– Простите, товарищ следователь,– ответил бухгалтер,– я в комнату к ним не захаживал. Да-с… Как говорят англичане: мой дом – моя крепость.– Он виновато улыбнулся.– Если, конечно, наши кельи считать домом… А я уважаю правила общежития.
Не добившись ничего от Брендючкова, Гольст решил поговорить с Кулагиной.
– Наверное, был какой-то чемодан,– ответила Тамара.– Ведь ездил же Дунайский в командировки. А вот Нину так никуда и не свозил, когда был в отпуске…
– Подумайте еще, пожалуйста, припомните получше,– настаивал Гольст.
Они беседовали в его кабинете в прокуратуре города. Так как Тамара ничего вспомнить не могла, он решил провести ее допрос в квартире Дунайского.
Человеческая память – удивительная вещь. Иногда мы не можем вспомнить отдельные детали знакомой квартиры, местности. Но они, эти детали, сидят в памяти подсознательно. И, только очутившись в этой обстановке, вдруг оживают.
Когда они приехали на Кропоткинскую, поднялись на шестой этаж и вошли в знакомую Кулагиной комнату, она невольно расплакалась. Георгий Робертович успокоил ее и попросил хорошенько оглядеться.
Тамара обошла комнату, помолчала, подумала. И вдруг заявила:
– Чемодан… Вот здесь находился,– указала она на верх шкафа.– Такой, не очень большой, фибровый, коричневого цвета.
– Один?
– Один, товарищ следователь.
– Давно вы его видели?
– Да когда здесь была.
– А после исчезновения Нины чемодан был?
– Был, товарищ следователь.
– Вы это точно помните?
– Конечно, точно.– Она задумалась.– А вот когда я приходила сюда в последний раз, его уже как будто не было…
– Давайте вспомним, Тамара Арефьевна, когда вы посетили Дунайского уже после исчезновения Нины…
– Давайте… Значит, без Нины я была у него два раза…
– Первый?
– В конце июля.
– Чемодан был?
– Был,– уверенно сказала Кулагина.
– А второй раз?
– Перед Новым годом… Чемодана не было. Да, да, не было. Могу чем угодно поклясться.
Гольст попросил приблизительно указать размер чемодана. Выходило, что он по объему мог как раз вместить сверток с частью трупа.
Оформив показания Кулагиной протоколом, Георгий Робертович отпустил ее.
Итак, было установлено: у Дунайского имелся фибровый чемодан, который потом исчез. В нем выносил свою страшную ношу Дунайский или нет, утверждать категорически еще не было оснований. Если да, то можно было бы предположить, что преступник постарался от него избавиться. Но как? Сжег? В доме печки не было – центральное отопление. Значит, он его выбросил. А вот куда…
Георгий Робертович выяснил, что жильцы дома выносят мусор в ящик, который опорожнялся один раз в день мусорщиком, приезжавшим на специальной машине.
Разговор с мусорщиком ничего не прояснил. И хотя за семь месяцев было вывезено столько старого хлама, мусорщик отлично помнил: коричневого фибрового чемодана определенного размера не было, потому что вещи, которые можно сбыть старьевщику, он всегда откладывает, а на городскую свалку везет действительно одни отбросы.
Гольст, честно говоря, несколько приуныл. Дунайский мог бросить чемодан в мусорный ящик где-нибудь в другом месте. И сколько бы потребовалось времени опросить всех мусорщиков города Москвы!
А если Дунайский отвез его за город? Вообще-то это было бы логично: преступник, как правило, старается запрятать улику где-нибудь подальше.
Но все-таки Георгий Робертович допросил дворника. На всякий случай.
– Коричневый, говорите? Фибровый? – переспросил он Гольста.– Нет, кажись, такого во дворе и на всей прилегающей территории, вверенной мне, не встречал… Старые дамские сумки бросают. Бутылки по подъездам оставляют…– Дворник подумал, почесал в голове.– А вы, товарищ следователь, на чердак не лазили?– спросил он.
– Почему вы думаете, что он может быть там?– в свою очередь поинтересовался Гольст.
