- В старом их понимании.
- Ах, в старом... А что же в новом? Вместо доброй женщины, окруженной детьми, хлопотавшей на кухне и ждущей мужа, мы видим шныряющую разбитную бабенку, походящую на нас, на мужиков. Деловая, в брюках, с сигаретой, нахальная... В общем, уравненная.
- Да вы отсталый человек, - усмехнулся следователь.
Олег Семенович не ответил, принявшись готовить чай, Рябинин следил за движением его рук и чашек, и все-таки не мог взять в толк, к чему затеялся этот разговор. От тоски? Слежевский убивал таким образом ненавистное ему теперь время? Так он боролся с одиночеством? Или вел эту нервную беседу к ведомой ему цели?
- Ваши мысли... не добрые, - досказал Рябинин.
- При чем тут доброта?
- Вам хотелось бы женщину обездолить.
- Обездолить? Да они теперь спихивают мужчин и берут их роль на себя.
- Потому что роль мужчины интересней.
Об этом Рябинин догадался еще подростком...
Как-то ему пришлось вместе с женщинами работать на прополке. Он месяц остервенело дергал жесткие шнурки стеблей из глинистой земли. Высох от солнца, исколол руки и отупел от бесконечной работы. И тогда его, как единственного мужчину, как сильного, бросили ставить забор.
Он пилил, строгал, тесал... Он размечал, мерил, соображал... Пахло деревом пряно и загадочно. Щепки летели, как живые. Опилки припорошили траву золотцем. Гвозди шли в доски мягко, чуть не с одного удара. Забор рос на глазах сказочно.
Тогда вот Рябинин и усомнился, что женщины делают работу легкую, а мужчины - тяжелую; тогда он догадался, что мужчина взял себе работу не тяжелую, а интересную; тогда он догадался, что тяжелая работа та, в которой нет творчества.
- Женщина стремится к мужской роли потому, что эта роль интереснее женской, - повторил Рябинин убежденно.
- Да ведь есть биологические законы! На мужчин и на женщин нас разделила природа. Если хотите, активную роль мужчины в обществе определила его сексуальная роль. А всякие там амазонки - чепуха, зигзаг истории.
- Общество живет не по биологическим законам, Олег Семенович, а по социальным.
- А как же семья?
Слежевский отхлебнул яростный чай, не поморщившись. Тугая кожа на сухощавом лице не поддавалась ни печному жару, ни яростному чаю. Выпукловатые глаза поблескивали почти кошачьим блеском. И Рябинин понял, чего еще не хватало этой избушке, кроме курьих ножек, - кота, черного и блестящего кота, как и волосы хозяина.
- Что семья? - не понял Рябинин.
- Из-за этого равенства семьи разваливаются.
- Только из-за равенства?
- Женщина взяла на себя мужскую роль... А что остается мужчине? Ходить на работу? Тогда зачем ему семья? А к кому прижаться своей сильной мужской головой, чтобы набраться новой силы?
Рябинина коснулось запоздалое прозрение.
- Олег Семенович, разве ваша жена ходила в брюках и курила сигареты?
Слежевский залпом, не поперхнувшись, выпил огненный чай.
- Она не ходила в брюках и не курила сигарет...
Встретившись со ждущим взглядом следователя, он улыбнулся одними усиками и добавил:
- Но была не женщина, а самодержец.
Над поселком пролетел бой полночных курантов - по улице кто-то прошел с включенным транзистором. Уже поздно. Он поднялся под взглядом взвинченного Слежевского, готового проговорить всю ночь. Но Рябинину опять нужно было подумать - над словами о женщине-самодержце.
12
Все живет своими ритмами - вселенная, человек, расследование преступления... На девятый день Рябинин почувствовал в работе оперативной группы валкую прохладцу, как в отлаженном механизме, который будет крутиться и на упавшем напряжении.
