– Я хочу вас ознакомить с вашими правами в качестве обвиняемого,– спокойно продолжал следователь.
– Перестаньте ломать комедию,– зло бросил Дунайский.– Вы не заманите меня в свои сети.
– Значит, не желаете?
– Не желаю!
– Хорошо. Прошу ознакомиться с заключением судебно-медицинской экспертизы…
Видимо, в Дунайском происходила борьба. Наконец любопытство или какие другие соображения взяли верх. Он стал читать акт судебно-медицинской экспертизы.
– Запомните,– сказал он с иезуитской усмешкой,– я читаю этот документ не в качестве обвиняемого, как вы выразились, а просто… Из чисто профессионального интереса…
Гольст включил свет, потому что в комнату вползли сумерки.
– Благодарю,– сухо произнес Дунайский и углубился в чтение.
Он изредка качал головой похмыкивал и, кончив читать, изрек:
– Очень сомнительные выводы. Очень. Поражаюсь Петру Сергеевичу… Ну да,– отдал он документ следователю,– представляю, как вы на него надавили…
– С чем вы не согласны в заключении? – спросил Гольст.
– У меня нет никакого желания обсуждать это с вами,– отрезал Дунайский.
"Понятно,– подумал следователь,– выигрывает время. Хочет все обдумать и приготовиться к обороне. А может быть, и к активному нападению".
На дальнейшие вопросы Обвиняемый отвечать отказался. Когда его выводил конвой, он снова стал кричать, протестовать и грозиться.
Его отвезли в Таганскую тюрьму.
Оставшись один, Георгий Робертович вдруг почувствовал невероятную усталость. Трудный был день, потребовавший от него сильного нервного напряжения.
Гольст долго сидел, не притрагиваясь ни к одной бумажке на столе. Но в голове билась мысль: надо что-то делать. Теперь он уже мог действовать в открытую. Первое, что считал необходимым следователь,– обыск на квартире Дунайского.
Георгий Робертович глянул в темное окно, за которым на Москву опустилась ранняя февральская ночь. И с сожалением подумал о том, что мероприятие это придется отложить на завтра: при электрическом освещении легче упустить какую-нибудь важную деталь.
На следующий день с утра Гольст оформил ордер на обыск. Но прежде чем отправиться на квартиру Дунайского, он зашел в артель Мосшвейсоюза, где шила свое последнее платье Амирова, которое она так никогда и не надела.
По регистрационной книге приема и выдачи заказов Георгин Робертович установил, что Нина Амирова действительно 19 июня 1936 года отдала шить платье из своего материала – маркизета. Срок изготовления указан 9 июля.
И тут Гольст выяснил одно важное обстоятельство: готовое платье было взято по письменному заявлению самим Дунайским… 15 июля. Пятнадцатого! То есть спустя всего три дня после "побега" жены!
Почему он решил забрать его, да еще так быстро?
"Интересно,– думал следователь,– что скажет на это Дунайский?"
Во всяком случае, это был еще один козырь для следствия.
Там же, в артели Мосшвейсоюза, Георгий Робертович нашел интересные сведения – размеры фигуры Нины Амировой, снятые закройщиком. Объем груди, талии, бедер, ширина плеч и так далее, что могло послужить дополнительным доказательством при идентификации частей трупа.
От артели до углового дома на Кропоткинской, где жил Дунайский, было недалеко, и Гольст дошел до него за несколько минут. Около подъезда стояла "эмка". Георгий Робертович узнал машину прокурора города. Не успел следователь с ней поравняться,– как из дверцы выскочила секретарь прокурора города.
– Георгий Робертович,– взволнованно произнесла она,– а я вас жду, жду!…
– А что случилось?-встревожился Гольст.
– Срочно! Понимаете, срочно требуют вас в Прокуратуру Союза!
Выяснилось, что как только Георгий Робертович вышел из прокуратуры города, позвонил начальник следственного отдела Прокуратуры Союза ССР Лев Романович Шейнин и велел Гольсту немедленно явиться к нему.