– Года три назад пожарники чуть не оштрафовали меня… Бумага на чердаке, знаете ли, очень пожароопасный материал… Поднялся я, смотрю – кипы старых газет и журналов. Глянул – Дунайского. Отметочка с почты на каждом… Я пошел к гражданину Дунайскому, говорю: так, мол, и так, прошу больше не засорять чердак… Он извинился, шкалик спирту преподнес. Сказал, что больше не будет.– Дворник улыбнулся.– Только у меня через эти газеты и журналы все равно неприятности вышли…
– Каким образом?– поинтересовался Гольст.
– Собрал я пацанву с нашего дома, пошел с ними сдавать эту бумагу старьевщику. Обратно, на Даниловском рынке свистулек накупили. Ну и концерты же задавали, черти! Ребятам радость, а мне…– дворник опять почесал в голове,– Управдом мне же и намылил шею, что покоя нет во дворе…
Последовав совету словоохотливого дворника, Гольст произвел осмотр чердака. И обнаружил там новые улики против Дунайского. Тот, оказывается, не стал ездить далеко и выбросил на чердак клочья обивочного материала с дивана и кресел (их опознали Жарикова и Кулагина), которые были в пятнах крови, такой же группы, как и у Амировой,– второй.
Но главной находкой был коричневый фибровый чемодан. Подкладка в нем была выдрана.
Первым делом Георгий Робертович произвел его опознание. Кулагина узнала его сразу, и Гольст отправил чемодан на исследование.
И снова следы крови! В щелях, на стыках стенок и дна. Кровь второй группы!
Теперь уже Георгий Робертович не сомневался: именно в этом чемодане Дунайский вывозил за город части трупа. Параметры чемодана были таковыми, что в него как раз входили свертки с частями трупа.
К этому времени следователь разобрался и с хирургом Бориным. Тот упорно держался своих показаний: в воскресенье, двенадцатого июля прошлого года, целый день был на пляже в Серебряном бору с Людмилой Луканиной. Медсестра же этот факт начисто отрицала.
И вот однажды к Гольсту пришла посетительница – мать Люды.
– Товарищ следователь, совсем запуталась моя доченька,– сказала она.– И правду боится сказать, и чувствует, что открыться необходимо… Я уж сама объясню, что к чему…
– А в чем правда? – спросил Гольст.
– Понимаете, какая история… Паренек за ней ухаживает. Пригожий парнишечка. Серьезные намерения имеет. Он у нас чуть ли не каждый день бывает. Студент, последний курс заканчивает, врачом будет. Никитой его зовут. На практике с моей-то Людмилой он и познакомился. Говорит, как диплом ему выдадут, поведет Людочку в загс… Вот она и того… Боится, как бы Никита не узнал, что она с тем хирургом на пляже была…
– Значит, была все-таки?
– Была,– вздохнула Луканина-старшая.– Но, товарищ следователь, между ними ничего такого… Отцом-матерью клянется… Так вы уж не серчайте…
Георгий Робертович попросил, чтобы Люда все-таки зашла к нему: надо было оформить ее признание протоколом.
Людмила Луканина пришла в прокуратуру и так же, как и мать, объяснила причину, почему отрицала свою поездку с Бориным на пляж: боялась, что это дойдет до жениха. Извинилась перед следователем, что доставила ему лишние хлопоты, и попросила, чтобы никто не узнал об этой поездке в Серебряный бор. Гольст заверил ее, что это останется служебной тайной.
На допрос Дунайского привезли из Таганской тюрьмы в кабинет Гольста в прокуратуру города. Георгий Робертович решился на небольшой эксперимент: чемодан, найденный на чердаке дома, был положен на стол и чуть прикрыт газетой.
– Садитесь,– предложил обвиняемому. Георгий Робертович, внимательно наблюдая за реакцией Дунайского.
Тот сел, устремив свои бесцветные потухшие глаза в окно. Гольст задал ему несколько вопросов. Уточнил, в котором часу Дунайский вернулся домой в воскресенье двенадцатого июля; в каком платье была Нина, когда покидала его?
