каратов, - Слава повернулся к Антону. - Давай прикинем… Стоимость одного карата на современные деньги, грубо будем считать, около тысячи рублей… Выходит, в глиняной кринке, что отрыли из могилы Гайдамакова, побрякушек на миллион двести пятьдесят тысяч рубликов. Ничего себе, криночка!.. Если бы заготовитель Калаганов знал, какой кусочек вырвали у него из пасти, он бы хлеще Крохина свихнулся.
Антон долго молчал, затем подошел к Славе, заглянул в пожелтевшие страницы уголовного дела и сказал:
- Крохин, оказывается, никуда не сбегал. Уйдя из больницы, ездил на своих "Жигулях" вокруг райцентра. Должно быть, переживал смерть жены…
- Или потерю содержимого тайника, - уточнил Голубев. - Кстати, ты его вызвал?
- Скоро должен появиться в этом кабинете.
- Облигации прежде времени не надо ему показывать. Наверняка станет отрекаться. Интересно, где он умудрился на такую сумму их набрать?…
Разговаривая, Антон и Слава с трудом затолкали объемистые тюки облигаций в ящики стола.
- О самоубийстве Марии Степановны новости есть? - спросил Голубев.
- Петя Лимакин говорит, что соседки показывают, будто она давно поговаривала… Вернее, заговорила о смерти сразу, как вторично сошлась с Крохиным. Оказывается, развод ему был нужен, чтобы получить казенную квартиру, продать свой дом и вырученные за него деньги пустить в оборот.
- Вот деляга! Сроду не додумаешься до такого бизнеса… Знаешь, я, например, не удивлюсь, если узнаю, что он и казенную квартиру продал перед тем, как уходить в новенький дом с мезонином.
- Вообще-то, надо проверить.
Послышался осторожный стук в дверь, и в кабинет вошел Крохин. Невнятно поздоровался, присел на указанное место и, опустив голову, стал нервно накручивать на палец цепочку от автомобильного ключа зажигания. Вид его был таким, словно он еще не избавился от долгой изнурительной болезни. Записав в протоколе, как положено, анкетные данные, Антон решил начать разговор неопределенным вопросом, как обычно поступал подполковник Гладышев.
- Видимо, Станислав Яковлевич, догадываетесь, по какому поводу приглашены в уголовный розыск? - спросил он Крохина; надеясь увидеть в ответе, как водится большей частью в подобных случаях, неопределенное пожимание плечами.
Однако Крохин плечами не пожал. Рассматривая перетянутый цепочкой до посинения палец, он вдруг проговорил:
- Сам собирался к вам прийти, но не мог этого сделать из-за плохого здоровья.
Антон молчал, предполагая, что Станислав Яковлевич заговорит о смерти жены, и опять ошибся. Руки Крохина задрожали, цепочка буквально впилась в палец. Он поднял на Антона полные слез глаза и трясущимися губами еле слышно вымолвил:
- Меня обворовали…
- Когда? - стараясь не порвать появившуюся ниточку, очень спокойно спросил Антон.
- В ту ночь, когда… не стало Маруси, у меня исчезли… облигации Государственных займов.
- На какую сумму?
- На миллион… рублей.
Антон сделал удивленное лицо, как будто ни о чем не знал.
- Да! Да! Да!.. - отрывисто закричал Крохин. - Ровно на миллион рублей в деньгах того времени. Это было наследство, оставленное мне отцом. Наследство, на которое я рассчитывал выпутаться из долгов и хотя бы к старости зажить по-человечески. Я устал считать копейки, устал отказывать себе в элементарных жизненных удовольствиях.
- Послушайте!.. - перебил Крохина Антон. - О какой нужде вы говорите? У вас собственный дом, автомашина…
- Что вы меня тычете автомашиной?! - взвинтился Крохин, - Завистники! Мещане!.. Вы знаете, сколько соков эта машина из меня вытянула?… Не знаете, а тычете…
С трудом сдерживаясь, чтобы не нагрубить Крохину, Антон подчеркнуто спокойным голосом сказал:
- Я лично вас не тычу, Станислав Яковлевич, и, тем более, не завидую вам. Упомянул о доме и машине только для того, чтобы напомнить: вы не нищий, чтобы на нужду жаловаться, - голос Антона все-таки дрогнул: - Вы поняли меня, Станислав Яковлевич?!.