Макароны ели вяло, без добавок. Чаю пили мало, без шуток. Грязная посуда долго стояла на неубранном столе - повар смотрел на нее непонимающе. Старший инспектор Петельников прохаживался по сцене, у самой рампы, словно проговаривал беззвучный монолог. Хозяйственный Фомин чинил рубашку. Двое инспекторов сели играть в шахматы... Даже рыжий кот потерял интерес к тушенке и бродил по зрительному залу, хлопая сиденьями.
Лишь не было Леденцова, которого послали на поминки, все-таки устроенные Слежевским на девятый, положенный день.
Рябинин прошел в свою комнату...
Следователю казалось, что перед ним есть невидимое зеркало, и он присматривается к самому себе, к той своей сущности, которая скрыта от посторонних глаз и от его глаз скрыта тоже. Почему он так вял на месте преступления, на самой жаркой точке следственной работы? Почему не спросит Петельникова, о чем его беззвучный монолог? Почему не даст заданий инспекторам? Почему сам не работает по разным версиям, как это предписано всеми инструкциями?..
То невидимое зеркало, которое отраженно заглядывало в его душу, могло бы высветить ответ на все вопросы. Но Рябинин не дал пути этому свету - как набросил на зеркало черное покрывало. Зачем? Пока он не знал. Может быть, не хотел опережать естественный ход событий.
Рябинин остановился у лешего, плясавшего на моховой кочке, - тело из полешка, голова из березовой чаги, ножки из сучков, нос из рогоза... Ему показалось, что лешевы травяные усы вздрогнули. Но вздрогнул весь клуб от мужского хохота и какой-то нервной энергии, захлестнувшей комнаты. Рябинин поспешил на сцену...
Леденцов стоял в дружном кольце инспекторов обескураженно - только он не смеялся.
- Чему радуемся? - спросил Рябинин.
Инспектора разомкнули круг, давая подход следователю. Леденцов пожал острыми плечами, как бы показывая, что за информацию он не отвечает.
- Нечистая, Сергей Георгиевич...
- Где?
- Я с поминок. Сидим, поминаем, не чокаемся... Мне товарищ капитан разрешил рюмку выпить. Вдруг одна тетка и говорит... "Вот вы тут поминаете, после смерти пришли, а меня Аня самолично пригласила". На нее зашикали, но она стоит на своем: мол, Аня знала, что ее убьют.
- Ну, а народ что?
- Все решили, что ей зов был.
- Какой зов?
- Ну, оттуда, из верхних сфер.
- А твое мнение?
- Если оттуда звали... - начал было Леденцов.
- Я тебе сколько разрешил выпить? - перебил его Петельников.
- Рюмку, товарищ капитан.
- А ты сколько?
- Полторы, товарищ капитан.
- Где эта женщина? - вмешался Рябинин.
- Еще на поминках.
- Сюда ее, немедленно.
- Будем искать зов? - усмехнулся Петельников.
- Товарищ капитан, - предложил Фомин, - а не посадить ли инспектора Леденцова на место происшествия в засаду ловить зов?
Но Леденцова уже не было - он несся к дому Слежевских.
Мистический повод для вызова свидетеля не смутил Рябинина. Погибшей был зов... Ее сознание вполне могло отразить действительность таким причудливым образом. В конце концов, почему бы не быть зову? Физическая энергия не исчезает. Почему же должна исчезнуть психическая? А если не исчезнет, то куда денется - не в космос же? Тогда будет она передаваться людям эмоциями, и может быть, даже мыслями умерших. И если кто-то не помог больному, то после смерти несчастного его освобожденная психическая энергия не коснется ли равнодушного человека ответной болезнью? И не зовут ли люди богом эту самую освобожденную психическую энергию?..
Рябинин послушал бы зов Слежевской - были у него к убитой вопросы.
- Вадим, как ты насчет этого зова?
- Как человек с нормальной психикой, - буркнул Петельников, не расположенный говорить о пустяках.
- Нормальное человечество веками интересуется этими зовами и тому подобным.
- Потому что у человечества на протяжении веков сидит в подкорке первобытный страх.
- У тебя не сидит?
