– Знакомьтесь, коллега! – торжественно представил меня историк еще одному своему гостю. – Емельян Огнев! Цыганский барон!
– Очень рад. – Красавец барон приложил к своему сердцу руку, унизанную перстнями.
– И я весьма рад, – отвечал я учтиво. – Если помешал – скажите прямо.
– Да что вы, коллега?! – всполошился учитель. – Как можно?! Разве вы можете помешать кому-то?
Это был для меня вопрос вопросов: могу ли я помешать кому-то? И если могу, то как? Пятнадцать человек уже стали покойниками. Это не считая Штейнберга. "Пятнадцать человек на сундук мертвеца…" И сундук тот был в черно-белую клеточку.
Не заставляя себя долго упрашивать, я положил файлы с личными делами бывших "полярников" под нижнюю полку и сел к столу.
– Емельян зашел извиниться за своих вар… за людей то есть, – пояснил историк. – Его табор остановился на соседних путях.
– Виновные ромалы уже наказаны, – кивнул барон.
Седой и благородный цыганский вожак мне исключительно понравился. Был он одет в синюю "поддевку" – от Кляйна, не меньше, – поверх шелковой рубахи, схваченной широким ремнем на поясе, и его черные глаза на загорелом лице источали сдержанное веселье.
Говорить нам друг другу было нечего, и Емельян Огнев потянулся за гитарой, стоявшей в углу. Инструмент с потертым орнаментом вокруг деки мелодично зазвенел в его искусных руках.
– Тараканы! – сказал барон. – Старая цыганская песня! – И запел: – Ай, тараканы, тараканы, тай рас– простандынэ, кана, пиро стяны…
На втором куплете Родион горько заплакал.
– Что с вами, коллега? – встревожился я.
– Больше никогда! – всхлипнул историк, размазывая по щекам слезы.
Я понял, что тараканы отныне могут свободно разгуливать по всему периметру учительского жилья, где бы он впредь ни поселился.
Вскоре пришел Гудвин, и мы с ним уединились.
Услыхав о моем намерении отправиться поутру в подмосковное турне, Гудвин вызвался в сопровождение.
– Знаю я этот ресторан, – заявил он без экивоков. – Мы с братьями когда-то в нем гуляли. Он раньше "Теремком" назывался.
До "Последнего рубежа" – очень мне хотелось узнать, так ли мертв Стриж, как его малюют! – решено было добираться электричкой. Эдак было дешевле и безопасней. Наличные средства мне уже подошла пора экономить.
– И вот еще что, – сказал я Гудвину. – В розыск меня объявили.
– Которые? – сразу выказал тот знание предмета. – Менты или урки?
– Те и те, – сознался я. – Если поймают – хана.
– А мы тебя замаскируем! – Пришедший на ум выход из положения Гудвин стал немедля расширять и углублять. – У меня здесь путевая обходчица подружка, твоих примерно габаритов! Возьмем ее прикид: косынку, юбку – все дела! Еще пасть губной помадой намажем, и хрен кто тебя за версту узнает!
Я представил себе обрисованную Гудвином заманчивую перспективу, и меня бросило в дрожь. Трансвестит-бродяга в нашем городе – явление штучное. Хороши мы будем: лиса Алиса и кот Базилио, путешествующие до первого патруля.
– У тебя другие мысли есть? – обиделся Гудвин, выслушав мой отказ.
Идея обмотаться бинтами мигом вернула мне его расположение.
– Ништяк! – загорелся мой изобретательный товарищ. – Клавка тебя так упакует, что мусора будут сами шарахаться!
С утра путевая обходчица Клавдия была призвана Гудвином в наш "санитарный" поезд и без лишних вопросов сделала мне перевязку.
Дальнейшая наша одиссея убедила меня в правильности совершенного выбора. Встречные старались на меня не смотреть или, подобно пассажирам электрички, поглядывали все больше исподтишка.
