– Тебя интересует ответ на запрос? – недовольно пророкотала трубка.
– Уже получили? – невольно удивился я.– Вот это оперативность.
– Столица! – солидно пробасил майор.– Ну слушай: "17 ноября сего года с 13 часов 45 минут до 14 часов по московскому времени по радиостанции "Маяк" передавался концерт из произведений советских композиторов; в 13 часов 56 минут была передана песня А. Долуханяна на слова поэта А. Поперечного "Рязанские мадонны" в исполнении народной артистки СССР Людмилы Зыкиной…" Письменное подтверждение пришлют на твое имя.
Значит, все, что говорила Гущина, полностью подтвердилось. Я достал общую тетрадь – "талмуд", как в шутку называл ее Скирда, где для себя делал всякие пометки по ходу дела, и возле показаний Клавиной тетки поставил два жирных креста.
Я раскрыл личное дело Карпова. На фотографии, приколотой к автобиографии канцелярской скрепкой, он выглядел намного моложе. В лице Карпова не было ничего примечательного, значительного. Люди с такими лицами встречаются часто, а вместе с тем биография этого человека была не совсем обычной. Родился он в 1924 году в Ростове-на-Дону, отец кадровый рабочий, участник гражданской войны, мать домохозяйка. В 1927 году семья переехала в небольшой городок Солоницы, там прошли детство и юность Леонида Карпова. К началу войны окончил десятилетку, был членом комитета комсомола школы. Эвакуироваться не смог, потому что перед самым вступлением в Солоницы гитлеровских войск перенес операцию аппендицита. Оставшись в оккупированном городе, вступил в подпольную комсомольскую организацию "За Родину!" и вскоре стал одним из активнейших ее членов, возглавил боевую диверсионную группу. В сорок третьем году организация была раскрыта гестапо. Все ее члены были арестованы и приговорены военно-полевым судом к расстрелу. Был приговорен к расстрелу и Карпов. В ночь после расстрела Карпова подобрали невдалеке от братской могилы местные жители. Он был тяжело ранен в голову и левую руку. Около двух недель семья Панченко, жители села Троицкого, скрывала у себя раненого подпольщика, а затем переправила его к партизанам. Руку ему пришлось ампутировать в партизанском госпитале. Вместе с другими тяжелоранеными Карпов был вывезен на Большую землю, в Зеленогорский госпиталь. Выписавшись из госпиталя, Карпов устроился работать воспитателем в ФЗО и одновременно поступил на заочное отделение областного педагогического института. В 1949 году Карпов с отличием окончил географический факультет, после чего перешел в среднюю школу, где и проработал до последнего дня своей жизни. За боевые действия в тылу врага Л. Н. Карпов награжден посмертно (его считали погибшим) орденом Красного Знамени, а также медалью "Партизан Великой Отечественной войны" второй степени, медалью "За победу над Германией". Год назад Карпову за педагогическую деятельность был вручен орден "Знак Почета". Карпов был активным общественником, дважды избирался депутатом райсовета, принимал активное участие в создании школьного музея боевой и трудовой славы Зеленогорска… В деле находилось заявление на имя директора с просьбой оформить Карпова на должность преподавателя географии, датированное 1949 годом, трудовая книжка, благодарности в приказе, анкета… И больше ничего.
Я знал, что имя Карпова было высечено вместе с именами погибших подпольщиков на обелиске в Солоницах. Знал, хоть этого и нет в его биографии, приобщенной к делу. Кстати, Карпов специально ездил в Солоницы и попросил убрать с обелиска свое имя, раз уж он остался в живых. Помните, я говорил вам о трех китах, на которых держится такое преступление. Итак, ревность.
Мог ли Карпов стать жертвой ревности? В принципе, да, но оперативные данные, собранные Скирдой, полностью исключали эту возможность. Люди, близко знавшие его, отрицали связи покойного с женщинами. Карпов был женат, но семейная жизнь у него сложилась неудачно, и он развелся. В настоящее время его бывшая жена проживает в городе Кандалакше.
