Содержание:
-
МЫШИНОЕ СЧАСТЬЕ 1
-
ЦВЕТЫ НА ОКНАХ 18
-
ОТПУСК 30
-
ДИСКО-БАР 37
-
КАМЕНЬ 53
-
ТИХИЕ СНЫ 73
-
Примечания 91
Запоздалые истины
Широко известный ленинградский писатель Станислав Родионов в своих новых остросюжетных повестях возвращается к давно волнующей его теме: расследованию преступлений. Причем нарушение закона автор исследует прежде всего как следствие нарушения нравственных, этических норм.
МЫШИНОЕ СЧАСТЬЕ
Рябинин ждал, что машина вот-вот сбросит скорость и приткнется к дому или въедет в ворота. Но она неукротимо неслась на предельно дозволенной скорости по мокрому черному асфальту - казалось, что улицы залиты жидким варом. От воды ли они почернели, темные ли тучи в них отражались...
- Куда хоть едем?
- Увидишь, - ответил Петельников.
Что-нибудь необычное, коли инспектору захотелось удивить. Да разве следователя удивишь? Чем? Изощренной кражей, обезображенным трупом, автомобильной катастрофой?.. Одно бы Рябинина удивило: приедь они, а никакого преступления нет, и вернулся бы он к брошенным делам и прерванным допросам.
Машина уже ехала районами новостроек, оставив позади сутолоку центра. Когда массив чистеньких пятнадцатиэтажных домов разом оборвался и дорога пошла меж заложенных фундаментов, Рябинин спросил:
- За городом, что ли?
- Угу.
- Труп?
- Нет.
- Магазин ограблен?
- Нет.
- Сберкасса?
- Нет.
- Пожар, что ли?
- Не угадаешь.
- Ну, тогда села летающая тарелка...
- Ага, - не улыбнулся Петельников.
Его профиль, словно выведенный черной тушью на сером фоне окна, виделся следователю медальным, чеканным. Даже губы не шевелились; впрочем, нечто среднее между "ага" и "угу" можно говорить и без губ.
Рябинин не любил бессюжетной литературы, полагая, что она неточно отражает законы бытия. Все имеет свое начало, свой расцвет и свой конец, будь то работа, дружба или любовь. Да и у жизни нашей есть начало и есть конец. Место происшествия - это начало, ибо от него потекут плотные дни следствия. Начало для него, для Рябинина. А для виновника происшествия? Наоборот, потому что преступление есть конец какой-то социальной истории. На какую же историю он едет?
Машина повернула с асфальта на проселочную дорогу и заколыхалась на рытвинах и корневищах. Темные от дождя стволы сосен закрыли темное небо - хоть фары включай. Песок под колесами шипел тихо и недовольно. Рябинин прижал к груди тяжелый следственный портфель, который норовил вырваться и ударить инспектора по ногам.
Сосны помельчали. Через километр они незаметно сменились тонкими сероствольными березами, скоро перешедшими в ольшаник. Тот долго тянулся мокрым однородным массивом. Оборвался кустарник сразу, за дренажной канавкой. Машина уткнулась в нее бессильно. Инспектор и следователь вышли, переступая занемевшими ногами.
У канавки стоял наскоро собранный шалашик. Из него вылез инспектор Леденцов, за которым появились понятые, эксперт, участковый... Они выжидательно окружили приехавших.
- Намокли? - весело спросил Петельников, который сбросил таинственность и стал самим собой.
- А у нас только что заморосило, - ответил Леденцов.
- Тогда идем.
За кустарником лежало бескрайнее кочковатое поле, поросшее рыжей травой. Они пошли его краем, ступая друг за другом, чтобы меньше намочить ноги. Рябинин шел вторым, за инспектором, и вдыхал сырой воздух, настоянный на багульнике. Земля под ногами была гулкой, словно в ней залегли пустоты. Торф, толщи сухого торфа, еще не промоченные осенними дождями. Осушенное болото.
Теперь Рябинин не сомневался, что идут они к трупу. Ничего иного тут быть не могло. В старой воронке, или под вывороченным кустом, или в плоской яме, или меж кочками... Закиданный наспех ветками... Насмотрелся он за следственные годы.
Вдруг посветлело, как рассвело. Рябинин вскинул голову, но плотные, точно уезженные катком тучи, не потоньшали. Тогда он глянул вперед, за плечо инспектора... Озеро. Кругленькое небольшое озерцо, сумевшее каким-то чудом принять свет из-за туч и высветить окрестную землю.
- Здесь, - сказал участковый.
Они стояли там, где сходились поле, ольховый кустарник и недвижное озеро.
- Смотри! - выдохнул Петельников.