– Почему такая спешка?– недоумевал Гольст, стараясь разгадать, за какие такие грехи начальство срочно требует его пред свои очи.
С Шейниным Георгия Робертовича связывала давнишняя дружба. Они одно время вместе работали следователями прокуратуры Краснопресненского района, которая находилась в Столешниковом переулке. Для Гольста Шейнин был просто Лева, а тот называл Георгия Робертовича Жоржем. Впрочем, и сейчас в неслужебной обстановке они так и обращались друг к другу – по имени, без отчества.
Неподалеку стояла будка телефона-автомата.
– Я сейчас,– бросил секретарю прокурора следователь и зашел в будку.
– Лев Романович, Гольст звонит…
– Давай ко мне, Жорж,– сказал Шейнин.– И побыстрее.
– В чем дело?
– Не телефонный разговор…
То, что Шейнин назвал его Жоржем, успокаивало, а вот срочность все еще настораживала.
Шофер "эмки" жал вовсю, и минут через пятнадцать они были на Пушкинской улице (Прокуратура Союза ССР и поныне находится в том же здании).
В коридоре прокуратуры Гольст встретил заместителя Шейнина Георгия Николаевича Александрова.
– С тобой не соскучишься,– усмехнулся тот, пожимая руку следователю.
– А что такое? – спросил Гольст; его снова охватила тревога.
– Лев Романович объяснит,– ответил Александров.
В приемной Шейнина Гольсту сказали, что его уже ждут.
– Садись, рассказывай,– предложил Шейнин после приветствия, заряжая мундштук сигаретой и затягиваясь.
– О чем именно?
– Об этом судебном враче, Дунайском… Он проходит у тебя по делу. Так?
– Да. Вчера взят под стражу.
– Давай подробнее.
Гольст, стараясь не пропустить ни одной детали, доложил ему все обстоятельства, касающиеся дела Амировой. Как оно возникло, почему и какие следственные действия он, следователь, успел произвести. Лев Романович слушал внимательно, не перебивая. Лишь в одном месте, когда Георгий Робертович рассказывал о беседе с прокурором города, Шейнин коротко рассмеялся:
– Осторожно, значит, и решительно? Узнаю Филиппова…
Закончив доклад, Георгий Робертович спросил:
– А почему вы заинтересовались этим делом?
Лев Романович встал.
– Бузит Дунайский. Такой переполох поднял,– сказал Шейнин, расхаживая по кабинету.– Жахнул жалобу на тебя на имя самого прокурора Союза. Обвиняет во всех смертных грехах. Что подтасовываешь факты – раз! Заставляешь его подписывать протокол допроса, в котором грубые измышления – два! Что вынудил Семеновского составить заключение так, как это нужно тебе… А уж от выводов Петра Сергеевича он вообще камня на камне не оставил.
– Но, Лев Романович,– не выдержал Гольст.
– Погоди,– жестом остановил его Шейнин.– Погоди, это не все. Дунайский в знак протеста объявил голодовку. Вчера отказался от ужина, сегодня – от завтрака…
– Психологическая атака,– спокойно сказал Георгий Робертович, вспомнив поведение Дунайского при аресте и на допросе.
– Ты уверен, что убийца он?– остановился возле Гольста Шейнин.
– Почти на сто процентов.
– Почти,– усмехнулся Лев Романович.
– Но ведь я только начал дело! – воскликнул Гольст.– Даже обыск еще не успел…
– Это верно,– согласился Шейнин.– Послушай, Жорж, дело не из легких, смотри в оба. Или…
Но вот что такое "или", Лев Романович объяснять не стал. Гольсту и так было ясно: к жалобе Дунайского отнеслись очень серьезно. Как бы в подтверждение этого Шейнин сказал:
– Это дело взято нами на контроль… Тебе мой совет: срочно проведи новую судебно-медицинскую экспертизу. Привлеки светил…
– Срочно…– вздохнул Георгий Робертович.– Все надо срочно! Неужели я сам не понимаю? Но если человека дергать…
Шейнин улыбнулся.