На последней полосе газеты "Вчера", изучаемой мною в ожидании Гудвина, я обнаружил знакомую фамилию. "Глава частного охранного предприятия "Близнецы" господин Галемба был убит в своем рабочем кабинете выстрелом в голову, – гласила сводка в разделе "Криминальные будни". – – Следствие располагает данными о том, что частный детектив знал своего убийцу. Он сам провел в кабинет посетителя, который задержался там не более пяти минут и беспрепятственно покинул здание на Поварской улице. Судя по почерку, убийство Галембы имеет ярко выраженный заказной характер. Круг деловых партнеров сыщика в данный момент уточняется".
"Еще какой заказной!" – усмехнулся я невесело. Я даже знал, с чьей подачи его заказали. Мой телефонный звонок Маевскому с намеком на источник информации о нем возымел результат. Но раскаяний почему-то я не испытывал. Междоусобица в лагере противника была мне на руку. А Галемба сам выбрал свою стезю. "Не поднимай с земли всякую дрянь", – говорила мне в детстве мама. "Поднявший меч…" – ну, и так далее.
– Станция Одинцово! – сообщил "радиомашинист". – До станции Голицыно поезд проследует без остановок!
Людей в вагоне изрядно поубавилось. Ехать стало легче, ехать стало веселее. Веселее главным образом за счет того, что из похода вернулся Гудвин. Он сел напротив меня, согнав предварительно со скамьи долговязого подростка.
– Пятьдесят без мелочи! – похвастал он и предъявил мне полную этой самой мелочи беретку.
– Я б тебе сотню дал, – обмолвился я, – только б ты "еврейский вопрос" в покое оставил.
– Мне чужого не надо! – оскорбился Гудвин, рассовывая подаяние по карманам.
Деревяшка его, отцепленная заранее, была так же бережно уложена в футляр.
И тут нежданно-негаданно в вагон нагрянули контролеры.
– Ваши билеты, – обратился к нам бравый парень в черной форменной шапке, когда до нас дошла очередь.
– А ваши билеты? – живо отреагировал Гудвин.
– Мы контролеры! – нахмурился паренек.
– И мы контролеры! – обрадовался Гудвин, выхватывая из накладного кармана бутылку "Столичной".
– Петрович! – окликнул молодой, но ко всему уже привычный контролер своего напарника. – У нас проблема!
Петрович, мужчина в годах и, по всему видать, со стажем, бросив "текучку", немедленно устремился на помощь.
"Проблема" разрешилась минут за пять. Следующая "проблема", возникшая из другого кармана бродяги, уже потребовала более обстоятельного разбора. Благо что Гудвин все свое носил с собой, включая стакан и незатейливую закуску.
– А с товарищем что? – кивнул на меня Петрович.
– Плохо с товарищем! – Гудвин охотно пустился в разъяснения. – У товарища ожог третьей степени! Девяносто два процента кожи псу под хвост! Говорил ему: "Не кури в постели!" Что обидно – матрас почти новый спалил!
– Все правила техники безопасности написаны кровью, – философски заметил Петрович. – Вот у нас, когда я сцепщиком работал, был случай. Малый вставил башмак под колесо. Башмак-то он вставил, да криво по трезвой лавочке. Его мысли, видать, были в ближайшем магазине. Вагон поехал и бригадира задавил. Вывод такой: сперва опохмелись, а после за дело берись.
Наша беседа "за жизнь" была прервана появлением наряда железнодорожной милиции.
– Здорово, Петрович! – приветствовали, шагая мимо нашего отсека, патрульные ветерана ветки Москва – Можайск.
– А это кто с вами?! – Крепыш в пятнистом бушлате притормозил, рассматривая меня.
Мой облик того заслуживал.
– Они контролеры! – небрежно отмахнулся наш собутыльник в форменной шапке.
– Ну-ну! – Крепыш, оглядываясь, поспешил за своими.
– Нет, ты объясни, – обратился Гудвин к Петровичу, до того неприязненно следивший за стражами порядка. – На фига им камуфляж?
– Служба такая, – пояснил разомлевший Петрович.
– Допустим, "Буря в пустыне", – не унимался Гудвин. – Это я понимаю! Пески! С ними сливаться надо. Допустим, джунгли! С кем мы еще воевали?
– С Чечней! – подсказал молодой контролер, играя компостером.
– Да хоть с Монголией! – выразил согласие мой спутник. – Там у них леса и горы повсюду! Но ответь мне: с каким ландшафтом местности эти мудаки в электричке слиться хотят?!