- У меня нет подкорки, у меня одна корка, - улыбнулся инспектор.
- А во мне этот первобытный страх есть, - вздохнул Рябинин.
- Чего же ты боишься?
- Я не боюсь, а допускаю болезни, роковые случайности, неприятности, потери...
Их разговор был прерван Леденцовым, который вел женщину, услужливо показывая ей путь на сцену. Она поднялась и оторопело повела глазами - столы, занавес, задник, толпа мужчин... Рябинин, смущенный разговором о потустороннем, не решился на официальный допрос и не повел ее в природоведческую комнату. О чем писать протокол - о зове?
- Садитесь, Вера Игнатьевна, - предложил Леденцов, уступая роль Петельникову.
Женщина села, скинула на плечи теплый платок и расстегнула шубу - она была одета по-зимнему. Простое крупное лицо, задетое недоумением, казалось детским.
- Со Слежевской вы дружили? - спросил Петельников.
- Нет, но были в хороших отношениях.
- Она вам о себе рассказывала?
- Ну, рассказывала...
- Жаловалась на что-нибудь?
- Ей не на что было жаловаться.
Женщину смущали не вопросы инспектора, а круг стоявших молчаливых мужчин. Она обегала взглядом их лица, словно выбирая себе защитника. И выбрала - в очках, грустное, рябининское. И теперь на вопросы отвечала не инспектору, а этому очкастому лицу.
- Слежевская в бога верила?
- Что вы... Общественница... Заведующая...
- А как же зов? - прямо Спросил Петельников.
- При чем тут бог? - удивилась женщина тому, что он, Рябинин, в очках, а не понимает. - Это так, ее предчувствие...
- Вера Игнатьевна, как она говорила про это предчувствие?
- Как... Говорила, убьют меня, Веруша. Убьют по голове. И просила, чтобы я обязательно пришла на поминки.
- А вы что?
- Господи, да убеждала ее выкинуть эти глупости из головы.
- Все сказали?
- А что еще?
Теперь и Петельников глянул на следователя, показывая, что вопрос с потусторонним зовом ясен. И тогда Рябинин предал эту доверившуюся ему женщину ради поиска истины, ради оживления ее памяти, и стал говорить то, что не думал:
- Вера Игнатьевна, вы же сказали неправду или сказали не все...
- Как? - она даже зашлась в глубоком непереводимом дыхании.
- Посудите сами. Летают космонавты, бурлят колбы, гудят синхрофазотроны... А вы нам про какой-то мистический зов.
- Я же ее слова передаю...
- А сами-то верите в них?
- Верю! - с какой-то распаленной силой бросила она, обводя деревянные лица мужчин уже сердитым взглядом.
- Почему верите?
- Потому что она убийцу свою знала.
- Кто? - спросил Рябинин уже одновременно с Петельниковым.
- Мелентьевна.
Все бездыханно молчали, боясь спугнуть неожиданное признание. Наконец Рябинин тихо спросил:
- Кто она?
- Работала уборщицей в садике у Слежевской. Теперь живет в городе...
Инспекторский дружный круг сразу ослабел и стал распадаться на отдельных людей. За окном почти одновременно завелись две машины. Рябинин поднялся, чтобы повести женщину в свою комнату для официального допроса. И тогда она тихонько сказала непонятную им в тот торопливый момент пословицу:
- Кричит на кошку, а думает на невестку...
13
Жизнь на глазах стала Рябинина тяготить.
Ел под настороженным вниманием милиционера-повара, самострадающего от своих пересолов и переваров. Просыпался от взгляда Леденцова, немигающего, тоже рыжего, как и его шевелюра, - просто так ли он смотрел, опыт ли психологический ставил... Писал дневник, закрываясь плечом от любопытствующего Петельникова. Размышлял под надзорным интересом инспектора Фомина, который удивлялся, почему следователь полчаса сидит на раскладушке и ничего не делает; Рябинин не мог думать, когда на него смотрели, - ему казалось, что ловимая им мысль просвечивает.