– Лично я тебя "дернул" только раз.– Он посерьезнел.– Пока… Приготовься к бою – это мой второй совет Чую, что Дунайский – крепкий орешек. Хлебнешь ты с ним… Спрос будет самый строгий… Тебя, кажется, сорвали с обыска? – вдруг без перехода спросил Шейнин.
– Говорю, не успел даже начать.
– Ладно. Езжай на обыск. Возьми мою машину Как закончишь сразу позвони…
Квартира, в которой жил Дунайский, была из "старорежимных": просторный коридор, большая кухня с выходом на черную лестницу, высокие потолки, паркет Но на ней уже лежал твердый отпечаток коммунального быта. У входной двери – три кнопки звонков с указанием, кому сколько раз звонить. В коридоре на стене – цинковое корыто и велосипед, в углу стоял чей-то деревянный сундук с висячим замком.
В квартире была только Жарикова. Она встретила следователя, как старого знакомого.
В понятые Гольст пригласил управдома и жену дворника.
Открыли комнату Дунайского. Просторная, с высоким окном, заклеенным на зиму белыми полосками бумаги, она была довольно уютно обставлена. Буфет светлого дерева с зеркалами и резьбой, трехстворчатый шифоньер, овальный стол с четырьмя стульями. Но он почему-то стоял у стены, а не посередине, как это принято. Широкая двухспальная кровать с никелированными шишечками на спинках располагалась за ширмой в дальнем углу. С потолка низко свисал сиреневый абажур с кисточками. Два кресла и небольшой диван довершали обстановку.
На что сразу обратил внимание следователь – полы были покрашены темным суриком.
– Что, Дунайский делал ремонт?– спросил Гольст у Жариковой, которая тоже присутствовала при обыске.
– Верно, полы покрасил прошлым летом,– охотно ответила Гликерия Саввична.
– Самоуправство это,– недовольно покачал головой управдом.– В позапрошлом году ремонтировали весь дом. Видите, обои еще совсем новые! И паркет перебирали. Сколько я нервов потратил, чтобы достать дубовый паркет! А вот некоторые…– Он махнул рукой.– Такую красоту испортить!
– Ишь чего! – возмутилась Жарикова.– Буржуйская это роскошь, а не красота. Я вон до революции у одного купчика в услужении была. Кажный божий день заставлял натирать! Намахалась ногами, хватит! И правильно Валериан Ипатьевич сделал. Я тоже сразу покрасила. Пройдешься влажной тряпкой – полы блестят, что твое зеркало…
– А когда точно Дунайский покрасил полы?– снова обратился к Жариковой следователь.
– Давненько уже, в прошлом году.
– Месяц не помните?
– Вроде бы в августе… Точно, в августе. Он и обивку поменял на креслах и кушетке. Прежняя, говорит, с обоями не смотрелась…
– Когда поменял? – спросил Гольст.
– Тогда же, когда и полы красил.
"Зачем?– думал про себя Георгий Робертович.– Чтобы скорее забыть ушедшую жену? А может…"
Как утверждал в своем заключении Семеновский, труп Амировой был обескровлен. Если свое страшное дело Дунайский совершил в этой комнате, то покраска полов и смена обивки – попытка замести следы крови.
– У вас плоскогубцы есть? – обратился он к Жариковой.
– А как же! После мужа цельный ящик всякого инструмента остался.
Старуха принесла инструмент. Гольст снял обивку с одного из кресел. Внимательно осмотрел войлочную подкладку, пружины. Ничего подозрительного обнаружить не удалось.
Зато содержимое второго кресла оказалось необычным. Под обивкой в пружинах находились кусок простыни, порванная женская сорочка и трико. На всех этих предметах было множество пятен, похожих на засохшую кровь.
Находки произвели на всех присутствующих тягостное впечатление. Жарикова незаметно перекрестилась.
Показав найденные вещи понятым, Георгий Робертович зафиксировал их в протоколе.
Осмотр кушетки, после того как с нее была снята обивка, тоже ничего не дал.
