- Живет тут одна баба... - загадочно сообщил Петельников.
- Так...
- Баба эта Слежевской не родственница, не подруга, не соседка...
- Так...
- А второй день волнуется, плачет...
- Но почему "баба"?
- Потому что корову не доит, Сергей Георгиевич, - вставил Леденцов.
- Надо ее немедленно допросить, - сказал Рябинин то, чего ждали инспектора.
Леденцов мгновенно прыгнул со сцены в темный зал и пропал меж рядов. Рябинин пошел в свою веселую комнату готовиться к допросу...
Видимо, инспектора чего-то недоговаривали. Женщина плачет... Для женских слез есть десятки причин. Заболела, влюбилась, муж ушел, дети не удались... Настроение плохое, душа болит, одиночество, из-за недоенной коровы. В конце концов, холодно, сумрачно, туман... Да когда и плакать, как не осенью?
За дверью прошуршало. Сгоняя сон, Рябинин потер щеки ладонями и приготовился. Женщина вошла одна, оставив ждущих инспекторов за спиной, за дверью. Она положила на стол паспорт и присела, готовая вскочить и бежать из этого клуба.
- Зинаида Васильевна, вы работаете?
- Хозяйствую... Мне уж за шестьдесят.
- А кем работали?
- Аппаратчицей.
- Семья есть?
- Муж. Дети отдельно, в городе.
- А муж работает?
- Механиком, на лесопилке.
Темный платок обтягивал голову и щеки, как высушивал их. Бурая кожа, привыкшая к ветрам и слезам, блестела от солнца - еще от того, от летнего. Усталые глаза, привыкшие к ветрам и слезам, ждали; и Рябинин не сомневался, что эти глаза, уставшие от неприятностей, и сейчас ждут их.
- Что у вас случилось, Зинаида Васильевна? - почти ласково спросил Рябинин.
- А что? Ничего.
И ее лицо, привыкшее к правде, испугалось.
- Что-то произошло, - утвердил он тихонько.
- Почем вы знаете?
- Вижу.
- Так ведь у каждой бабы что-либо случается...
- У вас не что-либо. Корову-то почему не доите?
- Уже подоила, - вздохнула она.
И Рябинин подумал, что вот говори эта женщина неправду - и он не сможет ни укорить ее, ни потребовать; не сможет, потому что необъяснимая жалость присосалась к его груди; потому что сам в жизни поработал и знал крутость физического труда, тяжелее которого ничего нет.
- Правду не скажете, Зинаида Васильевна? - просто спросил он.
- Врать-то грех...
- А вы верующая?
- Верующая не верующая, а иконку имею.
- Тогда врать грех, - улыбнулся он.
Она еще с минуту посомневалась, и это сомнение легло на ее лицо ясно, как у ребенка.
- Не рой мужу яму, попадешь туда вместе с ним...
- Зинаида Васильевна, вы сейчас не думайте о последствиях, а скажите правду.
- Убийство - большой грех...
- Большой, - убежденно согласился он.
И женщина заплакала, окончательно поняв, что грех это большой. Рябинин ждал конца нужных ей теперь слез, не перебивая их и не торопя. Она подняла отяжелевшее от горя лицо и сказала, как прыгнула в омут:
- Пишите. Аню Слежевскую мой пропойца убил.
- Ваш муж?
- Да, Петр Петрович Усолкин.
- Откуда вы знаете?
- Сам открылся. Куликуй, говорит, Зина, теперь в одиночестве.
- А где он сейчас?
- В бегах.
Рябинин бросил приготовленный бланк протокола и ринулся к двери - инспектора там ждали своего часа. Следователь все им выложил в двух словах, которые они дослушивали уже на ходу. По клубу, как по пустотной пещере, далеко рассыпался звук шагов да торопливые команды Петельникова.
Рябинин вернулся к протоколу. Зинаида Васильевна тихо плакала.
- Неправильно это... - всхлипнула она.
- Что неправильно?
- Ад и рай задуманы. Проще надо бы и справедливее. Честно прожил жизнь? Тогда живи себе дольше, заслужил. Подло прожил жизнь? Тогда помри, опять-таки заслужил. Не так?
