- К вам же вчера пошел, - сказала Медузочка. - Вы, наверное, главарь?
Она вновь повернулась к нему, и Петельников с удовольствием посмотрел ей в глаза.
- Нет, я не уголовник, - серьезно ответил инспектор.
- Но и не отдыхающий, - серьезно возразила Медузочка.
- Как-нибудь все расскажу, - пообещал он и глянул на часы: его ждала Ава, если, конечно, ждала.
Как-нибудь им расскажет. Не для того, чтобы обелить себя. Кто он? Случайный знакомый. Нет, расскажет для того, чтобы в их сознании не накапливался тот горький опыт, который в отличие от опыта хорошего почему-то зовется "жизненным".
Как-нибудь он им расскажет - Петельников думал, что у него еще будет время для этого "как-нибудь".
На беседку у строителя пошло ровно четыре легких столбика и несколько реек. Но крыша и три стены были из живой зелени, поэтому она походила на лохматую пещеру. Это, пожалуй, была и не беседка, а кусок пространства в винограднике, скрытый от глаз плотвой листвой. Дождь не страшен. Прямо на земле стоят узкий деревянный топчан. Вместо стула темнел чурбачок. Просто и удобно. И романтично - вот только сарайчик, который, видимо, начали перестраивать, портил вид.
Новая хозяйка принесла постельное белье и бросила на доски.
- Как вас зовут? - спросил он.
- Августа.
И ушла, не поинтересовавшись, нужно ли ему что, удобно ли... Даже не улыбнулась. Может быть, потому, что они вступили в официальные отношения - теперь он уже не уличный прохожий, а жилец. Но она вернулась и грубовато спросила:
- А паспорт есть?
- Боитесь, что приютили шпиона? - пошутил он и протянул документ.
Она взяла паспорт, посмотрела фамилию, вернула и все-таки улыбнулась. Инспектор счел это сигналом к беседе, но Августа уже исчезла в винограднике. Почему она вздумала проверять паспорт? Тут к отдыхающим привыкли и документы брали только на прописку. Где ее отец? Почему она так нелюбезна? И почему у нее грустная улыбка? Впрочем, для этого он тут и поселился - ответить на вопросы.
Он поселился для этого. Но она-то зачем пустила дачника в эту нежилую беседку? И уговаривать долго не пришлось. Даже не спросила, на какой срок. Или это опять ловушка? Но для этого он тут и поселился.
На новом месте всегда неуютно. Инспектор сидел на дубовой чурке. Перед ним на земле стоял дорожный портфель, который было даже не разобрать - некуда. Жужжала какая-то муха. Над головой игрушечными щупальцами повисли виноградные усики, нацелившись ему в макушку. В общем-то, сидел он на улице, в зарослях.
Южный вечер стремительно опускался на поселок. В беседке уже потемнело. Делать в новом жилище было совершенно нечего. Ни света, ни стола. Пугать тишину приемником не хотелось, да и поселился он, чтобы слушать отнюдь не транзистор. Инспектор встал с жесткого сиденья и пошел на улицу.
Августа опять стояла у изгороди, словно кого-то ждала. Он тоже остановился, чуть было не пригнувшись, как классический детектив, к ботинкам, дабы завязать шнурок. И посмотрел туда, куда смотрела она - в небо.
Солнце опустилось за самую могучую вершину, и оттуда веером расходились морковного цвета раскаленные лучи. Горы сразу посинели. Лощины сделались черными и узкими. Запахло табачным полем.
- Красиво, - сказал инспектор.
Она молчала. Ее белые волосы порозовели - к ним прорвался отставший от уходящего солнца луч.
- Воздух у вас сухой и теплый.
- Вот и дышите.
Откровенности он не ждал, надеясь лишь на вежливую беседу. Ему же грубили. Он мог обидеться, будучи на свидании, где-нибудь в магазине, в приятельской беседе... Но на службе инспектор был неуязвим...
- Виноградник у вас густой...
- Отдыхайте-отдыхайте, - перебила Августа и пошла в дом.