Крохин, видимо, и сам пожалел о внезапной вспышке, заговорил виноватым тоном:
- Простите, совсем не хотел оскорбить… Это все нервы подводят… Ежедневно столько насмешек от людей приходится слышать, что невольно сорвешься. Я теперь понимаю, почему Маша наложила на себя руки. Ей было еще труднее, чем мне… - помолчал и снова вспомнил облигации. - Вам трудно понять величину моей потери. Облигации были светлой надеждой - ведь сейчас они начинают погашаться… И вот все рухнуло! Все!!! Не знаю, чем теперь рассчитываться с долгами… Остается один выход: последовать примеру Маши или… под поезд…
- Откуда у вашего отца набралось облигаций на такую крупную сумму? - спросил Антон.
Крохин будто поперхнулся, тяжело задышал и, захлебываясь отчаянием, заговорил несвязно:
- Отец всю жизнь их покупал. Отказывал себе в куске хлеба, в одежде и каждую копейку тратил на облигации. Другие думали, что это пустые бумажки, что государство берет в долг без отдачи. Отец был неглупым человеком. Он верил Советской власти и знал, что рано или поздно его затраты окупятся. Он не рассчитывал на выигрыш, просто помогал людям, когда им жрать нечего было…
- Разве это помощь?… - не сдержался Слава Голубев. - За кусок хлеба взять с голодного, скажем, пятьдесят или сто рублей!
Крохин опять затрясся:
- Не забывайте, что тогда этих рублей не было. Были всего лишь обесцененные бумажки с картинками. Отрывая от себя кусок, отец оставался голодным. К тому же, не он, так другие купили бы облигации. Разве хотя бы это не оправдывает?… Отец никого не убивал, никого не заставлял продавать облигации силой, он совершал торговые сделки на взаимодоговорных отношениях. Кстати, я консультировался с юристами. В действиях отца не усматривается уголовного преступления.
- А преступление перед совестью?… - спросил Антон.
- Совесть отца чиста. Кто-то продавал, он покупал по выгодной цене… Или имеете в виду мою совесть?… Тем более!.. Мне вы не можете приписать никакой статьи из уголовного кодекса. Облигации достались по наследству. Никто гражданского иска не предъявляет. Сейчас и людей-то тех, что продавали облигации, наверное, в живых нет, так же, как нет моего отца. Что мне остается делать? Выбросить облигации?… Или подарить государству?… Кто этот гусарский поступок оценит? Кто?!.
Антону все трудней становилось сдерживаться. Стараясь не показать этого, он оборвал Крохина:
- Давайте, Станислав Яковлевич, прекратим бессмысленную дискуссию и займемся делом. Что еще исчезло из тайника вместе с облигациями?
Крохин заметно растерялся. Опять принялся перетягивать цепочкой палец, задумался, как будто решал, стоит ли игра свеч, и наконец через силу выдавил:
- Больше ничего.
Антон пристально посмотрел в глаза:
- Хотите, чтобы мы отыскали облигации?
- Безусловно.
- Тогда отвечайте на мои вопросы откровенно.
- Что имеете в виду? - вроде бы не понял Крохин.
- Только ли облигации исчезли из тайника? - чеканя каждое слово, спросил Антон.
Лицо Крохина болезненно передернулось. Он, похоже, сделал над собой усилие и, потупившись, проговорил:
- Кроме облигаций, в тайнике лежали какие-то старые отцовские бумаги. Я даже точно не могу сказать, что в них было.
Антон посмотрел на Крохина с укором:
- Нельзя так, Станислав Яковлевич…
Крохин удивленно поднял глаза, но не проронил ни слова. Антон помолчал и добавил:
- Нельзя играть в прятки.
- Знаете… Я вышел из детского возраста, чтобы забавляться такими играми.
- Мы тоже. Поэтому серьезный разговор давайте вести серьезно, - заметив, что Крохин хочет что-то сказать, Антон, подняв руку, остановил его и докончил свою мысль. - Из простого любопытства и то вы должны были заглянуть в отцовские бумаги.
Крохин пожал плечами:
- Представьте, что я нелюбопытный.
- В таком случае нам будет трудно разговаривать.
