- Санкцию на обыск, Галочка.
- Сорок три шестьдесят, - ответила догадливая Галочка и, получив от Казаряна две бумажки по двадцать пять, ушла за кофеем. Заметав филе, они откинулись на стульях и закурили.
- Решили колодец до воды копать? - огорченно понял Роман.
- А куда деваться?
- Альку прижать надо.
- Прижмешь его, как же! Сначала отпустил, а потом милиции сдал? Мы же благородные, мы слово держим.
- Тогда свидетели.
- Свидетели от страха того паренька не видели, они на пистолет смотрели. Алька-то бил, прицеливался куда ударить и, ясное дело, рассмотрел его. Если даже паренька найдем, на честном, без подтасовки проведенно опознании свидетели его не отыщут.
- А мы с подтасовкой, Саня.
- Противно. У меня предчувствие, что паренек из твоих подопечных.
- У меня не предчувствие, а уверенность. Даже знаю кто: Стручок, Виталий Горохов. Так что давай с подтасовкой.
В окно бешено стучали. Роман отодвинул занавеску. С улицы Горького на них смотрело лицо, кошмарное от того, что прижалось носом, губами к немытому стеклу. Восходящая звезда помостков и экрана, обнаружив их, ликовала - кривлялась и грозила.
Вдруг оказалось, что завтра - Первомай. Праздники пришли и прошли. Льдина на Чистых прудах превратилась в серый пятачок. Алик отвлекся, глядя на этот пятачок.
- Ну? - поторопил его Александр.
Алик еще раз посмотрел на фотографию. Даже в черно-белом изображении угадывался выдающийся румянец Стручка.
- Молоденький какой, - сказал Алик.
- Ну?! - поторопил Александр.
Туго забинтованная пасть Николая Самсонова молчала. Гражданин со звонкой фамилией Француз оказался мелким хулиганом, сявкой, которого Колхозник использовал втемную, на одно это дело, и теперь выйти по-быстрому на концы можно было только через Стручка.
- Не знаю я этого паренька, Саня.
- Ты смотри, смотри внимательнее! - злобно приказал Александр.
- А чего смотреть? Не знаю, значит, не знаю.
- Эх, Алька, Алька, а еще друг называется!
- Я тебе, Саня, друг, а не майору милиции.
- А Саня - майор милиции, и больше ничего.
- Если так, то жаль.
Александр поднялся со скамейки, встал и Алик. Стояли, изучали друг друга. Два здоровенных амбала. Александр покачался на каблуках, сказал на прощание:
- Стыдно тебе будет, чистюля, когда свидетели его опознают.
- Их дело - опознавать, мое - стыдиться.
- Хреновину-то не надо нести. - Александр вырвал фотографию из рук Алика, спрятал в карман. - Я слово в сорок пятом дал Ивану Павловичу извести всю эту нечисть. И изведу.
Алик ткнул пальцем в смирновский пиджак, в то самое место, где лежала теперь фотография, улыбнулся во все свои тридцать два зуба, спросил:
- Паренек этот - нечисть?!
- Если ты его выгородишь, станет нечистью.
- Запомни, тетка, если ты меня обманешь, я тебя за укрывательство упеку! Сроком на два года! - пообещал Казарян.
Наштукатуренная баба всплеснула руками:
- За что, за что? Я ж тебе в прошлый раз все выложила, все, как есть! Он мне двадцать шестого сказал, что к бабке в Талдом поедет, и больше я его не видела.
- Нет его в Талдоме.
- А я-то тут при чем?
- Насколько я понимаю, ты матерью ему приходишься? Мне память не изменяет?
- Да где ж мне теперь с ним управиться? - Баба негромко зарыдала.
- Непохмеленная, что ли? - спросил Казарян, глядя в окно. Во дворе девочка, которая совсем недавно была в шубке, копалась лопаткой в снежной луже, кружилась теперь вокруг своей оси, хотела, чтоб вздымался подол легкого платьица.
- Не ты меня поил, не тебе спрашивать, - басом обиделась баба.
- Ну, тогда извини. Но помни, когда он объявится, звони мне тут же по телефону.
- Кровинушку свою в тюрьму упрятать? Так, что ли?! - баба постепенно наглела.