- Так, - искренне согласился Рябинин.
9
Видимо, этот пьяница ждать милиции не станет. Какой-нибудь поезд уже несет его по свободным просторам в такой уголок, где на первое время можно затеряться.
Обедать не хотелось. Рябинин вышел на воздух бездумно и побрел по улице, куда глаза глядят. Но какая-то цепочка, скорее всего, логико-физиологическая, уже вела проторенным путем: есть не хотелось, была жажда, чаю бы, хорошего чаю...
Рябинин откинул свободную калитку и посмотрел в глубину сада. Защищенная от посторонних глаз теперь лишь сеточкой прутьев, избенка желтела близко, вроде бы сразу за штакетником. Ему показалось, что ей чего-то не хватает. Крыльца, петуха на крыше, резных наличников?.. Ножек, ей не хватало курьих ножек...
Теперь Рябинин постучался. За некрашеной толстодосочной дверью тоже стукнуло. Рябинин счел это ответом и вошел.
Слежевский торопливо отодвинул скамью от стены. Столешница была присыпана сенцом. Стал крепче запах трав, словно их разворошили.
- Мяту вешал, - объяснил Слежевский. - Анна собирала...
- Вам надо как-то развеяться.
- Надо бы, - согласился Слежевский.
- Чуточку оптимизма, что ли...
Олег Семенович усмехнулся одними усиками.
- Я никогда не был оптимистом.
- Наверное, зря.
- Знаете, на чем основан человеческий оптимизм? На легкомыслии. Жить так, будто болезней и смертей нет. Мол, черт с ними.
- А может, и верно - черт с ними? - почти радостно предложил Рябинин.
- Я жил не так...
И двинул чайник с кирпичного бока плиты на раскаленную середину. Для Рябинина это послужило сигналом - он снял пальто и буднично подсел к столу.
- А как вы жили?
- Тревожно, вроде одичавшего кота.
- Почему же?
- Боялся сглазить. Когда мне бывало очень хорошо... Вот только подумаю: господи, как хорошо! И тут же испугаюсь. Чур меня, чур!
Рябинин с еще неосознанным удивлением посмотрел в лицо хозяина избушки, стараясь в осеннем свете поймать блеск его чуть выпуклых глаз. Этот ли человек два дня подряд рассказывал о клокочущем любовном счастье? Но Слежевский смотрел мимо - он прислушивался к гудению чайника.
Рябинин ведал беспричинную тревогу счастливых, напоминавшую о краткости всего сущего, о роке, о случайности... Но он еще не знал таких людей, которые бы вняли этим намекам, ибо счастье потому и счастье, что оно сильнее всех невзгод; в конце концов, счастье - это то хорошее, в котором захлебнулось все плохое. А Слежевский жил вот тревожно. Как одичалый кот.
- Но у вас же была любовь, - напомнил Рябинин.
- Любовь всегда идет рядом с болью.
- Любовь идет рядом со счастьем.
- Приведу элементарный пример. Я чему-то радуюсь. А любимого человека возле меня нет, он не радуется. Поэтому я огорчаюсь. И таких огорчений на каждом шагу. То несовпадение мыслей, то несовпадение настроений, то несовпадение желаний... Тогда приходит обида, ревность, подозрения.
- Это уже не любовь.
- Любовь. Влюбленные ведь ранимы. И вот вам парадокс - любовь съедает радость жизни. Тогда зачем она?
- Вы говорите о молодости?
- Я говорю вообще, - уклонился Слежевский.
- В молодости все преувеличивается. Мелкое огорчение, да на фоне любви, кажется болью.
Слежевский встал, открыл печку и подкинул четыре березовых полешка. Пряный дымок на минутку одолел все запахи - Рябинин втянул его жадно, как городской человек, тоскующий по далекому, но еще не забытому.
- Вы говорили, что любовь - это доброта. Я тут думал... Допустим. Но ведь доброта зловредна, а?
- Как зловредна? - удивился Рябинин.
- Неразумная любовь-доброта портит человека.