А может, она хотела отвязаться; надоели им тут отдыхающие своими пустопорожними разговорами, бездельем и гамом. Но Петельников уйти не мог, потому что она была дочерью того человека, из-за которого ему не повезло с отдыхом. Не поэтому... Потому что по своей воле он ни разу не ушел от нераскрытого преступления.
Инспектор решил пройтись по синеющим улицам - уж очень не хотелось сидеть в винограднике.
Темнело стремительно. Отдыхающие сменили шорты на брюки и юбки и вышли гулять к пирсу. Громкоговоритель звал прокатиться в открытое море. Иногда поселок оглашали дикие крики или взрывы смеха - под открытым небом показывали кино. С моря, с того моря, в котором он толком и не покупался, несло удивительно прохладным ветерком с легким запахом свежих огурцов. Может быть, это дышали водоросли. В его городе такой запах шел весной, с лотков, когда продавали свежую корюшку.
Побродив, он вернулся в беседку и прилег на свое узкое ложе.
Не спалось, да ведь недавно и встал. И нечем заняться. Ни почитать, ни послушать последние известия. Чувство заброшенности и оторванности от мира вдруг захлестнуло его, - это на юге-то, где на пляже яблоку негде упасть. Он лежал на топчане в этих кустах и смотрел в овальную дыру, которую оставили листья в живом потолке. В ней светлело ночное небо - значит, вышла луна. Значит, пришла ночь. Он лежал и слушал спящий поселок...
Какими-то волнами отлаяли собаки, начав на одном конце улицы и кончив на другом. Где-то у забора фыркнула кошка. Жара растворилась в ночи. Виноградник стоял густой, темный - луна не серебрила его. Казалось, прохлада идет от этих черных и сонных листьев. Все уснуло. Видимо, во всем поселке не спал только он - смотрел на кусочек неба.
Инспектор решил обозреть дом, куда завтра собирался проникнуть. Повернувшись на своем несгибаемом топчане, он раздвинул листья, глянул в залитый луной сад и сжался...
У беседки, как привидение, стояла белая Августа с поднятым ружьем.
Секунду или две, или три его тело не могло шевельнуться. Не три секунды - вечность, казалось, цепенело оно, парализованное белым видением. Затем он с силой оттолкнулся и упал под топчан - его толстые доски могли спасти от пули...
Но выстрела не прозвучало. Выждав, он отвел в сторону листик и посмотрел в сад одним глазом - там никого не было. Словно все показалось. Тишина.
Он вылез из-под топчана, унял дрожь в ногах, сел на чурку и начал ждать рассвета.
Получалось, что Августа тоже в шайке. И он снова в ловушке. И жив ли ее отец? Жив ли тот старичок, который писал "заточенный" и "Христа ради"? Инспектор представлял его маленьким и чудаковатым.
День возвращался нехотя. Сначала потускнела луна и откатилась куда-то в сторону. Потом стало, прохладно - он даже набросил на плечи одеяло. Затем бешено зачирикали воробьи. По улице пробежал человек - занимать место на пляже. И сразу ударило в глаза утро: розово засветились вершины гор, дунул с моря ветерок, шумно задышали белесыми листьями пирамидальные тополя, зафыркали машины и заскрипели двери. В доме Августы тоже стукнуло.
Петельников встал и пошел к шлангу. Горная вода окатила грудь и спину, сняв ночную бессонную вялость. Одевшись, он решительно подошел к двери. Медлить больше нельзя. Нужно отобрать ружье и эту Августу доставить в милицию. Если ночью ей что-то помешало расправиться с ним, то может не помешать в любую другую минуту. Скорее всего она в доме одна - иначе бы к беседке ходил мужчина. И не с ружьем бы, а с финкой или ломиком. Видимо, не ожидали, что он будет ночевать в их логове, и не приготовились.
Все-таки инспектор решил заглянуть в окно, чтобы не нарваться на засаду...
В кухне сидела Августа и плакала...
Он постучал по стеклу и вошел. Она подняла голову, вытерла глаза и вопросительно глянула на него. Не смутилась, хотя сидела в слезах, да и ночью покушалась на человека. Видимо, сильно страдала.
- Какая-нибудь неприятность? - спросил он.