- Разве я виноват, что вам по душе любопытные?…
- Мне по душе… - Антон начинал терять терпение. - Станислав Яковлевич, если вы пришли к нам за помощью, так будьте откровенны до конца!.. Ну, что вы крутите? За мальчишек нас считаете?… Вы неглупый человек, врач… Поймите, если потерпевший не откровенен со следователем, то трудно рассчитывать на успех розыска.
На этот раз Крохин молчал очень долго. Антон, понемногу успокаиваясь, изрисовал завитушками и вензелями подвернувшийся под руку листок календаря, несколько раз переглянулся со Славой Голубевым, а Станислав Яковлевич все молчал. На его осунувшемся лице можно было без труда разглядеть мучительную внутреннюю борьбу, как будто на полном серьезе делался выбор между жизнью и смертью. В конце концов Крохин все-таки решился:
- Кроме облигаций, в тайнике лежали материалы уголовного дела, которое вела в семнадцатом году сыскная полиция по поводу исчезновения драгоценностей моего деда.
- Купца Кухтерина?!. - враз сорвалось у Антона и Голубева.
Крохин, как показалось Антону, посмотрел на них с высокомерием, усмехнулся и спросил:
- Что вас так удивило?
- Значит, вы внук ограбленного купца? - уже спокойно спросил Антон, стараясь сообразить, не сочиняет ли Крохин.
- Да… Моя мама, Ариадна Аристарховна, урожденная Кухтерина. Вы находите в этом криминал? По-вашему, быть потомком богатого купца - преступление?…
- По-нашему, будьте вы хоть наследным принцем, но не нарушайте уголовный кодекс…
- Разве я его нарушил? - резко прервал Антона Крохин.
- В этом пока никто вас не обвиняет, - сделав ударение на слове "пока", проговорил Антон и сразу спросил: - Как материалы сыскного отделения попали к вам и для чего вы их хранили?
- Это семейная реликвия.
- Реликвия?… Вы этим бумагам поклонялись?
- Я поклонялся своему деду, который из простых мужиков сумел стать миллионером.
- Как документы попали к вам? - строго повторил вопрос Антон.
Крохин задумался, на его впалых щеках заходили желваки. Видимо, решив, что терять больше нечего, он хмуро ответил:
- Это дело вел отец. Он работал в сыске, только что окончив юридический факультет. После революции забрал из архива все материалы, как печальную память о семейной катастрофе. После смерти отца, естественно, документы перешли ко мне.
- Вашего отца звали Яковом Ивановичем? - вспомнив рассказ деда Матвея, спросил Антон.
- Да… Моим отцом был Яков Иванович Крохин. Прошу учесть, что после революции он признал Советскую власть и не подвергался никаким репрессиям. Он честно трудился до конца своих дней.
В разговор вмешался Слава Голубев:
- Станислав Яковлевич, вы долгое время жили в Томске. В пятидесятые годы там, говорят, можно было встретить такого, знаете, чуточку помешанного старичка по прозвищу Якуня-Ваня. Вам не доводилось его видеть?
- При чем здесь прозвище?… - Крохин недоверчиво посмотрел на Голубева, как будто заметил, что его разыгрывают. - "Якуня-Ваня" - это была любимая присказка моего отца. Дальше что?…
- Да нет, ничего, - торопливо проговорил Голубев и вздохнул. - Умер ваш отец, умерла и присказка.
Крохин натянуто усмехнулся:
- Естественно.
- Кстати, когда и где он умер? - спросил Антон.
- В Томской психиатрической больнице. В пятьдесят шестом году у отца случилось тяжелое психическое заболевание, а через два года он скончался.
- Сами вы не пытались отыскать драгоценности деда?
- Столько лет спустя?… Кто ж их теперь найдет?… - Крохин задумчиво опустил голову. - Правда, однажды, охотясь в Потеряевом озере с подводным ружьем, я натолкнулся у острова на затопленные подводы. Похоже, это были подводы моего деда, но, кроме чайного сервиза, там уже ничего не было.
- А вы к старушке Гайдамаковой не обращались?
Крохин будто испугался:
- Никакой Гайдамаковой я не знаю!