Корысть? Но кому могла принести пользу смерть Карпова? Наследников, если не считать его матери, у него нет. Да и какое наследство он мог оставить?
Месть? Это, пожалуй, подходит больше. Тут мотивы бывают столь разнообразны и причудливы, что чад этой версией придется серьезно поработать. Но за что могли мстить Карпову? Он никого не разоблачал, никого не преследовал. По всем известным мне данным, не то что врагов, но даже недоброжелателей у него не было.
Нет, пока что ни один из трех китов не является опорой для построения более или менее правдоподобной версии. Может быть, убийство с целью ограбления? Но у него ничего не было взято. Из хулиганских побуждений? Маловероятно. Убийство такого рода не стали бы совершать столь сложным способом с явным расчетом подсунуть вместо себя шофера Горбушина. У хулиганов соображение работает слабо: пырнуть ножом, ударить обрезком водопроводной трубы или велосипедной цепью, полоснуть бритвой – это они могут, но пытаться ввести в заблуждение следствие при помощи инсценировки – такое им в голову вряд ли придет. Чаще всего хулиганские поступки совершают под влиянием алкоголя, а в пьяном состоянии человек соображает особенно туго…
А что, если все-таки Горбушин сбил Карпова? Дались мне эти часы. Ведь еще на месте происшествия Першин сказал, что часы могут идти неточно. В конце концов, они могли просто стоять. Да, но тот же Першин утверждает, что перелом основания свода черепа, от которого погиб Карпов, был нанесен не машиной. Машина наехала на него позже, когда он был уже мертв. Но с какой стати Горбушину убивать Карпова? Стоп! А не является ли причиной гибели Карпова то, что он против кого-то имел компрометирующие данные? Каким-то особым чувством, хорошо знакомым людям моей профессии, я понял, что нахожусь на верном пути. Мотивировки, из которых нельзя было построить более или менее приемлемую версию, отпали одна за другой. Но в ту минуту, как я подумал, что Карпов мог кого-то разоблачить в неизвестных еще грехах, в темном лабиринте догадок появился некий просвет. Тогда, если я, конечно, на правильном пути, преступник не Горбушин.
Я раскрыл свою книжку и записал на чистой странице: "Кому это выгодно?", а под изречением древнего юриста проставил красным карандашом жирный икс. Телефонный звонок прервал цепь моих рассуждений: звонил из научно-технического отдела эксперт-криминалист Ивашов.
– Ну что там у тебя?– не вытерпел я.
– Значит, так,– деловито начал эксперт,– заключение на стеклышки… Где же оно?… Ах, вот. Осколки стекла являются частью оптических стекол от очков с диоптрией плюс восемь с половиной. Так. А вот второе заключение. Волосы, представленные для исследования, принадлежат лисице.
– Что?! – Я чуть не выронил трубку.– Кому, ты сказал?
– Лисице,– невозмутимо повторил Ивашов и, пожелав мне спокойной ночи, повесил трубку.
Ночь я провел плохо. В голову упрямо лезли версии, одна фантастичнее другой. Я вставал, выходил на кухню (в комнате я не курю) и, не зажигая огня, подолгу сидел там, прислушиваясь к пощелкиванию холодильника. Потом, когда, как мне показалось, события последних дней стали выстраиваться в стройный ряд, я заснул, но меня тут же разбудил резкий звонок будильника. Пришлось встать, хотя я чувствовал себя плохо: голова была тяжелая, словно налитая свинцом.
В райотделе меня уже поджидал лейтенант Скирда со свидетельницей Макаровой. Она слово в слово повторила свои показания, данные ею раньше.
– Скажите, Галина Степановна,– морщась от головной боли, спросил я,– вы, случайно, не обратили внимание на шофера, который вел машину?
Откровенно говоря, я абсолютно не рассчитывал на успех и вопрос задал просто для проформы.
– Как же, товарищ следователь, обратила.
– И вы могли бы его узнать? – нарочито неторопливо, чтобы не выдать своего волнения, спросил я.