Рябинин нахлобучил шляпу и выскочил на улицу. Там, остуженный осенью, он догадался, что слегка лицемерит, - не товарищи его тяготили, а Слежевский притягивал. Но какой силой? Рябинин усмехнулся - чаем. И тут он лицемерил. Слегка.
Куриные ножки у избы не выросли. И черный кот не сел у порога. Время, тут поселилось недвижное время...
Рябинин вошел, как всегда, настороженно. Слежевский шагнул к плите и переставил чайник. Тот загудел сразу, будто тоже ждал следователя.
- Говорят, чай нужно пить не из чашек, - сказал Рябинин, раздеваясь.
- А из чего?
- Из пиал.
- Какая разница.
- Говорят, вкусней...
Рябинин достал из кармана две пачки цейлонского чая и выложил на пока голый стол. Слежевский глянул на них равнодушно, снедаемый своими мыслями. Ели вопросы и Рябинина, поэтому он спросил прямо:
- Олег Семенович, выходит, что с женой вы жили не так уж и хорошо?
- Кто вам сказал?
- Вы.
- Когда же?
- По вашей теории неравномерная любовь чревата. И вы назвали жену самодержцем. А это уж...
- Да, - подтвердил Слежевский вроде бы довольно. И взялся за чай - приспело его время, как и время долгого разговора. Они сидели молча, выжидая, когда чашки остудятся до возможности прикоснуться к ним губами.
- Сколько написано книг, как любовь приходит... - обронил Слежевский глухо, будто утопил слова в чашке.
- Написано, - подтвердил следователь.
- А как уходит? Приходит она примитивно, сразу. Как у меня. А уходит-то ох как долго и сложно. Вроде рака со смертельным исходом.
- Неужели вы свою любовь не уберегли? - грустно удивился Рябинин, помнивший его жаркие слова.
- Потому что не законсервировал.
- Не совсем понял, - совсем не понял Рябинин.
- Любовь надо консервировать, - почти обрадовался Слежевский тому, что следователь этого не знает.
- Как консервировать?
- А спросите у хозяек, чем они сохраняют фрукты да ягоды. Сахаром, солью, уксусом...
- Любовь не фрукты, - неопределенно заметил Рябинин, так и не уловив его мысли.
- Любовь надо остановить, как время.
- Время пока еще не останавливали...
- Расстаться. Чтобы сохранить любовь на всю жизнь, надо расстаться с любимым. Разлука вместо соли и уксуса. А если жить вместе, то любовь уйдет, поверьте мне...
Поверить этому Рябинин не мог, потому что прожил с женой почти два десятка лет. Но ему была известна странная нелепица, о которой говорил Олег Семенович: надо потерять, чтобы сохранить; отнятая любовь остается в душе вечной памятью, сохраненную любовь разъедает время.
- Есть женщины, которые живут без мужей, растят ребенка, сами зарабатывают. И поэтому считают, что должны быть грубыми, дерзкими, сильными...
- Такой была ваша жена?
- Такой, - усмехнулся Слежевский. - Только прибавьте, что она руководила коллективом, вела в поселке общественную работу и от природы имела боксерский характер.
- Хотите сказать, что она руководила и семьей?
- Руководила? - удивился Слежевский столь неточному слову. - Она сделала проще: подменила семейные отношения производственными. Командовала нами, как хороший директор.
- Может быть, это и неплохо, - подумал вслух Рябинин, сомневаясь в придуманном.
- Почему? - Слежевский спросил зло, разглядывая следователя поверх чашки.
- Порядок, был...
- Порядок был. За счет жизни. Мы обедали молча. Шли в кино молча. Спать ложились молча. Жили в рыбьем царстве. Почему? Потому что она работала. Была деятельной. Энергичной, черт возьми!
Он почти бросил чашку на стол - желтые брызги медовым веером окропили столешницу. Притихший Рябинин ждал, не понимая, почему ее энергия вызывала немоту в семье.