- Зачем же неразумная?
- А где вы встречались с любовью разумной? Она потому и любовь, что неразумна. Вы замечали, какие хорошие дети у бесстрастных отцов? Замечали, какие обормотистые детки у любящих, так сказать, души не чаявших?
- Ну уж!
- Да я знаю семью... Работящий, добрейший и любящий мужик. А результат? Жена ни во что его не ставит. Дочь выросла бесхарактерной и болтается по мужьям. Собака-овчарка неспособна охранять - боится громкого окрика.
Рябинин не мог отвечать, не подумавши. Но думать не было времени - ему казалось, что смысл сегодняшнего разговора заключен в скорости; нельзя было упускать ту силу, с которой заговорил Слежевский. Рябинин не знал, зачем ему понадобится эта уловленная сила.
- По-вашему, любовь портит человека?
- Именно, - даже обрадовался Олег Семенович точному пониманию его мысли.
Но обрадовался и Рябинин, потому что об этом было думано и даже где-то записано. Что-то туманное... Любимый должен понимать величие любившего...
- А почему? - спросил Рябинин тоже с появившейся силой.
- Скажите, любовь двух людей одинакова?
- Одинакового ничего нет.
- Значит, кто-то любит сильней. Я уж не говорю, когда любит только один. Тогда у второго, который любит слабо или вообще не любит, прогрызается самомнение, спесь, эгоизм... И любовь обернулась злом.
- Но как, как?
- Тот, кого любят, подчиняет себе того, кто любит. Что, не верно?
Рябинин вздохнул облегченно: неверная мысль, которую он не мог побороть, входила в него многодневной заботой.
- Не верно, Олег Семенович. Любовь может испортить только душу плохую или незрелую.
- Такие души мы и любим. Женские, детские...
Они разом повернулись к печке - обиженный чайник бушевал.
Слежевский переставил его на кирпичи, но он еще долго урчал и постанывал. Дух заварки, джинном выскочивший из чайника, мешался с мятой. Травяное сенцо было сметено со стола, появилась сахарница и чайная посуда.
У Рябинина зрел вопрос. И когда чай раскаленно забродил в чашке и привнес свой букет на очки, на лицо, на дрогнувшие от нетерпения губы, он спросил:
- А кто у вас любил и кто был любим?
- Я любил, - чуть повышенным голосом отозвался Слежевский, будто следователь мог не поверить.
10
Инспектора ринулись в город, перекрыли вокзалы, отыскали близких и дальних родственников, устроили засады дома и на работе... Усолкин исчез, как и положено убийце.
Клуб заволокла церковная тишина. Рябинин слонялся по нему из помещения в помещение, словно что потерял...
В танцевальном классе спал повар, вставший в четыре утра. В коридоре рыжий кот звякал пустыми консервными банками. В зрительном зале от перепада температуры потрескивали стулья. По сцене, шелестя забытыми газетами, прокатывался осенний ветерок, падавший откуда-то сверху, со стропил. В кухне другой кот, черный, мистический, привалился к остывающему титану...
Рябинин забрел в библиотеку - большую комнату, иссеченную тощими стеллажами. Он провел рукой по запыленным корешкам и вытащил одну, случайную книгу. "Сто лет криминалистики" Ю. Торвальда... Та самая случайность, которая родится на пересечении закономерностей, - из тысячи книг следователю подвернулась книга по криминалистике. Он уже читал ее. Описано множество громких уголовных процессов, за которыми когда-то следила вся Европа... А Рябинину книжка показалась неинтересной, потому что автор рассказывал про эти уголовные дела так, словно они состояли из одних лишь доказательств, экспертиз и научных заключений. Автор как бы вытащил из этих дел всю психологию - допросы, показания, борьбу характеров, интуицию, следственные ошибки... И пропал в них человек, и стали эти дела походить на лес без листьев.
Рябинин поставил книгу на место. Доказательства, экспертизы, научные заключения... А вот кто ответит, почему он, выехавший на расследование убийства, бездельно слоняется по пустующим комнатам?..
