Зерцалов начал рядовым механиком, а закончил главным. По мере продвижения по службе рос список благодарностей, полученных им. "За досрочное выполнение производственного плана", "За победу в социалистическом соревновании", "В ознаменование годовщины Великой Октябрьской социалистической революции…", "За участие в спасении рыбаков потерпевшего крушение иностранного судна…".
Отметили Зерцалова как-то и премией в размере месячного оклада – за организацию на "Красном пролетарии" художественной самодеятельности.
"И жнец, и швец, и на дуде игрец",– подумал про себя Виктор Павлович.
А вот финал карьеры главного механика его удивил: уволили за прогул. Основанием для грозного приказа послужила подшитая к делу докладная записка капитана траулера Костылева. Из нее следовало, что Зерцалов С. А. с 27 июля по 7 августа 1984 года не явился на работу, а оправдательных документов не представил. Причины прогула объяснил только устно. Костылев считал их неубедительными.
Что привел в свое оправдание Зерцалов, в рапорте не говорилось.
– Из-за чего же он прогулял? – спросил оперуполномоченный, показав докладную начальнику отдела кадров.
– Понятия не имею,– пожал тот плечами.– В то время я еще не сидел в этом кабинете.
– Где сейчас находится "Красный пролетарий"?
– Списан в утиль.
– Жаль,– огорчился Жур.– Хотелось бы поговорить с членами экипажа, с Костылсвым.
– С ним – проще пареной репы. Сидит за стенкой, рядышком. Давно уже бросил якорь. На пенсии. Но дома помирал со скуки, вот и попросился к нам в кадры.– Начальник отдела позвонил по внутреннему телефону.– Дмитрий Данилыч?… Нет, ты нужен не мне, а одному товарищу… Заглянет сейчас к тебе… Капитан Жур… Точно, такого капитана ты и не должен знать… Почему? Да он капитан милиции…– Закончив разговор, начкадров сказал Виктору Павловичу: – Выйдите и сразу дверь направо…
Дмитрий Данилович Костылев совсем не походил на морского волка. Худенький, согбенный, он чем-то напоминал "всесоюзного старосту" Калинина. Та же бородка, усы, развал волос на голове. Только без очков. Костылев усадил оперуполномоченного на стул и спросил:
– Опять кто-нибудь нашкодил из наших ребят?
– Это мне неизвестно… Интересует меня, Дмитрий Данилович, прошлое. Когда вы ходили на "Красном пролетарии".
– Эк, чего вспомнили! – Бывший капитан с грустью посмотрел на фотографию родного судна, прикрепленную к шкафу со множеством папок.– И сейчас бы ходил, если бы не один проходимец.
– Хорошо помните лето восемьдесят четвертого года? – продолжал Жур. При этих словах лицо Костылева перекосила гримаса.
– Да-да, помню. Помню…– вздохнул капитан на пенсии.
– И членов экипажа?
– А как же! Жили, как одна семья. Иначе в море нельзя.
– Тогда был уволен Станислав Зерцалов…
– Господи! – подскочил на стуле бывший капитан.– Из-за него-то меня и списали!…
– А почему вы назвали его проходимцем?
– Проходимец и есть! – гневно сверкнул глазами Костылев.– И стукач при этом!
Он не на шутку разволновался, вскочил и быстро зашагал по кабинету, переваливаясь из стороны в сторону, что, наконец, выдало в нем настоящего моряка.
– Когда Зерцалова направили ко мне на судно, я сразу почувствовал, что добром это не кончится,– рассказывал он на ходу.
– Почему?
– Если у тебя в подчинении родственник начальства – хорошего не жди! – сердито проговорил он.
– А что, все многочисленные благодарности вы давали ему по блату?
– Я? По блату?! – округлил глаза Костылев.– Да как после этого бы на меня смотрел экипаж?!. Нет, работник он был отличный. И по общественной линии… Его даже отметили денежной премией вместе с нашей поварихой Любашей Горчаковой. Такой коллектив художественной самодеятельности создали – гремели на всю флотилию…
– Так в чем же дело? Не сошлись характерами?