Дунайский отвечал заученными фразами, все время посматривая на стол. Гольст делал вид, что не замечает этого. Обвиняемый стал нервничать. В его ответах стали проскальзывать раздраженные, нетерпеливые нотки.
То, что лежало на столе у следователя и было прикрыто газетой, явно тревожило Дунайского. Георгий Робертович понял: тот узнал свой чемодан.
– Скажите, Дунайский, так в чем увезла вещи ваша жена?– вдруг задал вопрос Гольст.
– В чемодане,– чуть вздрогнул обвиняемый.– И в узле…
– Опишите, пожалуйста, чемодан.
– Я уже тысячу раз вам его описывал,– раздраженно ответил Дунайский.– Фибровый, коричневый…
– Но сестра Нины Кулагина утверждает, что видела его у вас в комнате после исчезновения Амировой.
– У нас было два одинаковых…
– Странно,– произнес Георгий Робертович и замолчал.
– Что странно? – спросил Дунайский.
– Зачем же она положила вещи в чемодан и узел? Не проще было бы забрать два чемодана? Как-то неудобно: уезжает с мужчиной – и узел… А?
– Откуда мне знать, что было у нее на уме! – зло сказал Дунайский.
– Хорошо… А где второй чемодан?
– Не знаю. Не помню… Может, выбросил, может, отдал старьевщику… Какое это имеет значение?
– Имеет, гражданин Дунайский. Мы его нашли.
– Где?
– Там, куда вы его бросили. На чердаке. Вместе с окровавленными клочками обивки с кресел и кушетки.– Гольст снял с чемодана газету.– Вот он. Узнаете?
Дунайский недобро глянул на следователя и пожал плечами.
– Это он? – повторил вопрос Гольст.
– Не знаю.
– Напрягите память.
– Возможно,– выдавил из себя Дунайский.
– Кулагина опознала его. А вы, владелец…
– У половины Москвы такие чемоданы. И мне все их признавать своими? Совпадение…
– Не слишком ли много совпадений? – заметил Гольст.– А на этом – отпечатки ваших пальцев.
Он пододвинул Дунайскому заключение дактилоскопической экспертизы. Но обвиняемый к бумаге не притронулся.
– Ну, допустим, мой. Мой! Что это доказывает?
– В нем вы выносили из дому свертки с частями трупа.
– Ну и воображение у вас! – негодующе замотал головой Дунайский.– Это ж надо выдумать такое!
– На нем кровь. Вот результаты исследований,– спокойно продолжал следователь, не обращая внимания на его тон.
– Кровь? Вполне возможно. Но чья?
– Нины Амировой. Второй группы.
– Почему именно ее? Почему? Миллионы людей имеют вторую группу крови!
– Но как в чемодан попала кровь?
– Очень просто… Помните дело Караваева? Ну, в Марьиной роще нашли отрубленную кисть руки… Я возил вещественное доказательство в лабораторию. В этом самом чемодане,– показал на него торжествующе Дунайский.– Кисть еще кровоточила.– Он победно посмотрел на Гольста.– Зря старались, гражданин следователь. По чердакам лазили, пыль собирали… Да, видно, неважные ваши дела. Хотели бы меня закопать, да нет против меня ничего. И быть не может. Потому что я честный человек. Вам, впрочем, это хорошо известно…
Георгий Робертович сносил его издевательства молча, не удивляясь и не протестуя: тактика у Дунайского оставалась прежняя.
– Напрасно время теряете,– продолжал куражиться обвиняемый.– Борин-то гуляет на свободе. И небось посмеивается…
– Вот вы назвали себя честным человеком,– сказал Гольст.– А стараетесь очернить друга. Некрасиво, гражданин Дунайский… У Борина – алиби.
– Ну, не Борин, так другой,– раздраженно отмахнулся Дунайский.– Действительно, почему на нем свет клином сошелся? Может быть, Петров, а может – Сидоров. Откуда мне знать? Это может сказать только Нина… А вы не подумали, гражданин следователь,– вдруг участливо заговорил Дунайский,– что жену мог заманить один, а убить и расчленить другой? Хотя нет! Я не верю, что ее нет больше в живых! И повторное заключение судмедэкспертизы тоже ошибочно! Это говорю вам я, судебный медик!…
Георгия Робертовича удивила быстрая смена настроения Дунайского. Что это – хорошо продуманное поведение, игра? Или…
– Послушайте,– спросил следователь у обвиняемого,– у вас в роду никто не страдал психическими заболеваниями?