Где-то далеко, на том конце клуба, как на том конце земли, празднично хлопнула дверь и рассыпала по коридору напорный топот. Рябинин быстро пошел на сцену.
По залу плыл Леденцов странным шагом - казалось, что он удерживает себя от желания встать на руки и так идти к следователю. Рябинин невольно подался навстречу.
- Сергей Георгиевич, пруха пошла!
- А теперь по-русски.
- Иду я мимо магазина, а некий гражданин лупцует воблой по голенищу.
Инспектор умолк, призывая следователя оценить невероятную информацию вскинутыми белесыми бровями, вздыбленными красными волосами и вздернутым воротником салатного плаща.
- И что? - не оценил Рябинин.
- А некий гражданин достает пару бутылок пива...
- Очень интересно.
- Я подошел...
- Угоститься?
- Он тоже так глупо подумал, Сергей Георгиевич.
- А зачем подошел?
- Потому что гражданин с воблой походил на гражданина Усолкина, фотография которого лежит в кармане у моего сердца.
- Леденцов, не тяни.
- Ну, думаю, это есть плод моего воображения.
- А что оказалось?
- Тогда я, чтобы развеять этот плод, деликатно сказал ему: "Здравствуйте, Петр Петрович!"
- И он послал тебя к Епишке есть коврижки.
- Сергей Георгиевич, он протянул мне руку.
Рябинин хотел спросить, где этот гражданин, протянувший руку, но увидел его в проходе - тот лениво шагал, сопровождаемый инспектором Фоминым. Они поднялись на сцену, и захватив своим движением следователя, прошли в комнату природы. Сев за стол, за чистый бланк протокола, Рябинин вдруг не почувствовал обычного нетерпения, словно перед ним не был человек, подозреваемый в убийстве. И Рябинин даже не захотел углубиться в себя и понять это внезапное равнодушие.
- Назовитесь, пожалуйста.
- Усолкин Петр Петрович. Ежели сомневаетесь, то дома и паспорт есть. А что?
- Где вы были двадцатого ноября?
Но Усолкин не ответил - он улыбался берестяной роже так же широко, как и она ему. Желтые белки его глаз - от курения ли, от плодово-ягодных ли вин - блестели лежалой костью. Рябинин хотел повторить свой вопрос, но Усолкин непредвиденно взорвался:
- Козла ищете?
Сперва Рябинин подумал, что этот Усолкин относится к тем людям с низкой культурой, у которых реакция несоизмерима с поведением окружающих - за намек они могут оскорбить, за пустяк ударить. Но белки его глаз, походившие на игрушечные бильярдные шарики, и запах кислого спирта объяснили, что Усолкин пьян. Официальный допрос был невозможен.
- Все-таки где вы были двадцатого ноября?
- Насколько мне известно, я был на работе, - тщательно выговорил Усолкин.
- Кто это может подтвердить?
- Да вся смена.
Рябинин слышал веселый стук ботинок - инспектора, бог весть каким способом прослышав о задержании подозреваемого, радостно сбегались в клуб.
- А вы тут не шурупы, - изрек Усолкин.
- То есть?
- Не шурупите ни хрена. Живете чужим умом, да и то задним.
- Вы уж объясните...
- Бабе моей поверили.
- А почему ей нельзя верить?
- Жизнь надо знать, парень. К примеру, в поселке судачат про убийство Аньки Слежевской. А я шурупю, то есть шуруплю, посколько выпить хочется. Иду к женке. Зинка, говорю, слыхала про убийство? Так это, говорю, я порешил Аньку. Посадят, мол, меня. Давай четвертной, попрощаемся, и куликуй тут одна.
- И не жалко? - спросил Рябинин, сдерживаясь.
- Кого?
- Жену.
- Зинку-то? Это не имеет роли.
Усолкин глянул на следователя нахально - его глаза были пусты, как окна в незаселенном доме. Рябинина вдруг прошила яркая, какая-то высвеченная мысль, не требующая никаких доказательств...