– Такая задача вопросов необоснованна, – вступился Петрович за родную милицию. – Что выдали, то и носят. Это с начальства надо спрашивать.
– Сольемся в экстазе! – Молодой охотник за безбилетными поднял стакан.
Пассажиры поглядывали в нашу сторону с недоумением и опаской. Мало ли что мог выкинуть отряд буйных контролеров, затеявший пьянку на вверенном маршруте.
В Голицыно мы распрощались со своими сослуживцами и вышли под мокрый снег. Причем Гудвин вышел в состоянии большого душевного подъема. Кое-как мы выяснили на станции дорогу к ресторану "Последний рубеж" и продолжили наше путешествие. По дороге еще Гудвин упорно пытался колядовать, пугая местных обывателей своим устрашающим видом. Я, разумеется, тоже невольно дополнял эту жанровую картинку.
– Может, отгул возьмешь?! – в конце концов не выдержал я.
– Все ништяк, Угорь! – веселился бродяга. – Не дрейфь! Пару километров осталось!
Долго ли, коротко ли, но все же одолели мы эту финишную прямую.
Ресторан "Последний рубеж" – высокий терем под старину, выполненный из теса и потемневших за годы его стояния бревен – уютно светился в наступающих сумерках всеми своими окнами, заправленными в резные наличники.
Шумное трио каких-то пижонов, обутых в лаковые туфли, обогнав нас, вознеслось по крыльцу и забарабанило в дверь. На двери открылось слуховое окошко. Что им было сказано, я не расслышал, однако самый напористый из молодчиков посулил сказавшему "обломать рога". И тогда в образовавшуюся щель высунулась могучая лапа с пылающей головней. Оскорбитель в подожженной дубленке падал с крыльца, как подбитый "мессершмит" – исторгая рев и языки пламени. Его компаньоны, скатившись по лестнице, забросали погорельца комьями грязного снега, и вся троица с бранью и обещаниями еще разобраться удалилась несолоно хлебавши.
– Ох, ни фига себе поужинали ребята! – изумился Гудвин за нас обоих. – Ты видел, а?!
Я видел. Судя по этому яркому эпизоду, миссия мне предстояла не из легких. "Последний рубеж" оборонялся неизвестными ополченцами в лучших традициях наших отцов. Только бутылок с зажигательной смесью не хватало.
В процессе оперативного совещания мы с Гудвином разработали план взятия "бастиона". Основным разработчиком выступил мой более тертый школьный товарищ. Со времен его кавалерийского набега на "стекляшку" немало воды утекло, зато ума прибавилось. План его был простой и надежный.
– Ты давай по-быстрому внутрь, – сказал Гудвин, присаживаясь на ступеньки, – а я на стреме останусь.
Других идей на этот раз у меня не родилось, и я поплелся в харчевню. На мой робкий стук отзыв последовал незамедлительно.
– Ну, хана тебе, падла! – распахнув настежь дверь, прорычал звероподобный громила. – Сам напросился!
Он сгреб меня в охапку и забросил внутрь помещения. Словно жаба, я шлепнулся на покрытые лаком доски пола, и на спину мне опустилось чье-то тяжелое колено.
– Я насчет Стрижа хотел узнать! – прохрипел я, придавленный весом в центнер.
И сразу почувствовал большое облегчение. Громила слез со спины, давая мне возможность самостоятельно подняться на ноги.
– Стрижа тебе надо? – Он скользнул взглядом по моему обмотанному бинтами лицу. – Боцман! Тут какая-то мумия Стрижом интересуется!
– Тащи ее сюда, – распорядился бородатый мужичок вполне миролюбивой крестьянской наружности, гревший, сидя на табуретке, руки у почтенных размеров жарко натопленного камина.
Как оказалось, это и был названный Боцман.
Громила подтолкнул меня так, что я долетел до него будто перышко, подхваченное порывом ветра.
– Садись, добрый человек. – Боцман щелкнул пальцами, и громила швырнул меня на свободный стул. – Рассказывай, зачем тебе Стрижа.
Окинув беглым взглядом просторный зал, я понял, что посетителей в ресторане давненько не принимали.