Дунайский оторопело посмотрел на Гольста. Потом рассмеялся:
– Неумно, гражданин следователь. Шито белыми нитками.– И серьезно продолжал:– Все здоровы и в своем уме… А ход вы придумали неплохо: Дунайский того, с приветом, его можно в психиатричку. Признать меня шизофреником и списать таким образом собственное бессилие, ошибки и грехи… Так я вас понял?
– Нет, не так. Я ведь действительно не могу понять, из каких соображений вы убили жену. Между прочим, вы это сделали в ночь с одиннадцатого на двенадцатое июля…
– Смотрите-ка,– поцокал языком Дунайский.– Ну-ну, фантазируйте дальше.
– Я просто восстанавливаю картину, строго придерживаясь известных мне фактов… Одиннадцатого июля был канун выходного дня. Полная гарантия, что в квартире с вечера никого не будет. Жарикова в деревне, а Брендючков обязательно уже на даче… Для вашего страшного дела требовалось время. Целая ночь… А на следующий день вы четыре раза выходили из дому вот с этим чемоданом, ехали на Ярославский вокзал… Раз сошли на Яузе, второй – в Болшеве… Впрочем, точный порядок я не знаю, но это не меняет суть дела… Послушайте, вы человек сведущий в законах и знаете, что для определения меры наказания имеет значение: почему и в каком состоянии совершено убийство… Объясните, пожалуйста. Это ведь в ваших интересах…
Дунайский, слушавший следователя с крепко сжатыми губами, ответил каким-то жестяным, надтреснутым голосом:
– Я не убивал. И мне не в чем признаваться.
– Признаетесь вы или нет – тоже не имеет значения. Собранные по делу улики и факты полностью изобличают вас. И это вы тоже знаете отлично…
У Гольста были сомнения по поводу психической полноценности Дунайского, и он направил его на стационарное обследование в Институт судебной психиатрии имени Сербского.
Проверил Георгий Робертович и последнее показание обвиняемого, утверждавшего, что кровь в чемодане была якобы от вещественного доказательства (кисть руки), которое он вез в лабораторию.
Гольст поднял дело Караваева. Суть его была такова. Шайка грабителей, которой руководил рецидивист Караваев, заподозрила одного из своих членов, что тот "заложил" дружков в милицию. Был учинен самосуд – провинившемуся отрубили руку. Вот по этой находке в Марьиной роще работники уголовного розыска и вышли на всю банду. Судебным экспертом в этом деле являлся Дунайский.
Но он, прямо скажем, с Гольстом просчитался. Кровь пострадавшего члена шайки была первой группы!
Таким образом, круг замкнулся. У следователя не было ни тени сомнения, что в чемодане, найденном на чердаке, Дунайский вывозил за город части трупа своей жены.
Оставался один невыясненный момент – мотив убийства. Но тут Гольсту пришла на помощь, можно сказать, сама судьба.
Это было перед праздником 1 Мая. Столица оделась в праздничный наряд. Площади Москвы были красочно оформлены, и по вечерам толпы людей ходили смотреть их убранство. Площадь Восстания была оформлена на тему "Оборона СССР". Площадь Маяковского – посвящена физкультуре и спорту. Другие рассказывали о достижениях в промышленности, сельском хозяйстве, науке, образовании, культуре.
В канун Первомая в кабинете Георгия Робертовича раздался телефонный звонок.
– Товарищ Гольст, разрешите вас побеспокоить.– Это был старомодно вежливый Брендючков.– Наш герой в Москве,– приподнято-торжественно объявил он.– Вы меня просили позвонить, если объявится Алексей… Ну, мой племянник…
– Просил.
– Вчера он приехал наконец-то.
– Спасибо… Я бы мог с ним встретиться?
– Конечно.
– Где он остановился?
– В гостинице "Москва"…
Ипполит Васильевич продиктовал следователю номер гостиничного телефона.