- Что вам надо?
- Может, нужна помощь?
- Ах, отстаньте!
Говорила она грубо - грубыми были тон и слова, но ее растерянное лицо, казалось, не имеет отношения к этой грубости.
- Августа, доверьтесь...
Она махнула рукой и откровенно разрыдалась.
Жалость вдруг охватила инспектора, сразу лишив действенности. Видимо, эта жалость существует рядом с интуицией, ибо он мгновенно понял, что Августа не преступница и никогда ею не была - хоть стреляй она в него из своей двустволки.
- Успокойтесь... - вяло сказал Петельников.
- Сейчас же уходите! - Она вскочила и зло смотрела на инспектора сквозь дрожащие на веках слезы. - Освободите беседку и убирайтесь!
Обессиленный жалостью, он сделал шаг назад и тихо сказал:
- Ава...
Она испуганно осмотрелась - искала того, кто мог ее так назвать. Но его в кухне не было. Тогда она как-то задеревенело впилась взглядом в лицо инспектора и почти неслышно спросила:
- Кто вы?
- Ваш друг.
Она молчала, рассматривая его тем же проникающим взглядом.
- Даю честное слово, что хочу вам помочь!
Августа молчала. И тогда он решился, поверив своей интуиции:
- Я из уголовного розыска.
Она помолчала.
Инспектор достал из потайного кармана удостоверение и предъявил.
- Так бы сразу, - вяло и чуть облегченно улыбнулась она.
- Расскажите все по порядку и подробно, - сказал Петельников, сразу заторопившись, словно предъявленное удостоверение вернуло его на работу.
Августа задумчиво опустилась на стул. Лишь бы не спросила, что он знает обо всем этом странном деле... Но она спросила другое, потруднее:
- Что-нибудь случилось с отцом?
Случилось... Это неопределенное слово употребляют, когда боятся спросить, жив ли человек.
- С ним все в порядке, - твердо ответил инспектор, потому что на святую ложь шел всегда, да и сам толком пока ничего не знал.
- Отец перестраивал сарай. Менял пол, копал ямы для столбов... Он на пенсии. На той неделе прихожу с работы, а его нет. Потом пришел какой-то парень и передал, что отец получил телеграмму из Воронежа, от своей сестры и уехал к ней. Спешил на нужный поезд.
- А он собирался в Воронеж?
- Собирался, но осенью. А тут уехал вдруг. Даже записки не оставил.
- Чего ж с Воронежем не связались?
- Как же... Звонила, да не отвечают. Телеграмму послала. Может, тетя в больнице...
- А парня раньше видели?
- Не местный. Сказал, что встретил отца на пристани. Невысокий, беленький...
- С челкой?
- А вы его знаете?
Инспектор знал - до сих пор ныла шея и саднило голову.
- Почему вы хотели в меня стрелять? - ответил он вопросом и положил ладонь на ее горячую руку.
- У меня патронов-то нет, - улыбнулась Августа, но сразу тревожно закаменела лицом. - Когда я на работе, кто-то ходит в дом. А ночью ходит по двору...
- Кто ходит?
- Не знаю. Позавчера лазали в подпол и разворотили печь. Вчера кто-то ползал в винограднике. Я вас пустила для безопасности. А потом думаю - вдруг и он из тех, кто лазает по дому. На отдыхающего-то вы не похожи.
Медузочка уже это говорила. Но на кого же он похож? Неужели на инспектора уголовного розыска...
- Вот я решила вас попугать, - слабо улыбнулась она.
- А чего в милицию не пошли?
- Сегодня уж собралась...
В доме что-то искали. И это было связано с отцом. Для немедленных действий инспектору не хватало информации, которую он мог получить только в местном уголовном розыске - тут требовалась оперативная работа. Телефон для этой цели не годился, а ехать в милицию далеко, день потеряешь. Он не мог бросить растерянную женщину на милость негодяев, которые, видимо, были способны на все.
- Августа, может, у отца есть какие-нибудь ценности или деньги?
- Откуда... Мы даже жильцов не пускаем.
- Какой-нибудь документ, - предположил инспектор. Она пожала плечами.