– Что ж ты замолчал? – Боцман подбросил в камин пару поленьев. – Ты не молчи. У нас балагуров любят. Верно, Мишаня? Молчунов у нас бьют по почкам.
Громила заржал. Шутка пришлась ему по душе. Я уже собрался отлить Боцману порядочную пулю вроде того, что Стриж приходится мне седьмой водой на киселе и все такое прочее, как дверь вздрогнула от удара.
– Что-то к нам зачастили сегодня, – молвил Боцман. – Мишаня, поди-ка прими там, кого Бог послал.
Если б кого Бог и послал, так это Боцмана. За его смиренной внешностью и простецким говорком угадывался настоящий душегуб. Я б его сам послал, будь на то моя воля.
Мишаня, переваливаясь с ноги на ногу, словно его лесной тезка, затопал на выход.
– Отскочи, параша! Штифты закрою! – услышал я сзади голос Гудвина.
Похоже, ему надоело мерзнуть на улице.
– Кто это у нас там по фене ботает? – удивился Боцман.
– Ты кто?! – спросил Мишаня ушлого бродягу.
– Адмирал! – рявкнул Гудвин.
– Какой адмирал?! – продолжал допытываться любознательный Мишаня.
Я обернулся. Мне тоже стало интересно, какой Гудвин адмирал.
– Нахимов! – Гудвин боднул громилу макушкой.
– Ой! – сказал Мишаня, хватаясь за живот и отступая в сторону.
Скорее мой спутник был похож на флотоводца Нельсона, если уж между адмиралами выбирать. Уронив на пол футляр с протезом при виде сидящего у камина мужичка, он распахнул свои объятия:
– Боцман! Боцман, черт старый!
– Невезуха! – Мужичок вскочил, опрокинув табуретку.
И два уркагана бросились хлопать друг дружку по плечам.
По лагерной кличке Гудвина я догадался, что и там он успел себя зарекомендовать как полный неудачник.
– Ты как здесь?! – Боцман потащил бродягу к столу, украшенному разнокалиберными бутылками. – Давай за встречу по маленькой! Глаз-то куда делся?!
– Голубь клюнул, – ответствовал Гудвин. – Давай уж по большой!
– Почему-то я не удивляюсь, – наполняя стопки, заметил Боцман.
Мы с Мишаней на этом празднике остались наблюдателями.
– А это кто? – Боцман проткнул пальцем воздух в моем направлении, когда они отметили нечаянную встречу.
– Да хрен его знает. – Гудвин потащил к себе тарелки с разносолами и маринованными грибками.
Лицо у меня вытянулось, но под бинтами этого никто не заметил.
– Шучу, – сказал Гудвин, закусывая с чавканьем и сопением. – Кореш мой. От ментов бегает.
– А чего морда замотана? – поинтересовался старый бандит.
– Морда-то?! – Гудвин задумчиво посмотрел на меня и высморкался под ноги. – Я ж говорю: от ментов бегает! Пятерых замочил! Вот и пришлось ему пластическую операцию сделать!
– Вон как! – закряхтел Боцман. – А мой-то Мишаня чуть ему шею не свернул! Ну иди, человек хороший! Отведай, что Бог послал, да расскажи о наболевшем!
Наболело у меня за последние месяцы много, но всего я Боцману рассказывать не стал. Рассказал только, что за Стрижом должок имеется и пришел я его сполна получить, потому как операция моя пластическая в немалые деньги стала.
– Должок?! – Боцман с Мишаней переглянулись. – Должок! Ты понял, да?! Он со Стрижа должок пришел получить!
Смеялись они долго и заразительно.
– Ой, не могу! – вытирая слезы, хрюкнул Боцман. – Должок!
И вдруг сделался серьезным.
– На небе получишь. – Он подцепил вилкой груздь и отправил в рот. – Я сам бы получил, да не спешу туда. Стрижа твоего неделю назад какой-то маньяк ножичком почикал. Мишаня, принеси-ка еще дровишек.
Громила, не переча, отправился за топливом.