– Не знаю…– неуверенно протянула Макарова и добавила, сделав небольшую паузу: – Но думаю, что смогла бы…
Когда словесный портрет был составлен, я попросил свидетельницу подождать и, выскочив из кабинета, приказал Скирде немедленно доставить в райотдел Горбушина. Затем я забежал в соседнюю аптеку и принял сразу две таблетки тройчатки. Через полчаса Горбушина доставили и вместе с двумя посторонними мужчинами предъявили свидетельнице для опознания. Макарова, войдя в комнату, внимательно посмотрела на всех троих и молча отрицательно покачала головой.
– Посмотрите внимательно, Галина Степановна,– попросил я.– Может быть, кто-нибудь из этих людей вам знаком?
– Нет, я никогда не видела этих товарищей,– уверенно ответила женщина.
Когда Горбушин и понятые ушли, я то ли от досады, то ли от усталости совершил абсолютно недопустимый промах.
– А между тем один из этих людей, по нашим предположениям, был за рулем машины,– сказал я.
Макарова испуганно взглянула на меня:
– Но тот же совсем другой, лицом поменьше и покруглее.
"Ах, идиот! – подумал я.– Чуть не натолкнул человека на ложные показания. Хорош! Ничего не скажешь".
– Меньше и покруглее, вы говорите,– чтобы хоть что-нибудь сказать, растерянно пробормотал я вслух.
– Да,– уверенно ответила Макарова.– Я его хорошо рассмотрела, потому что удивилась, как он вел машину…– Свидетельница сделала волнообразное движение рукой.– Как пьяный…
– Давайте еще раз уточним, во что он был одет.
– Так я же уже говорила, что шофер был в пальто и зимней шапке, такой мохнатой.
– Какого цвета пальто?
– Или черное, или темно-синее, темное, одним словом.
– А шапка?
– Шапка, знаете, такая рыжая.
– Вы говорите, рыжая шапка? – не скрывая волнения, спросил я.
– Да, пушистая такая… Из лисы. Это я хорошо запомнила.
– Спасибо, Галина Степановна.– Я вышел из-за стола и крепко пожал ей руку.
Женщина с удивлением посмотрела на меня.
– Вам придется на несколько дней отложить свою поездку в деревню.
– Ну что же, если надо, значит, надо,– просто сказала Макарова.
Вызвав к себе Скирду, я попросил его немедленно выехать в леспромхоз и выяснить на месте, есть ли у кого-нибудь из работников или людей, бывавших там в последнее время, рыжая, по всей вероятности, лисья шапка. Скирда подобрался и чем-то неуловимо стал походить на охотничью собаку, застывшую в стойке.
– Только очень тебя прошу, Валерий,– поняв его состояние, сказал я,– будь осторожен. Ни в коем случае не задавай этого вопроса в лоб. Придумай какую-нибудь версию, ну, скажем, у нас есть подозрение, что кто-то из леспромхозовских учинил в городе драку. Придумай приметы…
– Высокий, похож на грузина, пальто-бобрик, черное, хромовые сапоги, на лице шрам,– выпалил Скирда.
– Кто похож на грузина?
– Ну тот, в лисьей шапке,– безмятежно ответил Скирда.
– Не надо столько подробностей, достаточно упомянуть, что, мол, высокий, черный, и потом вроде невзначай вспомнить о шапке… Ясно?
– Ясно,– блеснул глазами Скирда.
– Еще раз прошу: будь осторожен. Все дело можешь испортить. Действуй! Да, постой: если выяснишь, кто хозяин шапки, ни в коем случае не предпринимай никаких мер.
Отпустив его, я позвонил в аптеку и выяснил, что очки в нашем городе можно заказать всего в двух местах: в первой аптеке на проспекте Карла Маркса и в аптечном ларьке при горбольнице. В первой аптеке я узнал, что за последние полтора-два месяца никто не приобретал очки со стеклами восемь с половиной. По дороге в больницу меня все время не покидала мысль, что успех еще далеко не гарантирован. На месте преступления обнаружен осколок стекла от очков с диоптрией плюс восемь с половиной. И этот осколок мог оказаться там совершенно случайно. Даже если этот осколок от очков, принадлежащих убийце (Карпов вообще не носил очков), то не обязательно, что убийца тут же бросился заказывать себе новые. В конце концов, могла же быть у него запасная пара. Но, памятуя святое правило, что в нашем деле не бывает мелочей, я решил довести эту линию до конца. Каждая, даже неправильная версия, доведенная до конца, сужает круг поисков и приближает к истине.