- Не было ли у отца в биографии... В общем, так. Вы никому не говорили, что поселился жилец?
- Никому.
- Этот день и одну ночь я посижу в беседке. Показываться не буду. Дом просматривается хорошо. Правда, двух окон не видно, но они выходят на улицу, оттуда вряд ли полезут.
- Ставни есть...
- Теперь можете жить спокойно, - ободряюще улыбнулся инспектор.
Августа тоже ответила улыбкой:
- Я буду носить вам еду.
Когда она грустила, ее глаза едва голубели, становились прозрачными, словно промывались подступившими слезами.
Весь день инспектор просидел в беседке, стараясь не шелестеть и не кашлять. Ему вообще-то было неплохо. Листья винограда скрывали не только от глаз, по и от жары. Пахло холодной землей и помидорами. Над головой висела тяжелейшая гроздь рислинга. Оборвись она ночью на него, испугала бы. Стояла та дневная тишина, когда шум бушует где-то далеко и поэтому тут кажется еще тише. Только раза два стукнули о землю яблоки, подточенные плодожоркой.
Инспектор не сводил глаз с дома, который спокойно сиял белыми боками. Кроме рыжей кошки, никто к двери не подходил. Видимо, шайка не спешила. Но она должна спешить - ведь старика могли хватиться.
Часам к пяти вернулась Августа и принесла ему поесть. Она вроде бы успокоилась и еще больше опалилась жарой. Ее волосы сухо шуршали и, казалось, вот-вот начнут ломаться, как солома.
Он пил молоко, а она стояла у входа - если только был такой вход, - и солнце било ей в спину, казалось, просвечивая ее насквозь. Августа походила на солнечную женщину, солнцеянку, что ли, которая спустилась сюда по его лучам. Сейчас она казалась моложе.
Инспектор взял лист и написал:
"Сколько вам лет?"
Она усмехнулась и чиркнула на уголке, как поставила резолюцию:
"Женщин об этом не спрашивают".
"В милиции спрашивают".
"Все мои. А сколько вы тут собираетесь сидеть?"
"До победного конца".
"Оружие у вас есть?"
"У меня в портфеле гранаты".
"Сами-то не взорвитесь. До свидания!"
"До утра ко мне не приходите".
Она улыбнулась и помахала рукой.
Оружие у инспектора было - под топчаном лежал чугунный пест, который он взял в разобранном сарае. Такие песты выпускали вместе со ступами. Вроде бы в них геологи толкут камни. Оружие у него было - не было тех, для кого оно готовилось.
От хорошего обеда да от бессонной ночи инспектор неожиданно заснул. Когда открыл глаза, уже смеркалось. Он испугался, что проспал все на свете, но, увидев Августу, поливающую цветы, успокоился. Значит, за это время ничего не случилось. Сон ему пригодится - ночью будет зорче.
Он научился определять жизнь курортного поселка на слух...
Вот людская волна откатилась с пляжа. Вот она растеклась ручейками по домам. Кончилось кино. Замолкли картежники на веранде у соседей. Давно погас свет у Августы. Совсем стемнело.
Инспектор силился рассмотреть предметы, но, кроме чуть белевшей стены дома, ничего не видел. Все спряталось во тьму. Пропала клыкастая линия гор, слившись с фиолетовым небом. Оставалось ждать луну. Где-то над морем уже загорался ее холодный огонь.
Шла ночь. Петельников отмечал каждый звук и вглядывался до слез. Ему показалось, что глаза настолько привыкли к темноте, что уже видят все без помех. Стали различать бочку для воды, скамейку на крыльце и черные помидоры у беседки. Он глянул в другую сторону - на пустом беззвездном небе алюминиевым диском горела луна. И как будто стало еще тише, словно все живое поняло, что есть космос, и Земля лишь пылинка в его безмерном пространстве. Наступила глубокая ночь, когда давно прошел вечер и еще далеко до утра.
Где-то упало яблоко. Упало и вроде бы покатилось. Опять стук, за ним второй, третий... Или это шаги? Все смолкло.