Боже, они ищут убийцу Слежевской... Вот он, убийца, рядом сидит, пьяный, неуязвимый. Допрашивай его, суди, наказывай. Только он убивал не Слежевскую - он ежедневно убивает свою жену, и со временем добьет-таки. А Рябинин, следователь прокуратуры, отпустит его домой, к той самой жене, смерть которой он сегодня же приблизит своими издевательствами.
- Товарищ Леденцов! - зло бросил Рябинин.
- Слушаю, Сергей Георгиевич.
- Гражданин Усолкин расхаживает по общественным местам в нетрезвом состоянии. Отправьте его в вытрезвитель.
11
Угрюмый Рябинин надумал прогуляться. Его ноги, в отличие от инспекторских, затекли бездельем. Но, выйдя из клуба, он ссутулился, встреченный природой сразу же, за порогом.
Поселок утопила ноябрьская тьма. Казалось, что к редким освещенным окнам она стекалась поплотнее, намереваясь их занавесить. Где-то над головой костянисто пощелкивали ветки высоких тополей. Ветер, как ледяная вода, хлестал отовсюду. Рябинин шел, и ему казалось, что тьма и холод каким-то странным физическим способом соединились в новую субстанцию, вроде жидкого черного льда. Вот и хлещет, вот и хлещет.
А в забытой богом и людьми избушке сидит человек и думает о странностях любви...
Рябинин хотел взглянуть на часы, но только шевельнул рукой - не с его зрением рассмотреть стрелки при звездном свете. Наверное, часов десять. Впрочем, можно пройти по той улице и кинуть взгляд на игрушечные окошки.
Что тянуло его туда? Жалость к хозяину избушки? Обожаемый Рябининым чай? Интерес к странной любви Слежевских? Или тянуло то, чего не знал и сам следователь?
Игрушечные окошки желтели далеко, как в поднебесном самолете. Рябинин еще раз конвульсивно дернул рукой с часами. Наверное, десять...
Теперь стучался он подольше. Но ответа, как всегда, не последовало. Рябинин вошел.
Время тут остановилось. Он непроизвольно обежал взглядом стол, лавки и печь, выискивая хоть какое-то движение. Но время стояло тяжело и ощутимо. До сих пор он считал, что лишь счастью под силу остановить время. Счастливые часов не наблюдают... Остановись, мгновенье, ты прекрасно... Но вот горе остановило его скорее и надежнее.
- Второй раз на дню пришел, - улыбнулся Рябинин.
- Чаю хватит, - тоже вроде бы улыбнулся хозяин, автоматически двигая чайник к жару.
После пронизывающего холода пронизывающий жар разморил мгновенно. А впереди был чай, размаривающий посильнее любого жара.
- Древние говорили, что чай якобы укрепляет любовь, - сказал Рябинин, где-то далеко удивившись самому себе: когда и кому древние это сказали?..
- Как видите, чай я пью чайниками, - усмехнулся Слежевский.
- У вас любовь и была.
- У меня - да.
- А у нее?
- Моя любовь была сильнее.
- Отсюда что-нибудь последовало? - Рябинин имел в виду теорию Слежевского о губительности неравномерной любви.
- А когда мы женщин уравняли с мужчинами, отсюда что-нибудь последовало? - неожиданно вспыхнул Слежевский.
Рябинин замешкался с ответом, думая, к чему этот разговор. Олег Семенович не вытерпел:
- Что оно дало, это равенство?
- Странный вопрос для человека с двумя высшими образованиями...
- Не ответ, не ответ.
- Хотя бы свободу в той же самой любви.
- Любовь не зависит от свободы. Ей душа нужна, душа.
- Но душе нужна свобода.
- А вы считаете, что если женщине дали свободу, то она научилась любить? Чепуха. Теперь у нее вместо любви свобода выбора. Всего лишь свобода выбора.
Противники они были не равные. Следователь допрашивал людей, работал с инспекторами, сочинял версии, думал о мотиве преступления... Слежевский размышлял только о любви да пил чай.
- Неужели вы считаете, - обрушивал он на Рябинина свои выношенные мысли, - что после этого равенства ничего не случилось?
- А что могло случиться?
- Мы же потеряли женщину, мать и семью.