На аптечном киоске висело объявление, написанное от руки: "Ушла на базу". Я разделся и сел в кресло возле кабинета терапевта, расположенного как раз напротив аптечного киоска.
Минут через пять в киоск вошла пожилая полная женщина. Я поспешил к киоску.
– Здравствуйте,– обратился я к женщине,– можно спросить у вас…
– Киоск закрыт.– Женщина показала мне на плакатик.
– Я следователь.– И протянул ей свое удостоверение.
– Следователь? – В ее голосе послышалось удивление.– По какому поводу? Наркотики отпускаю только по спецрецептам, все зарегистрировано, никаких левых дел. Если вам кто накляузничал, что я кому-то чего-то не отпустила, то это не потому, что для кого-то прячу лекарства, бывает, их просто нет.
– Я вовсе не по этому поводу,– успокоил я ее.– Как вас зовут?
– Спирина Мария Федоровна.
– Ну вот что, Мария Федоровна,– сказал я, видя, что к киоску торопится какая-то женщина с рецептом в руке,– где бы нам с вами поговорить? Много времени это не займет.
Допрашивать Спирину мне пришлось в кабинете главврача.
– Вспомните, пожалуйста, Мария Федоровна, не пришлось ли вам за последнее время продать кому-нибудь очки плюс восемь, плюс восемь с половиной?
– Ну как же, пришлось,– с готовностью ответила Спирина.– Две пары продала: одну пару в импортной оправе, а другую в нашей.
– Вы это точно помните?
– Конечно, а как же, товарищ следователь, плюс восемь редко кто спрашивает, это вот такие стекла.– Спирина пальцами с ярким маникюром показала предполагаемую толщину стекла.– Самые ходовые – это до плюс пяти. Шутка сказать, плюс восемь! Человек с таким зрением без очков почти ничего не видит.
– А кому вы их продали, не помните?
– Помню,– уверенно сказала Спирина.– Первую пару я продала одной старушке, Михаил Семенович их выписал.
– Кто это Михаил Семенович? – поинтересовался я.
– Наш окулист,– ответил главврач.
– Для кого она брала очки?
– Как – для кого,– удивилась Спирина,– для себя! Фамилию ее не помню, но можно спросить у Михаила Семеновича.
– А вы убеждены, что для себя?
– Конечно, она целый час мерила, говорит, что берет их для чтения.
– Ну хорошо, а вторую пару?
– Вторую у меня взяла Галя.
– Какая Галя?
– Галя Олейник. Наша процедурная сестра.
– Тоже для себя?
– Да нет, что вы?! – Спирина даже всплеснула руками.– Зачем ей, она женщина молодая, интересная и очки вообще не носит.
– А для кого же она их купила?
– Этого я не знаю. Подошла ко мне и говорит: "Мне нужны очки плюс восемь, нет ли у вас, Мария Федоровна?" Ну я ей и продала. Что мне, жалко, что ли?
– А рецепт она вам какой-нибудь давала?
– Нет, но я тут, товарищ следователь, никакого правила не нарушила, спросите хоть у Степана Ивановича.– Спирина кивнула в сторону главного врача.
– Да, тут нарушения нет. Как правило, пациенты помнят свой номер и, чтобы не терять время у окулиста, обходятся без рецепта,– подтвердил главный врач.
– Ну хорошо. Спасибо. Попрошу никого о нашем разговоре в известность не ставить.
– Конечно, конечно,– торопливо сказала Спирина.
– Могу я повидать эту медсестру? – спросил я главврача.
– Пожалуйста. Пригласить ее сюда?