- Человеческие отношения стали нам не нужны. Вместо них работа. Мы говорили только о делах. А обед, кино, любовь - это не дела. Чего же говорить?
- Вы что-то ей... объясняли?
- Что? Что семья не народная дружина, в которой она дежурит? Что нельзя человеческие отношения заменить работой? Что иногда неплохо бы и улыбнуться?
- И все-таки говорили ей все это?
- Она слушала, пробовала перемениться. И как, думаете? Работой. Вкусней готовила обед, рьянее убирала дом, чаще стирала... Все это с лицом коменданта, у которого не хватило простыней. Тогда я смекнул - не может она иначе. Два мужика в семье, два.
Он перевел дух. Вздохнул и Рябинин, хотя ничего не говорил, не запыхался и пребывал тут с единственной целью - отдохнуть. Почему же он устает в этой избушке сильнее, чем в шумном клубе?
- Как вас звать? - спросил вдруг Слежевский.
- Сергей Георгиевич.
- Мне не хватало... как бы сказать... ее слабости. Дурь, Сергей Георгиевич?
- Нет, не дурь.
О женской слабости Рябинин думал не раз.
Сквозь путаную ткань любого уголовного преступления виделся, явно или затененно, лик женщины. Она любила или не любила, воспитывала или не воспитывала, облагораживала или не облагораживала... Она могла подвигнуть к вершине, но могла толкнуть и к яме. Поэтому Рябинину приходилось думать о женской силе и слабости.
Его отпугивала женщина, наделенная силой и энергией. Чем она отличается от мужчины - только биологией? Его смущала женщина безропотная, сколь бы ни была она красива и хороша. Что толку в ее красоте, ничем не защищенной и ничего не несущей?
Но были женщины прекрасные, которых он полюбил бы всех, сколько их ни будь; женщины, в душах которых слилась беззащитность с высокими идеалами; женщины трепетные, где простота соприкасаема с мечтами, робость с гордостью, уступчивость с требовательностью; женщины, слабость которых защищена этими высокими идеалами...
Но, может быть, такие женщины и есть самые сильные?
- Вот вам еще одно доказательство, что бога нет, - усмехнулся Слежевский далекой усмешкой, путешествуя по каким-то закоулкам прошлого. - Зачем он соединил таких разных людей?
- Ну, а дальше? - Рябинина сейчас интересовал не бог.
- Я заметался, как запертый в квартире пес.
- Почему заметались?
- От одиночества. Прожил несколько лет с человеком, вроде бы привык, вроде бы не чужой... А человек-то чужой. У меня возникло странное чувство... Будто бы она уехала. Анна уехала и вместо нее живет какая-то женщина. А я скучаю по Анне. Представляете, скучаю по женщине, которая рядом?
Он смотрел удивленными глазами, определяя, удивляется ли следователь. Рябинин нетерпеливо ждал.
- И мне захотелось уехать, - почти выдохнул Слежевский.
- Куда?
- К Анне.
- Она ведь рядом.
- Я говорил... Мне казалось, что она уехала. Мне захотелось уехать от нее к ней. А?
- Дальше.
- Вы знаете, Сергей Георгиевич, что между любовью и ненавистью есть какая-то непонятная связь?
- Нет такой связи.
- Есть, есть. Ее корни в инстинкте. Хищник ловит жертву свирепо.. А потом играет с ней нежно. Перепад от ненависти к любви. Отсюда вышли и человеческие отношения. Вот почему любовь переходит в ненависть и наоборот.
- У вас... перешла? - Рябинина теперь интересовала не его философия, а ход его отношений с женой.
- Мы ненавидели друг друга много лет совместной жизни.
- Это в чем-то выражалось?
- В ежедневных скандалах самого вульгарного свойства.
- Ну, а дети? - вспомнил Рябинин, потому что Слежевский ничего о них не говорил.
- Дети? Младший разбил тарелку - восемнадцатилетний парень получает от матери оплеуху. Старший привел девушку в гости - Анна ее выгнала. А уж про свои муки и не говорю.
- Но ведь они дали показания...