– Характеры тут ни при чем. Признаться, мы ни разу даже не поссорились… Понимаете, вроде бы нормальный мужик, компанейский, затейник. И на участке у него всегда был полный ажур. Но уж больно выпендривался. Будто умнее всех и лучше.
– А может, имел на то основания?
– Да я не против, если он прочитал в сто раз больше книг, чем я. Ну, здорово играет на гитаре… Зачем выпячиваться? Настоящий человек держит это в душе. Ведет себя скромно. А у него и душа-то была с гнильцой…
– Из чего вы это заключили?
– Вы знаете, что в те, как сейчас говорят, застойные времена, Зерцалов занимался антисоветской деятельностью?
– Знаю,– кивнул Жур.– Но теперь это считается незазорным, даже наоборот.
– Но почему тогда троих парней, с которыми он распространял какие-то клеветнические бумажки, заслали в Сибирь, а Зерцалов вышел сухим из воды? Знаете?
– Откуда мне это знать…
– То-то и оно,– злорадно проговорил Костылсв, тряся бородкой.– Продал он своих дружков с потрохами.
– Вы это точно знаете?
– Факт! – Бывший капитан зачем-то огляделся и негромко сказал:– Понимаете, с человеком, кто вел их дело, я не то чтобы в приятелях, но, в общем, знаком… Ребят тех давно уже реабилитировали, сам он ушел из органов. Недавно мы сидели, немного приняли. Я и спросил насчет Зерцалова. Тот прямо сказал: когда их зацапали, посадили в кутузку, то на первом же допросе этот Стасик и поплыл. Наложил полные штаны и всех выдал с головой. А сам стал только свидетелем. Они – обвиняемыми. Поняли? И дал подписочку помогать нашим органам, информировать их, кто с кем и о чем… Понятно? Стукач, одним словом.
– Так это или нет, оставим на совести вашего знакомого,– Жур не хотел окунаться в эту тему.– Припомните, пожалуйста, историю с его увольнением.
– А что вспоминать – словно как вчера было.– Костылев открыл шкаф и зачем-то стал рыться среди каких-то бумаг.– Понимаете, мы готовились идти в круиз вокруг Европы. Проводили профилактический ремонт, чистили, драили, наводили лоск. Главный механик обычно в это время находится на судне. Двадцать шестого июля Зерцалов попросился на берег. К приятелю, говорит, надо съездить на дачу, пустить водяной насос для всяких там бытовых нужд. А завтра, мол, буду как штык… Отказывать не было причин. До отплытия десять дней. У него все шло путем… Двадцать седьмого нет, на следующий день тоже. Позвонил домой его жене, Регине Власовне. Она удивилась, думала что муж на "Красном пролетарии". Ни о какой даче и слыхом не слыхивала… Ну, помчалась туда. Звонит мне в ужасном состоянии. Оказывается, двадцать седьмого утром Зерцалов пошел на электричку и после этого – как сквозь землю провалился. Мы, конечно, всполошились. Милиция – на ушах. Регина Власовна вне себя от горя. За несколько дней в щепку превратилась… И вот седьмого августа, в день нашего отплытия, Зерцалов заявляется как ни в чем не бывало. Я, конечно, набросился на него: где пропадал? У того глаза на лоб: вы же, мол, сами отпустили. Обещал быть на следующий день – вот и явился… Я говорю: ты что, с ума спятил? Десять дней тебя не было!… Он дуриком прикидывается: какие-такие десять дней? Я сую ему под нос газету. Он как-то странно посмотрел на меня и говорит: у них, выходит, совсем по-другому течет время. Я думал, мы летали всего десять минут… Куда летали, кто они? Он отвечает: в космос, с инопланетянами…
Костылев замолчал и, переложив кипу газет и бумаг на стол, продолжил свои поиски.
– И что дальше? – нетерпеливо спросил Жур.