– Я над ним крышей был, – поведал нам Боцман. – Мы – народ сельский: ведем себя тихо, беспредела не чиним. Или столичным твой Стриж поганку завернул, или, как с тобой, за долги его пописали. Мы с покойничком в доле состоим, так что я вот теперь хозяйство принимаю. На днях покупателей жду.
В общем-то это все, что я хотел выяснить. Стрижа, как и Варданяна, зарезали. Значит, размен фигур состоялся. Офицер Стриж из последней шеренги, "мастер кинжальных проходов", как отметил Митька Вайс, и, как его именовали в средневековой прозе, "лучник", пал на шахматном поле боя. Последние сомнения насчет существа игры, в которой я и сам принимал посильное участие, у меня угасли. Угасли, как уголек на кончике сигареты, раздавленной в пепельнице, когда я дослушал повествование Боцмана.
Соседи по нарам еще долго вспоминали прежнее свое лагерное житье-бытье, но меня это не интересовало. Интересовало меня, как я доберусь до второго "гроссмейстера". Он был для меня поважней, чем Аркадий Петрович Маевский. Это он занес меня в список смертников, поставил в пеший строй, обреченный на истребление, и с него я хотел за это спросить в первую очередь.
ГЛАВА 19 СОКОЛИНАЯ ОХОТА
Изучив персональные дела четверых бывших "полярников", отложенные в долгий ящик под нижней полкой нашего с Гудвином купе, я почерпнул из них дополнительные сведения, придавшие Митькиной версии сравнительно законченный характер. Сравнился без особых усилий Отар Кипиани, младший менеджер финансово-промышленной группы, с убиенным охранником филиала "Дека-Банка" Семеновым, и без видимых натяжек сопоставился утопленник Вирки с исполнительным директором бельгийского отделения "Третьего полюса" Рокотовым. Совпали примерно и даты их "выбывания". Добавив к ним Стрижа с Варданяном, я приобрел таким образом схему размена более-менее равнозначных фигур. Что и требовалось доказать.
Итак, шахматная партия существовала. Ставки в ней, судя по количеству пролитой крови, были чрезвычайно высоки. По гипотетическим условиям игры соперники лишь утратили возможность ее продолжения из-за моей феноменальной живучести. Остановить же партию вовсе какими-то жалкими публикациями-однодневками было утопией. Остановить я ее мог только прямым попаданием в голову извращенца Маевского. Подобрался я к нему раз, сумел бы подобраться и второй. Тем более обладая его адресами и явками. А ежели не подобраться, так подстрелить с дальней дистанции. Я, конечно, не Ли Харви Освальд, но и Маевский не президент супердержавы. Что до нравственного аспекта подобного мероприятия, то здесь я и вовсе чувствовал себя неуязвимым: прикончить бешеную собаку – поступок благой со всех точек зрения. Здесь я только оказал бы услугу себе и обществу. А рассуждать о подмене собой органов юстиции при наличии в этих органах такой сволочи, как следователь Задиракин, было в моем положении верхом фарисейства и глупости. Загвоздка была совсем в ином. Остановив игру на нынешней ее стадии, я спокойно бы вернулся к своей оседлой жизни и сохранил бы ее всем остальным кандидатам в покойники. А победитель отпраздновал бы свой досрочный успех. Вот это обстоятельство и удерживало меня всерьез от нанесения превентивного удара. Победителей, как известно, не судят. Тем более что и судить-то в данном случае было бы некого. Кто он, этот самый победитель, я так бы никогда и не узнал. А смерть Ивана Ильича, как и гибель еще пятнадцати ни в чем не повинных душ, осталась бы не отомщенной. Сидя в купе и размышляя таким приблизительно манером, на беду свою, да и не на свою, я думал о мертвых больше, чем о живых. Праведное чувство мести подталкивало меня на поиски второго шахматиста, и не ведал я, какой ценой они будут оплачены в самом ближайшем будущем.
– Что это?! – пронзительный крик Родиона вернул меня в реальность.
Я бросил папки на стол и выглянул за окно. Историк, будто ужаленный, размахивал моей курткой.
– Что это?! Что это?! – причитал он испуганно. – Боже мой! Что это?!
"Сотовый!" – смекнул я и бросился спасать педагога.
Когда я спрыгнул на насыпь, Родион уже яростно лупил курткой по рельсам.