Гольст попытался представить себе, как было совершено убийство, где Дунайский расчленял труп. По логике, последнее он должен был делать на столе.
Георгий Робертович, сняв скатерть, внимательно осмотрел фанерованную поверхность стола, состоящую из двух частей, так как стол был раздвижной. Как будто никаких следов крови не было.
– А он раньше не здесь стоял,– заметила Жарикова.
– Где?
– Вон там,– указала соседка Дунайского на место под абажуром.
– А остальная мебель находится на своих местах?– спросил Гольст.
– Вроде бы…– ответила старуха, подумав.
Георгий Робертович сантиметр за сантиметром обследовал весь стол: вставную часть, перекладины, ножки. Они были чистые без пятен. Тогда Гольст попросил управдома помочь ему перевернуть стол вверх ножками.
И тут следователь обнаружил на "подошве" двух ножек по краям чуть заметные полоски какого-то высохшего вещества, похожего на бурую краску. Но по цвету они отличались от сурика, которым был выкрашен паркет.
– Будьте добры,– обратился к управдому Гольст,– вызовите, пожалуйста, плотника.
Тот пошел в коридор звонить.
– Сейчас поднимется,– сказал он, вернувшись в комнату.
А пока следователь снова внимательно осматривал раздвижные части стола. Особенно там, где две половинки соприкасались друг с другом. Георгию Робертовичу показалось, что и здесь есть бурые пятна. Не такие отчетливые, как на "подошвах" ножек, но все-таки.
Правда, хозяйка могла готовить на столе пищу, разделывать мясо, птицу, и в щель попала кровь животных.
Пришел плотник, молодой сосредоточенный парень. В руках у него была лучковая пила. Гольст попросил отпилить концы ножек стола.
– Пожалуйста, аккуратнее,– сказал Георгий Робертович.– Не касайтесь кончиков.
Скоро четыре ровных бруска были со всеми предосторожностями упакованы в бумагу. Затем Гольст попросил выпилить бруски от раздвижных половинок стола, там, где они соприкасались в сдвинутом виде.
Следователь еще раз попросил Жарикову точно показать, где прежде стоял стол. Выяснив таким образом, где могли находиться ножки, он дал указание плотнику вскрыть паркет.
– Как это вскрыть? – заволновался управдом.– Ремонт! Столько трудов! Еле-еле дубовый достал…
– Что поделаешь,– развел руками следователь.– Надо…
Но управдом так и не мог успокоиться. Надо было видеть страдание на его лице, когда плотник топориком, принесенным Жариковой, вскрывал одну за другой звонкие дощечки паркета. Гольст внимательно осматривал каждую. А также доски, на которых был уложен паркет.
И снова он увидел бурые пятна. Одно, второе… На нижней и боковых сторонах паркета, на досках под ним. И опять эти пятна отличались по цвету от краски, которой был окрашен пол.
Скоро посреди комнаты образовалось несколько плешин. Бурых пятен здесь было много. А в одном месте, там, куда приходились ножки стола, они образовали обширную засохшую лужу. Гольст попросил плотника выпилить эти куски досок.
Работа была трудоемкая. И пока парень возился, сгустились сумерки. Заканчивал он уже при электрическом свете.
Гольст посмотрел на часы: время рабочего дня истекало. Надо было прерывать обыск.
– Все, товарищи,– сказал следователь,– на сегодня хватит.
Запаковав вещественные доказательства, Георгий Робертович закрыл на ключ комнату Дунайского, опечатал ее и отпустил понятых, сказав, что завтра обыск будет продолжен.
Приехав в прокуратуру города, Гольст прежде всего подготовил постановления о назначении экспертиз. Одно на повторную, частей трупа, второе – на исследование бурых пятен, обнаруженных в комнате Дунайского, третье – на исследование найденных в кресле под обивкой вещей.
Домой Георгий Робертович пришел поздно. Сынишка уже спал. Поужинав вдвоем с женой, Гольст тоже лег
Но сон не шел. В голове сами по себе строились планы – как и что искать еще в комнате Дунайского, какие действия предпринять помимо обыска, когда лучше вновь допросить обвиняемого.