Рябинин глянул на торфяной берег, выискивая плоские ямы и маскировочные ветки. Он обежал взглядом высокие кочки с султанами красноватых трав. Посмотрел на ольшаник, потемневший, словно его уже ошпарил первый мороз. И тогда он увидел...
К зеленой стене, подмяв несколько кустов, привалилась странная гора, высотой с человека. Какие-то крупные бруски серого и черного цвета... Здесь, среди воды, трав и болот, эта гора смотрелась так, будто ее насыпал отчаливший инопланетный корабль. Не собрались ли они официально запротоколировать место приземления летающей тарелки?
Рябинин обернулся к инспектору, ожидая каких-то поясняющих слов, но Вадим лишь показал взглядом на космическую горку - мол, смотри. Молчали инспектора, молчал эксперт-криминалист и молчали понятые. Тогда Рябинин подошел к странной горе и взял один брусок.
Черный, крепкий, легкий, сажистый... Из чего он? Вроде бы из чистого углерода. Рябинин осторожно положил углеродистый брусок в груду и взял другой, серый. И прежде чем пальцы ощутили то, что они знали с первого года жизни, слабый запах свободно отстранил другие сильные запахи - багульника, трав, озерной воды и вошел в его душу удивленным толчком.
- Хлеб, - растерянно сказал Рябинин.
- Хлеб, - подтвердил Петельников.
Буханка была нормальной, даже мягкой, даже еще не промокшей. Рябинин разломил ее, обдав себя душистой волной, - хлеб. Да их тут, серых и мягких, большинство; сгорело до угля, а вернее, до углистой корки, лишь несколько буханок.
- Хлеб-то хороший, - опять растерянно сказал Рябинин, оглядывая всех.
- Найти бы его в войну, - сказал понятой.
- Да-а, подороже золота, - отозвался эксперт, уже распахивая свои сумки.
- Кто обнаружил? - спросил Рябинин.
- Мальчишки, - ответил Леденцов, взял у следователя половину буханки, выщипнул ком мякиша и начал есть.
- Как? - усмехнулся Петельников.
- Хлеб как хлеб, товарищ капитан.
- Привозили на самосвале, - Петельников махнул рукой на свежую и глубокую колею.
На месте происшествия у Рябинина бывали разные состояния. Его охватывала жалость к потерпевшему, злость к попустительству, ненависть к преступнику; он сожалел о чьей-то испорченной жизни, о чьем-то пропавшем добре, о поруганном чьем-то имени... Но сейчас он не понимал себя - казалось, что промозглый осенний день припал к его груди стынущей влагой и вливает туда свой тоскливый холод.
Рябинин глянул на озерцо. От частых капель оно тихо позванивало. Тот берег зарос елями и какими-то темно-ствольными деревьями - насупленная черная грива. Но кое-где белели стволы берез и, перекошенные дрожащей сеткой дождя, казались струйками белого дыма.
Видимо, какой-то хлебозавод испортил хлеб и тайком вывез. Обида. Рябинина заполонила обида - такого с ним на месте происшествия не случалось. Но почему? На кого обиделся? Какое дело ему, городскому человеку, до того самого хлеба, который он не сеял, не жал и не молол?
Все уже работали. Эксперт фотографировал хлеб и заливал пастой следы протектора, Леденцов ему помогал, понятые смотрели. Рябинин расстегнул портфель и подошел к Петельникову:
- Вадим, сколько у нас хлебозаводов?
- Да штук десять.
- А ближайший?
- Вон за тем поселком...
Инспектор показал вдаль, за озеро, но Рябинин уже ничего не видел - частые капли на стеклах очков сливались в струйки и застили и без того хмурый день. Он вытащил платок и протер стекла. Но струйки, словно перепрыгнув с очков, уже бежали по шее за шиворот, где-то по плечам, где-то в ботинки.
На том краю озера он смутно разглядел белесые домики.
- Без доказательств на завод соваться нечего.
- Поищем самосвал.
- В этот поселок надо заглянуть...
Услышав последние слова, эксперт почти радостно поманил их. Петельников нагнулся, Рябинин близоруко присел - они смотрели на конец указующей линейки, который лег на кофейные ромбы и квадраты следа автомобильной покрышки.
- Тут была пробуксовочка, - объяснил эксперт. - Дерн сорвало. На мокром торфе остался четкий отпечаток. А вот характерный скол. Протектор прекрасно идентифицируется...
- Тогда найдем, - заверил Петельников.
- Как печенье, - сказал Рябинин про торфяные ромбы, доставая папку с бланками протоколов.
- Писать на дожде? - удивился инспектор, - Сейчас пригоню машину.
Он уже отошел шагов десять, но вернулся и навис над рябининскими очками, словно закрывая их от дождя.
- Сергей, после твоих сложных это дело о горелом хлебе, наверное, покажется неинтересным?