Гольст колебался: стоит ли беспокоить летчика в канун праздника. Тем более Брендючков сказал: "герой"…
Но все-таки Георгий Робертович позвонил. Алексей согласился встретиться, и через полчаса Гольст уже входил в просторный номер самой лучшей гостиницы столицы.
Стол был заставлен дорогими закусками, бутылками шампанского, везде стояли букеты нарциссов – первых весенних цветов.
Навстречу следователю поднялся с дивана коренастый парень в форме военного летчика с тремя кубиками старшего лейтенанта и новеньким орденом Красной Звезды на груди. Лицо у него было загорелое, лишь часть лба и висок неестественно белели – шрам ожога.
– Алексей Бойченко,– протянул он руку следователю и, открыто улыбнувшись, кивнул на стол: – Друзья только что ушли. Поздравляли. Вы уж извините. Но такое событие! Сам Михаил Иванович сегодня мне в Кремле…– Он глянул сверху вниз на свой орден.
– Поздравляю,– сказал Гольст, ругая себя за то, что не отложил встречу на более подходящее время.– Это вы меня извините. Может быть, встретимся потом?
– Садитесь, садитесь… У меня уйма времени.– Он улыбнулся.– До вечера… Простите, как вас по имени-отчеству?
– Георгий Робертович.
– Может, по случаю?…– взял он бутылку шампанского.– И за наступающий праздник?
– Благодарю,– колебался Гольст: случай действительно важный, не обидеть бы героя – орден из рук самого Калинина.– Давайте сначала о деле…
– Давайте о деле,– с сожалением ставя бутылку, сказал летчик. Было видно сразу, что ему хотелось угощать сейчас весь белый свет.
Георгий Робертович попросил его рассказать о том, что Бойченко слышал и видел, когда жил в последний раз у Брендючкова, то есть летом прошлого года.
– Это о том враче и его жене? Дядиных соседях?
– Да.
– Они еще не разошлись? – спросил Алексей.
– Почему вы думаете, что они должны разойтись?– вопросом на вопрос ответил следователь.
– Как она только с ним живет, не понимаю… Молодая, интересная… А он – какой-то судак с оловянными глазами.
– Вы с ней говорили?
– Только здоровались на кухне. Дядя предупредил меня, чтобы не заглядывался… И действительно, этот врач – какое-то ископаемое! Ревнует ее зверски! Вы бы слышали, какими словами он обзывал свою жену…
– А по какому поводу была ссора?
– Да я только отрывки фраз слышал. Через стенку ведь… Но речь шла о мужчинах. Точно. Кричал, что путается, мол, со всеми его друзьями… Потом слышу – удар. И еще… В общем, Отелло рассвирепело… Хотел я выскочить и вломить ему хорошенько. Еле удержался… Потом подумал: встряну – еще хуже будет…
"Неужели Дунайский убил все-таки из-за ревности?"– думал Гольст, слушая Алексея.
– А она что? – спросил следователь, когда Бойченко замолчал.
– Плакала. Кричала, что уйдет, бросит… Вроде того… Врач в ответ: уходи, мол, к сестрице своей и ее мужу-вору…
– Вору? – переспросил Гольст.
– Да, вору… Этот врач еще кричал, что сообщит о нем в милицию. А она, то есть Нина, заявила в ответ, что расскажет о его братьях-контриках…
– Как, как? – насторожился следователь.– Повторите, пожалуйста, что она сказала?
– О братьях, говорит, сообщит куда-то, контриках. Вот после этих слов он и ударил ее, сказав: замолчи. А она в ответ: что, испугался? Вот сообщу, мол, и тебя с работы выгонят…
Гольст вдруг понял: кажется, это и была развязка.
– Он ее бил и все приговаривал: "Будешь говорить, будешь?" Потом все стихло… Я до сих пор жалею, что все-таки не вмешался. Знаете, что остановило? Дядя меня умолял ни во что не вмешиваться. И так в квартире на него косо смотрит кое-кто.– Алексей помолчал и заключил: – Нет, надо было все же этому Дунайскому преподать хороший урок!…