– Пойдемте лучше к ней.
– Как хотите.
Поднявшись на второй этаж, мы подошли к процедурной как раз в тот момент, когда из дверей выглянула женщина в белом халате и громко спросила у дожидавшихся больных:
– Кто еще на внутривенное?
– Это она,– сказал главврач и, жестом остановив поднявшегося с места больного, пропустил меня в кабинет.
– Хорошо, что вы зашли, Степан Иванович. Я сама к вам собиралась. Надо менять большой автоклав. Он уже никуда не годится, я тысячу раз говорила об этом Ерофееву, а он ноль внимания.– Женщина поправила пушистую прядь волос, выбившуюся из-под белой косынки.
– Об этом потом, вот товарищ к вам. Галина Сергеевна.
– Слушаю вас.– Женщина спокойно посмотрела на меня.
– Скажите, Галина Сергеевна, вы покупали недавно очки внизу, в киоске?
– Очки? – Брови женщины удивленно полезли вверх.– Ах, очки! Покупала, а в чем, собственно говоря, дело?
– Какие очки вы покупали?
– Ну как – какие? Какие мне были нужны, такие и купила.
– Поймите, Галина Сергеевна, что я расспрашиваю вас об этом не из праздного любопытства.
– Ну хорошо.– Олейник недоуменно пожала плечами.– Я купила очки плюс восемь, в немецкой оправе, заплатила как положено, но я все-таки не понимаю, почему вы меня об этом спрашиваете?
– А для кого вы купили эти очки? – не отвечая на ее вопрос, спросил я.
– Для одного своего знакомого.
– Какого конкретно?
– Знаете ли,– вспыхнула Галина Сергеевна,– я в достаточной мере взрослый человек, и потом, почему я должна отвечать на ваши вопросы?
– Мы так и не познакомились, простите: следователь Лазарев.
– Следователь?– в глазах женщины мелькнул испуг.– Боже мой, с Костей что-то случилось?
– Ни с кем ничего не случилось. Не волнуйтесь. И очень прошу вас вспомнить, для кого вы купили очки.
– Для своего знакомого Князева Константина Гордеевича.
Дверь отворилась, и в процедурную вошел высокий мужчина.
– Слушайте, товарищи, это нечестно,– забасил он.– Мало того, что ворвались без очереди, так еще сидите здесь целый час, а мне за ребенком в детсад идти.
Чувствуя, что разговор с Олейник у нас будет долгим, я попросил Галину Сергеевну подыскать себе замену и поехать со мной в райотдел. Когда мы спустились на первый этаж, я увидел, что киоск до сих пор не открыт, а Спирина о чем-то с азартом рассказывает регистраторше. Как видно, сохранить что-либо в тайне было выше ее сил.
В райотделе Олейник пробыла около часа. Из разговора с ней выяснилось следующее. Прошлым летом Галина Сергеевна решила провести отпуск на юге. Путевки в санаторий или дом отдыха ей достать не удалось, и поэтому она поехала на Кавказ, как говорят, "диким" способом, рассчитывая устроиться у кого-нибудь на квартире. В Хосте ей повезло – удалось снять койку.
– Особых удобств мне и не требовалось,– сказала Олейник,– главное – солнце и море.
В том же доме, где и Галина Сергеевна, остановился Князев, человек тихий и незаметный, работавший, по его словам, экспедитором в Элисте. Тактично и ненавязчиво Князев стал ухаживать за Галиной Сергеевной. То вставал ни свет ни заря и занимал ей место на пляже, то доставал билеты в кинотеатр. Перед самым отъездом Галины Сергеевны Князев пригласил в ресторан. Князев ей казался милым и одиноким человеком. В его отношениях к ней не было и намека на легкий и ни к чему не обязывающий "курортный роман", и поэтому ей показалось вполне естественным, когда Константин Гордеевич попросил ее адрес.
– Гора с горой не сходится,– сказал Князев, поднимая бокал.– За будущую встречу. Я ведь бываю в ваших краях. А может, и письмо когда напишу. Разрешите?