- Неинтересных дел не бывает.
- Ну уж?
Рябинин хотел ответить позлее, чтобы сбить Вадимову уверенность, но вспомнил, что про его странную обиду инспектор не знает.
- Вадим, нет неинтересных дел, а есть неинтересные следователи.
- Это ты про себя? - усмехнулся Петельников.
- Это я про нас, - хотел усмехнуться и Рябинин, но добрый стакан воды скатился на него со шляпы инспектора и хлестнул по очкам.
И Рябинин задумался, вспоминая и запоминая, чтобы потом записать в дневник...
Я знал старика, берущего заскорузлыми пальцами буханку хлеба осторожно, как спеленутого младенца. Старик говорил... В жизни сперва идет главное, а за ним второстепенное; сперва мужик, потом баба; сперва щи, потом каша; сперва сталь, цветные металлы погодя... А впереди того, что идет сперва, будет хлеб, потому что он всему голова, а остальное лишь головочки. Кто первооснову хлебную не понимает, тот дурак, прости господи...
Я знал старуху, пережившую ленинградскую блокаду, которая ничего не говорила, но все послевоенные годы, каждый день, каждый раз, до самой смерти, отрезав кусок привольного хлеба, тихо плакала незаметными слезами...
Рябинин уже не мог думать о других делах - гора хлеба стояла перед глазами, как стоит перед ними ослепившее их солнце. И, кончив писать протокол осмотра, он поехал с инспекторами в заозерный Поселок...
Леденцова с машиной они оставили у водопроводной колонки и теперь бродили по Поселку уже не боясь ни луж, ни грязи, потому что в ботинках свободно хлюпала жидкая земля.
Это называлось "работать по горячим следам", или, как шутил Петельников, "по горелым следам". Они расспрашивали прохожих, заходили в дома, разглядывали на мокрой земле отпечатки протекторов... Но самосвала никто не приметил, хлеба горелого никто не видел и вроде бы никто ничего не знал.
Петельников поежился от пригоршни брызг, брошенных в лицо ветром с шиферной крыши:
- Не хотел бы тут жить.
- Что так?
- Я люблю определенность.
Рябинин его понял. Ни деревня, ни город. На центральной улице асфальт, а рядом грязь непролазная. Дома просторные, высокие, кирпичные или шлакоблочные - городские дома, но позади сарайчики и огороды. Водопровод есть, но до квартир не доведен - стоят на улицах колонки...
- Сергей, ты вроде бы расстроился? - спросил инспектор, отыскивая в луже место помельче.
- Разве?
- Из-за хлеба?
- Конечно, из-за хлеба.
- Ну, а если бы свалили, допустим, цветные телевизоры? Тоже загрустил бы?
- Нет, - сразу ответил Рябинин, не думая.
- А они подороже хлеба.
- Подороже...
- Сделать их потрудней, чем буханку хлеба.
- Потрудней...
- Ущерб государству был бы покрупней.
- Покрупней...
- Так к чему расстройство?
- Когда найдем преступника, я арестую его.
- Не убийца же.
- Хуже, - убежденно выдохнул Рябинин.
Инспектор хотел возразить, но полоса злого ветра чуть не сдернула его шляпу. Рябинин схватился за очки, удерживая их на мокром скользком лице. Листья, еще зеленые, отяжелевшие от воды, легко плясали в коротком вихре. Когда секущий ветер ослаб, они огляделись - куда идти? В какие дома стучаться?
- В магазин, - сказал Рябинин. - Прежде чем хлеб вывалить, его могли предложить туда...
Но магазин оказался закрытым. Они потоптались у зеленых деревянных ставен и двух тяжелых замков, висевших былинно, как на сундуках с добром. Петельников обошел магазин и повлек следователя к холмикам колейной грязи:
- Смотри, покрышки самосвала.
- Тут разные...
- Самосвал ехал последним.
- Может, слепок снять? - неуверенно спросил Рябинин у самого себя, разглядывая путаницу следов.
- Нужно узнать, почему закрыт магазин, - решил инспектор.
- Так по случаю выходного дня, - проскрипел сзади какой-то механический голосок.
Старик взялся ниоткуда, может быть, из плоской желтой лужи. Он стоял, затерявшись тщедушным телом в широченной спортивной куртке, видимо с плеч внука. Его серое лицо - от годов ли, от темных ли туч - ничего не выражало, но глаза не поддались ни летам, ни тучам и светились живо.
- Вы самосвала с хлебом не видели? - взял на себя разговор Петельников.
- Тут их в день прогудит сто, а то и двести. И всяк что-либо везет.
- Продавщица местная?
- Сантанеиха-то? Последний дом по этой вот улице.
- Сантанеиха - это правильно как? - спросил Рябинин.