– Ладно, думаю, хрен с ним, с космосом, дурочку валяешь, а тут вот-вот выходить, и дел еще по горло. С ним решил потом разобраться. Спросил только, где его вещи. Через четыре часа ведь отчаливать… Среди пассажиров было много начальства, и местного, и из Москвы. Организовали оркестр… Зерцалов смеется: как отчалим, так и причалим… Плюнул я на него и больше не стал разговаривать… Вышли мы в море, а на следующее утро напоролись на банку, винты погнули. Пришлось возвращаться. Позор… Что меня взбесило – Зерцалов еще и подначивает: мол, говорил, что вернемся? Пошел я к начальству и поставил ультиматум: или он или я на судне. Попросили составить докладную. Ну, я и накатал рапорт на него и отдельно на штурмана.
– А штурман тут при чем?
– Голову даю наотрез, что они сговорились. Я знал, они до этого на пару крутили амуры с девчонками. Думаю, подцепили очередных краль, вот и сорвали своевременное отплытие. Две недели заменяли нам винт и гребной вал. Ушли потом уже без Зерцалова…
– И без штурмана?
– Он отделался выговором и денежным начетом. Это был мой последний рейс. Вернулись – тут же меня отправили на пенсию. Зерцалов отомстил. С помощью своего тестя. И чтобы вовсе выставить меня на посмешище и оправдаться, он стал писать жалобы в министерство, в обком, в ЦК партии, депутатам, Генеральному прокурору и даже в ООН, доказывая, что он уволен незаконно, так как в космос летал не по своей инициативе. Скажите, нормальный человек станет подобный бред по всему свету рассылать и у людей время отнимать. Слава Богу, в нашем обкоме один умный секретарь нашелся – взял да и поручил врачам-психиатрам заинтересоваться Зерцаловым. Те начали с ним беседовать, а он и их за дураков считает, твердит одно и то же – летал, мол, в космос. Ну те сразу сообразили, с кем дело имеют. Доложили куда надо и кому надо. Только после этого Зерцалова и забрали в дурдом…
– Куда? – решил уточнить Жур.
– В психиатрическую больницу.
– Что, Зерцалов лечился в этой больнице?
– А вы не знали? Года полтора, не меньше. Но, видать, не долечили. Когда выписали его оттуда, он, чудак, опять за свое. И что удивительно, нашлись люди, которые поверили в его бредовые фантазии.– Дмитрий Данилович отыскал в столе пожелтевший от времени номер газеты "Новобалтийская правда".– Вот, читайте…
Статья называлась "В гостях у братьев по разуму?…"
"С героем моего очерка, бывшим главным механиком теплохода "Красный пролетарий" С. А. Зерцаловым я встретился через два года после необычного приключения, случившегося с ним,– писал корреспондент газеты В. Чипайтис.– Лет сорока пяти, уравновешенный, с умным волевым лицом, проницательными глазами, Станислав Аскольдович производил впечатление человека, не склонного к нелепым фантазиям. Вниманию читателя предлагаю его рассказ в незначительной литературной обработке:
"Двадцать седьмого июля 1984 года я вышел из дачного поселка "Золотые дюны" и направился через лес к ближайшей станции электрички. Было без четверти девять утра. Дойдя до поляны, я вдруг увидел бочкообразное сооружение серебристого цвета, высотой около четырех и диаметром чуть больше двух метров. Вокруг нижней части "бочки" переливалось кольцо синего цвета. При моем появлении откинулась дверца-трап, и на землю сошли два существа ростом около полутора метров. Лица их были бледные, волосы отливали платиной, большие глаза – изумрудного цвета. Головы непропорционально большие, руки длинные, как у человекообразных обезьян. Вместо носа – небольшая выпуклость, вместо ушей – чуть заметные впадины, а рот – маленькое отверстие. На них были плотно облегающие комбинезоны цвета летательного аппарата. Я остановился как вкопанный. По мере приближения существ по моему телу разлилась теплая волна, а в руках и ногах ощущалось легкое покалывание. Остановились они метрах в двух от меня, и, хотя никакой мимики на их лицах я не заметил, в голове явственно прозвучало: "Здравствуй". Я машинально ответил вслух: "Здравствуйте". Замечу, что в дальнейшем наши "разговоры" велись безмолвно и с моей стороны: нужно было лишь мысленно произнести фразу, и они понимали.