Инспектор сидел на топчане, напряженно вслушиваясь, вцепившись руками в доски. Мало ли звуков у ночи... Показалось.
Но звук повторился. Теперь он уловил ритм шагов. Они доносились с улицы. Мог идти пьяный. Но почему он крадется? Опять все стихло. Или ноги заплетаются? Стихло.
Инспектор смотрел на дом и на ограду. Там никого не было. Да мало ли звуков у ночи?
Минут через десять что-то зашуршало у него за спиной. Он мгновенно лег на топчан и оглянулся. Шуршало в зеленой изгороди, которая закрывала участок со стороны табачного поля. Эта загородка проросла шипами и колючками и была надежнее проволочной сетки. Шуршало в ней осторожно и настойчиво, с каким-то легким звоном, какие издают сухие стручки. Он бы не придал этому значения, посчитав за кошку, не будь перед этим вкрадчивых уличных шагов. Поэтому ждал - чем же кончится звончатый шорох. Словно перекусывали колючую проволоку...
Сначала показалась голова, а потом и весь человек. Плоскоскулый... Плоскоскулый! Он поправил кепку, положил на широкое покатое плечо лопату и повернулся к изгороди. Оттуда вылезла невысокая худощавая фигура, которую инспектор узнал бы и без лунного света. В руках он держал ломик. Плоскоскулый что-то ему шепнул, и они пошли прямо к беседке.
Инспектор сжался и нащупал пест. Под рубашкой вспотела спина. Ну что ж, двое на одного... И трое бывало на одного.
Они поравнялись с беседкой. Инспектор перестал дышать. Стоило кому-нибудь из них присмотреться, и он бы увидел на топчане белеющее лицо. И бросился бы с ломом или лопатой. Но они прошли мимо, к сарайчику.
Олег положил ломик на землю, взял лопату и начал копать. Делал он это быстро, поблескивая сталью. Видимо, рыл по рыхлому грунту. Ну да, ямка для столба... Плоскоскулый повернулся спиной к беседке. Луна блестящими погонами ложилась на его покатые плечи. Инспектор не шевелился, боясь скрипнуть доской.
Под лопатой глухо стукнуло. Олег упал на колени, запустил руку в яму, вытащил какой-то сверток и положил его на землю осторожно, как новорожденного. Плоскоскулый стремительно нагнулся к этому свертку...
Теперь! Один на коленях, второй согнулся. Пест бы взять... Но пестом ему нельзя. Это они могут ломами, ножами, кастетами. Теперь - у него есть полсекунды.
Инспектор взвился с топчана и пять метров до сарая пролетел птицей. Олег успел только поднять голову. Плоскоскулый успел только обернуться. Но инспектору и нужно было, чтобы тот обернулся, потому что бить по затылку он не привык. С налету, с силой врезал он кулак в его плоскую скулу - плоскоскулый, зацепившись ногами за лежащее бревно, рухнул на доски и затих. Следующим рывком Петельников схватил руку так и не вставшего Олега и завернул за спину. Тот скорчился.
- Тебя бы надо ломиком по затылку, - сказал инспектор, слегка отпуская его кисть.
Залаяли собаки, почуяв неладное. Из-под дома шарахнулась кошка. Где-то скрипнула дверь - через двор.
Петельников нагнулся, поднял свободной рукой плоский камень и швырнул его в дом. Окатыш ударился о стену и отскочил в железную бочку, которая отозвалась пустым звуком.
Сразу засветилось окно. Через полминуты белая фигура осторожно возникла на крыльце и замерла, боясь ступить в сад. Без ружья, а вот теперь оно было бы к месту.
- Августа, принесите веревку! - весело крикнул инспектор.
Она пропала в доме. Когда появилась вновь, то пошла к инспектору опасливо, как бы пробуя землю ногой и не доверяя ее твердости. Увидев Олега, Августа прижала ладони к груди и так стояла, пока инспектор вязал ему руки. Словно дождавшись своей очереди, зашевелился плоскоскулый. Инспектор посадил его на бревно. Увидев его в лунном свете, Августа вскрикнула.
- Что? - быстро спросил Петельников.
- Бочкуха...
- Какая бочкуха?