"Пока не будет на руках результатов повторной судебно-медицинской экспертизы и исследования пятен, разговор с Дунайским вряд ли принесет пользу",– решил Гольст.
За окном спала Москва. Только изредка доносился шум проехавшей машины. Георгий Робертович уже стал подремывать.
Вдруг в коридоре раздался телефонный звонок. А через полминуты стукнули в дверь.
– Георгий Робертович, вас,– позвала соседка через закрытую дверь.
Гольст поспешно натянул брюки, накинул на плечи пиджак. Жена даже не открыла глаза: поздние звонки были делом привычным, муж – следователь.
Георгий Робертович вышел в коридор, взял трубку.
– Гольст слушает.
– Рано вы меня на тот свет отправили, товарищ Гольст,– с усмешкой произнес на другом конце провода женский голос.
– Кто это?
– Амирова говорит… Нина Амирова,– продолжала женщина.– Как видите, жива и здорова, чего и вам желаю…
Не успел Гольст сказать и слова, как в трубке послышались короткие гудки.
Говорят: как гром среди ясного неба. Такое впечатление произвел на следователя и этот ночной звонок.
"Неужели ошибка? Неужели я ни за что, ни про что арестовал совершенно невинного человека?" – пронеслось у него в голове.
Ему вспомнились гневные слова Дунайского, его решительный протест против обвинения и, конечно, голодовка, объявленная в тюрьме.
"Хорошо, допустим, ошибка,– попытался рассуждать Гольст хладнокровно.– Как же объяснить поведение Амировой? Значит, все-таки сбежала? Но зачем? Проучить мужа? Заставить его крепко задуматься? Или ушла навсегда? И теперь, узнав о его аресте, хочет вызволить? А где она, у кого? У того самого мужчины, с которым уехала в автомобиле?…"
Мысли путались, бились в голове. Георгий Робертович, несколько поколебавшись, набрал номер дежурного по МУРу. Тот записал просьбу следователя: раздать фотографии Амировой, имеющиеся на Петровке, 38, постовым милиционерам и участковым. А также дать соответствующее задание уполномоченным уголовного розыска. В случае чего – тут же звонить ему, Гольсту.
Промаявшись всю ночь без сна, Георгий Робертович вышел из дома раньше обычного. У трамвайных остановок толпились люди. Гольст, занятый своими мыслями, шел, ничего не замечая вокруг.
В прокуратуре, кроме вахтера, никого еще не было. Пройдя в свой кабинет, Георгий Робертович вынул из сейфа папку с делом Дунайского. Перечитал постановление о назначении повторной судебно-медицинской экспертизы. Посмотрел на пакеты, в которых были упакованы изъятые вчера при обыске вещественные доказательства. Перед ним встал вопрос: как быть? А главное, что делать с Дунайским? Может, изменить ему меру пресечения на подписку о невыезде?
Время тянулось медленно. Здание городской прокуратуры постепенно наполнялось жизнью, слышались шаги в коридоре, голоса, где-то прозвенел телефон. Начался рабочий день.
Рука Георгия Робертовича невольно потянулась к телефонному аппарату – посоветоваться с Шейниным. Но Гольст тут же убрал руку – не стоит. Лев Романович подумает, что следователь перестраховывается вместо того, чтобы самому принять решение.
Но как бы там ни было, а своему начальству Гольст решил все-таки доложить о ночном звонке. Он зашел к Сапожникову. Тот, не на шутку встревожившись, в свою очередь попросил прокурора города Филиппова срочно принять их с Гольстом.
Прокурор внимательно выслушал Георгия Робертовича и спросил:
– А может, вы обознались? Не расслышали? Или просто слуховые галлюцинации? Знаете, бывает от переутомления…
– Да нет,– покачал головой следователь.– Очень четко произнесла: Нина Амирова.
– Странно…– прокурор повернулся к Сапожникову:– А вы что думаете, Израиль Григорьевич?