- Тогда выбирай. Или кровинушку, или тебя. А то и тебя и кровинушку вместе.
- Да я разве что говорю?
- Говоришь, говоришь! - Казарян резко поднялся с дивана и локтем зацепил полочки со слониками. Слоны попадали, как на сафари. - А, черт! Генка Иванюк не заходил?
- Не заходил.
Казарян осторожно расставил слоников по местам. Баба тоже встала, придирчиво поправила салфетку. Ожидала, когда он уйдет.
- Я тебя навещать буду, - пообещал Казарян.
- Куда от тебя денешься? - баба открыто радовалась его уходу.
Он распахнул дверь и солнце ударило ему в глаза. Посреди двора продолжала крутиться девочка.
Иванюк-младший с ходу раскололся:
- Вчера вечером приходил. Денег просил.
- Что ж ты мне не позвонил? Мы же договорились, Гена! - вскричал Казарян. Он вскинул руки, с поднятыми руками походил по богато обставленной иванюковской столовой, изображая огорчение от такой неумелости своего сообщника. Развлекал себя Казарян.
- Я звонил, я сегодня все утро вам звонил, а вас не было! - Гена стоял, колотя себя кулаком в грудь, гудевшую от ударов.
Казарян уже сидел на стуле, воткнув локти в колени и руками обнимая многодумную голову.
- Что тебе Стручок говорил? - не поднимая головы, спросил Роман.
- Говорил, что домой ему возвращаться сейчас никак нельзя. Хотел было у бабки пожить, но боится, что там найдут. Пристроился у одних, но там платить надо.
- Где это - "у одних"?
- Не знаю. Правда, не знаю.
- Ты ему денег дал?
- Дал. Двести рублей.
- Откуда у тебя деньги?
- Мама ко дню рождения подарила. Мне тридцатого восемнадцать лет исполнилось.
- Совершеннолетний ты теперь у нас. Значит, сажать тебя по всей строгости можно.
- Вы все шутите. А мне жить как?!
- Так, чтобы не было мучительно стыдно за бесцельно прожитые годы. Так, чтобы мы тебя не сажали. Усек, Геннадий Иванюк?
Геннадий Иванюк усек.
Иванюк-то усек, а Виталий Горохов - нет. Смешно, но Стручок, как большой, лег на дно. А то пусть его район ищет. Ведь трамвайный грабеж их дело.
- …Лидия Сергеевна для верности по поводу самсоновского башмачка целый научный симпозиум собирала. Его каблучок. Стоял под сосной Николай Самсонов в тот вечер. С "вальтером" в руках. Так-то, - как бы не отвечая на романовские вопросы, по сути дела до конца ответил на все Сергей Ларионов.
- Считаешь, что надо рубить концы? - спросил Казарян, сам считая, что так и надо делать.
- Делать больше нечего, - его словами обозначил ситуацию Ларионов.
- А что Санька думает?
- Нет его, - раздраженно ответил Ларионов. - Как ушел с утра, так и нет. Его ищут все. Сам звонил, требовал на ковер. А его нет.
- Резюмируем: Колхозника - под суд, и закрываем дело. Так, Сергунька?
- Только так.
- Но где же все-таки Санек?
Рядом с дворовыми воротами, неподалеку от крюковской голубятни, с довоенных еще времен (видимо, строители домов два "а", два "б" и два "в" забыли) стоял чугунный локомобиль, вросший в землю своими железными колесами по втулки. Площадка между локомобилем и голубятней была утрамбована ногами трех дворовых поколений до мраморной твердости и гладкости. Здесь танцевали всегда.
Добрый Костя Крюков разрешил, и шустрая юная смена подключила к его проводке радиолу и двухсотсвечовую лампу. Музыка уже звучала, но еще не танцевали: рано, только-только подползали сумерки. В их объявляющейся серости вдоль акаций и молодых тополей Малокоптевского с гулом метались ошалевшие майские жуки. За ними, стараясь сбить их содранными в ажиотаже рубашками, носились не менее ошалевшие пацаны.