Гуманоиды (или инопланетяне) пригласили зайти в "бочку". Я проследовал беспрекословно, так как воля моя была подавлена. За нами закрылась дверца, и летательный аппарат с легким шорохом оторвался от земли. Ускорение, видимо, было колоссальное, но тело мое его не ощущало. Мы сидели в мягких удобных креслах в круглой каюте. Приборов вокруг я не заметил никаких. В стенах летательного аппарата имелось, оказывается, шесть иллюминаторов, которые снаружи не были заметны.
Земля стремительно исчезла из поля зрения.
О чем мы "беседовали", я не запомнил. Полет продолжался не более десяти минут. Аппарат опустился на ту же поляну. Я сошел на землю. Дверца-трап поднялась, горящее кольцо по низу "бочки" стало интенсивно светлеть, аппарат с негромким свистом взмыл вверх и растаял в небе.
Я пошел к станции и успел на свою электричку. Но каково же было мое изумление, когда я узнал, что поле! продолжался не десять минут, а десять дней.
Любые попытки что-либо вспомнить о контакте с гуманоидами мгновенно вызывали у меня страшную головную боль. Я был вынужден обратиться к врачу. Он провел со мной несколько гипнотических сеансов. Кое-какие сведения я сообщил под гипнозом. Гуманоиды родом с планеты "Дета-кси"… Второе. Их цивилизация на много порядков выше нашей. Вопросы рождения и смерти для них не существуют. Душа (разум) переносится из одной отжившей оболочки (тела) в другую.
Третье. Во Вселенной когда-то был один язык, так как была одна общая цивилизация. Это подтверждают некоторые общие символы, которые сохранились и у нас на Земле. Например, круг. Он у всех – знак совершенства, вечности, вхождения в миры (у нас – солнце). Сюда же следует отнести треугольник. Вершина – символ Бога. Пятиконечная звезда – знак живого существа (человека) и одновременно Вселенной.
Четвертое. С нами, землянами, общаются более 16 неземных цивилизаций. Каждая из них имеет свой язык, организованный опять же на основе общих символов.
После одного из гипнотических сеансов у меня ночью в голове возникла вся Вселенная – огромное пространство с множеством звезд. Среди них я узнал ту, откуда прибыли гуманоиды, с кем мне довелось летать. По мнению врача, они стерли в моем мозгу содержание наших "бесед", но, видимо, что-то в подсознании осталось".
Вот что я услышал от С. Зерцалова. На мой вопрос, какие изменения в себе почувствовал С. Зерцалов после полета в космос, он ответил, что стал видеть мир не в трех, а в четырех измерениях. Это дает ему возможность проникать в прошлое и будущее, пронизывать своим взглядом людей насквозь, определять отклонения в организме, а следовательно, и лечить его… Чтобы рассеять у меня сомнения в своих способностях, Зерцалов тут же до мельчайших подробностей рассказал не только мою биографию, но и биографию моих родителей, описал, как выглядят мои жена и дочь, их характер и привычки. Эта информация меня потрясла. На прощание С. Зерцалов заявил, что свои неземные способности он готов продемонстрировать в любое время перед аудиторией… Что ж, это предложение весьма заманчиво и для представителей науки. Кстати, медиков, видимо, заинтересует и такой факт: после контактов с гуманоидами Зерцалов обнаружил порез на ладони. Тонкий, сантиметра в полтора. До встречи с инопланетянами пореза не было.
А теперь послушаем хирурга 1-й новобалтийской больницы Н. Кузина:
"Когда я обследовал порез на руке С. Зерцалова, понял, что такого за всю свою практику не видел. Было похоже, что изнутри раны изъята часть мышечной ткани и кровь, а кожа вокруг шрама как бы сошлифована неизвестным мне инструментом. Через несколько дней С. Зерцалов снова явился ко мне. Каково же было мое изумление, когда шрама на его ладони я не обнаружил. Это противоречило всем законам биологии. Даже восстановился до мельчайших линий кожный узор…"
Такому опытному хирургу, как Н. Кузин, а он является доктором медицинских наук, заведующим отделением, не верить нельзя.