Антон укоризненно посмотрел на него:
- Опять вы не откровенны, Станислав Яковлевич… Насколько нам известно, Елизавета Казимировна Гайдамакова - давняя ваша знакомая из Березовки. Если забыли, напомню, что она была у вас на приеме в больнице в этом году, девятого августа. Помните, когда вы купили у Торчкова лотерейный билет?…
- Что-о?!. - Крохин чуть было не вскочил со стула. - Мотоцикл я выиграл по собственному билету и продал его в соответствии с существующим порядком, через комиссионный магазин. Я ведь, кажется, вам объяснял, товарищ Бирюков, когда вы приходили ко мне домой. Зачем опять возвращаться к бесплодному разговору?
- Затем, Станислав Яковлевич, что в тот раз вы были со мной еще более не откровенны, чем сегодня… - Антон сделал паузу. - Хотите, расскажу подробнейшим образом всю нечистоплотную историю с лотерейным билетом?
- Нечистоплотную?… - на лице Крохина мелькнула обида и он с вызовом ответил: - Хочу!
К подобным приемам допроса Антон прибегал только в тех случаях, когда не сомневался в достоверности сведений, которыми располагал. Это давало возможность не играть с допрашиваемым в кошки-мышки и, как правило, ускоряло выяснение истины. Сейчас по лотерейному билету уголовный розыск имел ясную картину, и Антон заговорил:
- Собственно, не буду пересказывать то, что вы, Станислав Яковлевич, прекрасно знаете без меня. Это скучное занятие. Я только покажу вам одну вещь, и вы все поймете…
- Какую еще вещь? - насторожился Крохин.
Антон достал из сейфа золотой перстень, показал его Крохину и спросил:
- Узнаете?… Будете лукавить, напомню, что на этой вещице даже имеется семейный вензель Кухтериных.
Крохин изменился в лице. Показалось, будто скрежетнул зубами. Видимо, поняв, что карта бита, почти прошептал:
- Перстень стоит почти семьсот рублей, так что с Птицыным я рассчитался сполна и статью за спекуляцию мне не пришьете, - растерянно взглянув на Антона, быстро спросил: - А у Торчкова что, свидетели есть, как он продавал мне лотерейный билет?
- Разве в этом дело… - Антон брезгливо поморщился. - Откуда у вас этот перстень?
- По наследству, от матери. Вензель "АК" означает "Ариадна Кухтерина". Еще вопросы будут?
Антон наклонил голову:
- Будут, Станислав Яковлевич. Зачем все-таки приезжала к вам Гайдамакова в последний раз?
Крохин уставился взглядом в пол.
- Кажется, вспомнил теперь старушку из Березовки, - помолчав заговорил он. - Она несколько раз лечила у меня зубы, а последний раз приезжала за мышьяком. Сказала, одолевают в доме крысы. Вместо мышьяка я дал ей два пакета крысида.
- Знаете о том, что этим крысидом отравлены не только животные Гайдамаковой, но и ваша собака?
- Кто это мог сделать? - неподдельно удивился Крохин.
- Не догадываетесь?…
- Клянусь святыми!
"Есть ли для вас что-нибудь святое?" - чуть было не сорвалось у Антона, но он сдержался и спросил:
- Что вас связывало с одноруким заготовителем? Зачем он с Торчковым недавно приезжал к вам?
- Ничего меня с ним не связывало, - вяло, как будто потеряв последние силы, ответил Крохин. - Просто я иногда сдавал ему скопившуюся в доме макулатуру. Сами понимаете, кроме заезжих заготовителей, в райцентре макулатуру деть некуда. А ведь это ценность, зачем же ей пропадать…
- Ковер, завернутый в простыню, который лежал у вас в мезонине, на макулатуру выменяли?
- Какой ковер? Нет у меня в доме никаких ковров.
- Правильно, сейчас нет. А почему?… - спросил Антон и сам же ответил: - Потому, что заготовитель попутно с содержимым тайника прихватил и ковер, который перед этим вам привез. В телеге у него нашли этот сверток.
Крохин словно онемел. Диковатым, вконец испуганным взглядом заметался между Антоном и Славой Голубевым, как будто искал у них поддержки, и вдруг, захлебываясь, почти закричал:
- Значит, это он!.. Он!.. Его немедленно надо арестовать. Это страшный человек… Это грабитель!.. Отец рассказывал, на чьей совести бриллианты моего деда, и предупреждал, что этот человек всю жизнь будет охотиться за ними. Я знал историю похищения бриллиантов, но я… я представлял его глубоким старцем…