Здесь под небом чужим я, как гость нежеланный,
Слышу крик журавлей, улетающих вдаль…
- рвался с самодельной, из рентгеновской пленки сделанной пластинки вольнолюбивый голос Лещенко. Вообще-то с репертуаром танцулек было худо. Борясь с тлетворным западным влиянием, промышленность, выпускавшая пластинки, внедрила в массы падекатр и краковяк, и поэтому массам приходилось пользоваться довоенными Утесовым, Шульженко, Козиным и Эдди Рознером.
Они сидели на округлой туше локомобиля, ощущая задами еле заметную неровность чугунной поверхности. Они сидели на локомобиле и сверху рассматривали отрочество и юность - свое прошлое. Алик, Лешка Без, Виллен Приоров. Чтобы неунизительно помириться с Саней, всех собрал Алик.
Любовь нечаянно нагрянет,
Когда ее совсем не ждешь.
И каждый вечер сразу станет
Так удивительно хорош,
- раскрыл молодежи смысл происходящего Леонид Утесов, и танцы начались. В основном шерочка с машерочкой, но иногда и храбрец лет семнадцати попадался. Конечный продукт бифукаторства от соприкосновения с существом иного пола впадал в ужас. Потея, он преодолевал его, на то он и храбрец.
Нет, не на храбрецов надо было смотреть. Смотреть надо было на нежных и трепетных дев, которых они последний раз видели лет пять назад прыгающими через веревочку.
- Кадры растут, как грибы, - глубокомысленно и мрачно заметил Лешка Без.
- А вон блондиночка в голубом, чья это? - спросил Виллен.
- Макаровых, - ответил всезнающий Алик.
- Гляди ты! - обрадовался Виллен. - Вроде недавно я на Ольгу глаз клал, а теперь и соплячка Наташка на подходе! Передовое семейство.
Алик поднял руку, призывая к вниманию, и, точно поймав момент, три взрослых обалдуя оглушительно запели вместе с Утесовым:
Сердце, тебе не хочется покоя.
Сердце, как хорошо на свете жить.
Сердце, как хорошо, что ты такое!
Спасибо, сердце, что ты умеешь так любить.
Танцевавшие тотчас, как в игре "Замри!" застыли на месте, ответственный за музоформление кинулся менять пластинку, а из голубятни на рев явился Костя Крюков, строгавший там что-то по голубиному хозяйству.
- Завидно? - поинтересовался кто-то сверху. - Лезь к нам!
"В парке Чаир распускаются розы…" сладко понеслось с новой пластинки. Костя молча вскарабкался на локомобиль, страстно потянулся, зевнул, лязгнув стальными зубами, передернулся от озноба и, послушав музыку, спросил:
- Хорошо?
- А то! - отвечал Лешка Без.
- Саню ждете? - спросил догадливый Константин.
- Его, - подтвердил Алик и вдруг обрадовался страшно: - Гля, еще один!
Войдя во двор, остановился, в нерешительности осматриваясь, Ромка Казарян.
- Кондехай, сюда, вертуха! - по-блатному заблажил Алик. Роман обернулся на крик, направился к ним.
Ответственный врубил лампу под жестяным рефлектором, и танцующие отделились от остального мира четким световым конусом. Роман влез на локомобиль и спросил тонким голосом:
- Терем-теремок, кто в тереме живет?
- Я - мышка-тихушка, - признался Алик.
- Я - лягушка-мокрушка, - продолжил игру в воровские профессии Виллен, но Костя Крюков раздраженно прервал эти игры:
- Шуточки, у вас, фрайера!
- Так их, Костя, - одобрил его Роман. - Фрайерам все шуточки. Санятка где?
- Ждем! - ответил Алик.
- Он с тобой утром беседовал? - только у него спросил Роман.
- Беседовали, беседовали! - ответил Алик.
- Ясненько. Следовательно, ты Стручка не опознал.
- Какого еще Стручка?
- Созревшего. Для всяких веселых дел.
- Любите вы, милиционеры, загадками говорить.
- Ладно, Алик, можешь не придуриваться. Я все понял.
- Не вяжись ко мне, мент! - потребовал Алик, на заднице, как с горки, съехал вниз по чугунной покатости локомобиля и кинулся в танцы.
Молодежный коллектив вибрировал в фокстроте пятнадцатилетней давности. Алик оком завсегдатая "Спорта" выбрал девицу поперспективнее и пошел с ней преследуемым комсомолом стилем.