С. Зерцалов предполагает, что инопланетяне взяли кусочек его ткани и кровь для исследования у себя на планете. И заживили неизвестным человечеству способом…"
– Ну, здорово Зерцалов всем мозги запудрил?– сказал Костылев, когда Жур вернул ему газету. И, видя, что капитан не хочет комментировать статью, усмехнулся.– Никуда этот тип не летал, а крутил амуры… Не верите? Жена обо всем дозналась и в конце концов подала на развод.
– Зерцалов увлекался женщинами?
– Печать, как говорится, негде ставить. Они сами лезут к нему, как лягушки в пасть ужу. Люба Горчакова, повариха наша, так и не вышла из-за него замуж. А ведь красавица, я вам скажу!…– Дмитрий Данилович закатил глаза.– И какие предложения были! Даже один каперанг…
– Где она сейчас?
– О-о, Любочка высоко забралась. Окончила институт культуры, теперь директор областной филармонии. Кстати, она и вытащила Зерцалова на сцену…– Он сунул кипу бумаг назад в шкаф.– Каждый устраивается, как может. Одни честно, горбом, другие на халяву. Зерцалов так и будет теперь выезжать всю жизнь на космосе, на инопланетянах, на обмане доверчивых людей…
– Уже не будет,– сказал Виктор Павлович,– Зерцалов убит…
Дмитрий Данилович тихо охнул и уставился на Жура.
– Уби-ит?– протянул он.– Господи, что же вы сразу не сказали!
– А что?
– Да нехорошо как-то… Я костерю человека, а его уже нет.– Костылев обидчиво покачал головой.– Нехорошо, ой, нехорошо…
Любовь Николаевна Горчакова, улыбчивая шатенка с лучистыми глазами, не утратила красоту и в свои сорок лет. Услышав, что капитан Жур хочет поговорить о Зерцалове, она вся так и вспыхнула.
– Можно считать, он мой крестный. Так и стоят в ушах его слова, сказанные двадцать лет назад: Люба, твой воздух – искусство!… Я окунулась в эту стихию и не представляю себе другой жизни.
Она обвела рукой стены своего кабинета, увешанные афишами, большими фотографиями, где была вместе со знаменитыми артистами, автографы которых красовались тут же. И все восхваляли директора филармонии.
– Мне известно, вы еще на "Красном пролетарии" вместе с Зерцаловым участвовали в художественной самодеятельности,– сказал Виктор Павлович.
– Золотые были времена,– подхватила Любовь Николаевна,– Станислав был тогда неподражаем. За рубежом всем так тоскливо, а он устроит то вечер Высоцкого, то Окуджавы. Причем, сам играл на гитаре и пел, их копируя. Или затеем веселую комедию. Фонвизина, старый русский водевиль… Соглашались играть немногие, Станиславу приходилось исполнять несколько ролей. В общем, был душой всего экипажа. А чуть выдастся свободная минута, книжку в руки и забьется к себе в кубрик. Всю валюту, что ему выдавали, просаживал на научную литературу и журналы. А один номер, скажу я вам, солидная сумма – тридцать-сорок долларов. Это, считайте, три пары джинсов. Как-то одолжил у меня семь долларов. Зачем, спрашиваю. Не хватает, говорит, на монографию, за которой давно охотился. Узнала я, сколько он за нее отвалил, ахнула. Сто шестьдесят три доллара!
– Какая именно наука его интересовала?
– Станислава интересовало буквально все. Не человек, а ходячая энциклопедия. Знал столько, сколько многие за три жизни не узнают… Я, например, никогда не слыхала, что женщина может быть такой же сильной, как и мужчина. Была такая в начале века Марина Лурс, сильнейшая женщина России. Лежа держала на своих ногах тринадцать человек. Представляете? Пятьдесят пять пудов, это около тонны…
– Вот и называй вас после этого слабым полом,– улыбнулся Виктор Павлович.
– И от Зерцалова же я узнала, что у обезьян, оказывается, тоже существуют протекция и кумовство.
– И в чем оно выражается?
– А в том, что детенышам вожаков чистит шерстку вся стая. Да и пробиться высокопоставленному малышу на теплое местечко в иерархии значительно легче, чем другим обезьяньим отпрыскам.
– Ну что ж, человек взял от своих предков не самые лучшие качества,– усмехнулся оперуполномоченный.