- Сантанеева Клавка, вот как...
Возможно, что добывать руды и плавить из них сталь и цветные металлы труднее, чем растить хлеб. Возможно, что делать из этих металлов цветные телевизоры сложнее, чем молоть муку и печь хлеб. Возможно. И все-таки уничтожать цветные телевизоры - это только уничтожать цветные телевизоры. А уничтожать хлеб - это плевать в душу народную...
Леденцов слегка обиделся - его, оперативного работника, оставили сторожем при машине. Он постучал ногой по скатам, опробовал водопроводную колонку и огляделся...
Дома смотрели слезливыми окнами насупленно. Все кругом почернело и потемнело - земля, крыши, заборы; даже салатные стены, при солнышке веселенькие, теперь казались закоптелыми.
Леденцов выбрал бугорок посуше и тоже насупился, как и слезливый дом. Он бы сюда не поехал, а сделал бы иначе: явился в управление, доложил руководству, образовал оперативную группу, инспектора рассыпались бы по хлебозаводам... Нашли бы.
Он зевнул - не от холода, не от сырости, не от одиночества; зевнул от того преступления, которым предстояло заниматься. Буханки хлеба высыпали в траву... Даже не булку. А в соседнем райотделе ребята ловят инопланетянина, показывающего за деньги складную летающую тарелку, которую он носит в чемоданчике-дипломате. В другом районе ребята занимаются аспирантом, взломавшим квартиру своего научного руководителя и укравшим чужую диссертацию. В третьем районе шайка дельцов ворует собак и дерет шкуры на шапки...
Старик, которого дождь шатал, никак не мог справиться с пружинящей ручкой колонки. Леденцов подошел, прижал металлический штырь, и вода брызнула несильной простуженной струей.
- Дедуль, сколько годков? - громко спросил Леденцов.
- Что кричишь, как дитю или идиоту?
- Гражданин, сколько вам лет? - понизил голос инспектор.
- Если для ровного счету, то семь десятков.
- А если не для ровного?
- То прибавь годок.
- Ого!
- Чтоб это узнать, и приехал?
- Дедуля, мы интересуемся машиной с хлебом...
- Твои корешки уже пытали....
- Ну, так не видели?
- Тут этих машин шныряет, глаз не хватит...
- Дедуля, а самосвал?
- Подходил вчерась какой-то под брезентом к магазину.
- А что под брезентом?
- Я ж не акробат, по кузовам не лазаю. Но хлебом от него попахивало.
От неожиданной удачи Леденцов позабыл заготовленные вопросы. Но старик помог сам:
- Про хлебный дух и старуха моя подтвердит.
- Номера машины не запомнили?
- Числа-то нонешнего не помню, - буркнул дед.
- Моим товарищам про это сказали?
- В момент не сообразил. А за ведра взялся - и память как осветило.
Леденцова тоже осветило радостью - у него у первого появилась информация, которой не было ни у старшего инспектора, ни у следователя. Его позабыли у машины, им пренебрегли, но он и тут, не отходя, добыл оперативные сведения.
Леденцов схватил полные ведра и понес их почти бегом, не разбирая дороги. О старике он вспомнил лишь потому, что не знал, куда нести воду.
- Здоров ты, - дед отдышался и ткнул пальцем в сторону маленького домика, ветхого, как и хозяин.
Леденцов поднял ведра на крыльцо, до самых дверей, и птицей слетел на землю.
- Твои пошедши к продавщице, к Сантанеихе, - угадал его желание старик.
- Еще раз спасибо, дедуля.
- А на добавку будет тебе совет...
Старик даже сошел с крыльца и своими живыми глазками въелся в глаза инспектора. Леденцов нетерпеливо чавкнул ботинком:
- Какой совет, дедуля?
- Вам надобно пойти по хрюку.
- По какому хрюку?
- По поросячьему.
- Дедуля не понял... Мы интересуемся самосвалом с хлебом.
- Дедуля все понял.
- Тогда зачем по этому... по хрюку?
- Хрюшки бы чего и шепнули.
- Дедуля, мы есть орган власти, а вы поросячьи шутки отпускаете.
- Молод ты еще для органа, - озлился старик и пошел в дом, глухо топая по сырым ступенькам.
И Леденцов подумал, что семьдесят один есть семьдесят один.
Я шел за хлебом. У булочной остановился, как инопланетный корабль, бесконечно длинный сияющий автобус с интуристами. Распахнулась его дверь, и люди с сумками, сетками и мешками ринулись в магазин. Операция длилась минут десять... Когда автобус победно отъехал, я вошел в булочную - полки были пусты. Ни буханки, ни батончика, ни бубличка. Как голодом все вымело...
Пусть иностранцы поедят нашего хлеба.