- Ты - Фарида? - догадался он про партнершу в танце.
- Ага.
- А Тайка что же на танцы не ходит? - это он про ее молодую тетку.
- Она замуж вышла.
- За татарина небось?
- Не за русского же!
- Мы - русские? Ты на меня погляди! Наверняка твой прапрапрадед с моей прапрабабкой побаловался.
- Какие вы глупости, Алик говорите!
- Велик аллах, а Магомет пророк его! - изрек нечто мусульманское Алик. Фокстрот иссяк. Алик держался за мускулистую татарскую талию до тех пор, пока Фарида не вырвалась.
Она вырвалась и целомудренно убежала. Он глянул ей вслед и увидел, что на границе света и темноты стоит Саня.
- Ты что здесь делаешь? - спросил Александр.
- Танцуя, жду тебя, - ответил Алик и оповестил: - Братцы, он явился!
- Ноги, ноги стали зябнуть, - жалостливо просипел Костя Крюков, и вся компания ссыпалась с локомобиля. Александр оглядел их и обреченно предложил:
- Ко мне?
- У тебя тесно. К нам. И Розка пожрать что-нибудь откинет, - решил Лешка Без и, не слушая иных предложений, направился к воротам. Поплелись за ним.
- А то ко мне, - предложил Виллен. - Я теперь один, сеструху к тетке отправил.
- Как же отправил-то? - удивился Алик. - Ведь ей в этом году десятый кончать.
- Там окончит, - ответил Виллен. - Зато мне - полная лафа! Не надо воспитывать, не надо уроки проверять, на надо готовить, не надо убираться. Много чего теперь не надо.
- Полное счастье от того, что голодный и в грязи живешь? - ехидно поинтересовался Александр.
- Зато, свобода, - возразил Алик.
- Этой свободой пользуйся один. А мы уж к Розе пойдем, - Костя всегда был четок и определенен.
- Стоп! - скомандовал Алик. - Кто побежит?
- Открыто только у Лозовского, - дал информацию Виллен.
- Тогда я, - вызвался Костя. - На велосипеде - десять минут. Скидываемся.
Скинулись. Костя побежал назад к голубятне, к велосипеду…
- …Сколько же вас! - обрадованно удивилась Роза. Не утруждая себя вставанием, Яша от стола приветствовал всех молчаливым поднятием руки.
- Еще один будет! - дополнительно обрадовал Розу сынок. - Костя Крюков по делу на десять минут отлучился. Готовь пожрать, мамахен.
- Знаю я эти дела. Вы пока в домино играйте, а я что-нибудь посоображаю.
- В домино не выходит. Нас шестеро, - доказательно возразил Яша.
- Ну, тогда в лото! - решила Роза.
Яша, не поднимаясь со стула, дотянулся до настенного шкафчика и извлек из него скрипящий голубой в белый горох мешочек и затрепанную колоду продолговатых картонок. Объявил:
- По пятаку за карту. Кто первым кричать будет?
- Я! У меня голос громкий! - вызвался, демонстрируя этот голос, Алик.
Разобрали - кто по две, кто по три карты, поставили на кон соответственно, подобрали инструмент для закрытия номеров - копейки, пуговицы, полушки, - и началось.
- Шестнадцать! Тридцать пять! Туда-сюда! Двадцать семь! Сорок! Шестьдесят один! Топорики! Девять! Дед, девяносто лет! Пятьдесят четыре! Шесть! Барабанные палочки!
Нижняя полоса - весь кон, средняя - половина, верхняя - выигравший не ставит в следующей партии на кон.
- Семьдесят два! Четырнадцать! Лебеди! Тридцать три! Восемьдесят семь!
- У меня квартира, - взволнованно объявил Александр.
- Ура советской милиции! - обрадовался за него Роман.
- Зачем вам выигрывать? Вы отобрать можете, - сказал Виллен.
- Так интереснее, - ответил ему Роман.
- Не мешайте работать, - рявкнул Алик.
Нежная наощупь ветхая материя мешочка, с ядреным скрипом перекатывающиеся под пальцами бочонками, затертые картонки на столе, черные бумажные шторы на окнах, - все в желтом колеблющемся свете коптилки. Господи, как недавно это было! В войну!
- Семьдесят пять! Шестьдесят шесть! Чертова дюжина! Двадцать семь! Срок до упора!
- Я кончил, - индифферентно сообщил Яша.
- Сроком до упора кончают особо опасные преступники. Ты - рецидивист, Яша, - скрывая раздражение, отметил Александр. Яша поднял на него страдальческие (лото - не домино, в паузах не поспишь) глаза и ответил лениво:
- Я - не рецидивист. Я просто выиграл.
- Проверить, - решил Леша.
- Отец, отец, а обыскать все равно надо, прокомментировал Лешино требование Роман. Проверили. Сошлось. Яша тщательно отсчитывал полкона. Новую партию начать не успели: объявился Константин. И не один. В левой руке у него была сумка, а правой он крепко держал за локоток сияющую Софью.
- Я вам дамочку доставил! - похвастался Константин.
- Твоя рама чуть меня не прикончила. И не доставил бы, - укорила его Софья.
- Но доставил! - возликовал Алик. - Софа, с твоими формами никакая рама не страшна!
- Ты по-прежнему шутишь пошло, - жеманно осадила его Софья и увидела Романа. Сказала галантерейно: - А я с этим товарищем не знакома.
- Протянула Роману руку лодочкой. Роман протянул свою.
- Софка! - заорал осененный Алик. - Жених! Вот такой жених! Интеллигентный, молодой и с армянским темпераментом!
- Алик ужасно бестактен, - сообщила Роману Софья. - А вы кем работаете?
- Помощником Александра. Милиционером, - проинформировал ее Роман. Но Алик не дал ему уйти от матримониальных устремлений Софьи:
- Софка, у него отец - знаменитый профессор. У него квартира четырехкомнатная!
- Зачем ты мне это говоришь?
- Не теряйся. Он - армянин. А у тебя - бюст, у тебя - задница!
- Дурак, - обиделась было Софья, но по-настоящему обидеться не успела: вошла Роза и приказала:
- Все со стола. Накрывать буду.
Роскошно поджаренная картошка на громадной сковороде. Квашеная капуста под лучком и с подсолнечным маслом в миске. Соленые огурцы прямо в банке с рассолом. Открыли килечку, порезали колбасу и приступили. Прошли первый этап, и Яша спросил:
- Александр, ты Тимирязевского злодея словил?
- Словили. Нам вон Алик помог, - нехорошо улыбнувшись ответил Александр.
- Он шутит, Яша, - осторожно сказал Алик.
- Я не шучу. Правда помог. Только вот дальше помогать не хочет.
- Не надо об этом, Саня, - попросил Алик.
- Надо, Алик, надо. Ты вон Колхознику позвонки разобрал, челюсть в кашу превратил. А он в младенчестве ротиком пузыри пускал, на колеблющихся ножках к мамкиному подолу мчался. Что ж ты его не пожалел?
- Саня, прости меня, пожалуйста, но я не могу.
- Гуманист! - Ты - не гуманист, ты чистоплюй.
Все, кроме Романа, ни хрена не понимали, хлопали глазами.
- Саня, - предостерегающе потребовал Роман.
- Что - Саня? Что - Саня?
- Ничего, Саня, - ответил Роман. - Переживем.
- Извините меня, ребята, - еще раз покаялся Алик.
- Э-э, да что с тобой разговаривать, - Александр махнул рукой. Яша, оценив накалившуюся обстановку, глянул на Софью и отдал распоряжение:
- Сонька, пой!
Софа сходила в соседнюю комнату, принесла гитару с фиолетовым бантом, уселась, кинула ногу на ногу, показав кругленькую коленку, пристроила инструмент между ногами и титьками, запела. Софа за богатого интеллигента замуж хотела, Софа изысканного Вертинского пела:
- В бананово-лимонном Сингапуре,
Где плачет и смеется океан,
Вы брови темно-синие нахмуря…
Константин пробрался к Александру, положил руку на плечо.
- Не злись на Альку, начальник.
- Я не на него, я на себя злюсь.
- Не ври, Санечка, - встрял в разговор Алик и улыбнулся.