Немаловажным моментом является, кстати, и то, что эта рента практически полностью сосредоточивается в развитых странах, поскольку собственность на подавляющую часть нематериальных активов, о которых речь шла выше, концентрировалась и, главное, продолжает концентрироваться у крупнейших транснациональных корпораций, чье происхождение и основная деятельность связаны прежде всего с развитой частью мира. Именно сюда стекаются доходы, которые приходятся на долю таких факторов, как технические и маркетинговые разработки, рекламные кампании, привязывающие потребителя к определенным психологическим, художественным и даже историко-географическим символам. Возникшая таким образом историческая рента по своему размеру уже сегодня не уступает так называемой природной ренте, связанной с обладанием определенными сырьевыми ресурсами, а в будущем, несомненно, будет ее превосходить.
Собственно, уже сегодня получатели сырьевой ренты предпочитают вкладывать свободные средства не в расширение добычи сырья, а в источники "исторической ренты" (в вышеописанном понимании этого термина) – путем приобретения, например, имеющих длительную историю торговых сетей, брендов в индустрии моды, развлечений, известных автомобильных брендов и т. д. Чтобы в этом убедиться, достаточно посмотреть на объекты крупных инвестиций арабских шейхов из нефтедобывающих стран Персидского залива или владельцев африканских добывающих компаний. Да и те относительно новые мультимиллиардеры из Индии и Китая, богатство которых сформировалось в основном за счет использования трудовых ресурсов своих стран, все заметнее стремятся вложить свои капиталы в уникальные объекты в странах Запада, способные обеспечить их интеллектуально-"исторической" рентой.
2.1.6. Виртуализация экономики
В связи с ростом значимости интеллектуальных активов для экономической деятельности и получения доходов в развитых странах обращает на себя внимание и еще один характерный процесс – своего рода виртуализации "новой" экономики, которая приобрела способность в течение достаточно длительного времени существовать и даже развиваться в отрыве от того, что иногда, может быть, не совсем удачно, называют "реальным сектором" – производством товаров и услуг, непосредственно удовлетворяющих потребительский и инвестиционный спрос либо являющихся предметом промежуточного потребления.
Виртуальность новой экономики, в направлении которой ускоренно двигались наиболее развитые экономики в течение последних двух десятилетий, заключается в том, что ее функционирование не сопровождается потреблением или накоплением, или даже просто физическим перемещением производительных ресурсов.
Если в отраслях первичного и вторичного секторов экономическая активность неотделима от физически видимых, осязаемых изменений или перемещений ресурсов и продуктов, то в значительной части третичного сектора, в первую очередь в сфере финансовых услуг, экономическая деятельность заключается преимущественно в перераспределении доходов и прав собственности вне всякой связи с распределением и использованием ресурсов в физически осязаемой форме.
Все содержание этой деятельности ограничивается, по сути, азартной игрой на деньги, в которую участники процесса играют по заданным (чаще всего, ими же самими) правилам, обмениваясь "ходами" в виде тех или иных распоряжений или продуктов интеллектуальных упражнений. Ключ к успеху перемещается здесь из плоскости экономической эффективности в плоскость "интеллектуальной креативности", позволяющей за счет удачного хода вклиниться в финансовые потоки и изъять в свою пользу часть распределяемой и перераспределяемой таким образом совокупной прибыли. Причем прогресс электронной техники, ликвидировавший необходимость облекать эти "ходы" в бумажную или какую-либо другую материальную форму, сделал виртуальный характер этой деятельности еще более очевидным и выпуклым.
При этом происходит не только "виртуализация" очень значительной (и притом возрастающей) части общей экономической активности, но и, что очень существенно, рост влияния этой "виртуальной" части экономики на то, что условно относят к категории "реальной". Частично это явление уже затрагивалось, когда речь шла об усилении влияния финансового сектора на состояние экономики в целом.
Но это касается не только финансового сектора. Наглядный пример – так называемый IT-сектор, т. е. индустрия информационных и коммуникационных технологий. Торговля виртуальным контентом сегодня в состоянии определять направления эволюции структуры потребления и, соответственно, предъявляемого спроса в экономике, влиять на важнейшие макроэкономические пропорции и во многом определять пути развития "реального сектора". В результате "виртуализация" значительной части экономики имеет для нее большее значение, чем это можно предположить, исходя из масштабов непосредственно этого процесса.
2.2. Структурные сдвиги как повод для переосмысления некоторых экономических категорий
Вышеописанные структурные сдвиги (рост удельного веса третичного сектора, в первую очередь финансового сектора; непрерывное расширение кредита, "виртуализация" хозяйственной деятельности, рост роли и удельного веса "инновационной" премии и других видов дохода, порождаемых владением интеллектуальными активами) важны не только сами по себе – они имеют целый ряд важных следствий, затрагивающих важнейшие аспекты и коренные черты современного капитализма, в том числе и такие базовые категории, как производительность, полезность, потребность и др. Ниже я попробую объяснить, что именно я считаю принципиальными последствиями названных структурных изменений для этих важнейших для теории капитализма основополагающих понятий.
2.2.1. Меняющийся смысл понятия "производительность"
Прежде всего, из сказанного в предыдущем разделе логически следует, что с повышением роли и удельного веса финансового сектора и связанных с ним услуг в экономиках развитых стран возникает новая ситуация, когда понятие производительности и эффективности экономики начинает терять прежний смысл и приобретать новое, менее конкретное и менее определенное содержание.
Действительно, в чем смысл понятия "производительность" применительно к услугам инвестбанкира, биржевого аналитика, обслуживающего нужды финансового сектора журналиста? Его продукт (объем оказываемых ими услуг) не просто неосязаем физически – он вообще с трудом поддается количественному измерению в привычных нам терминах.
Теоретически его, конечно, можно оценить через размеры гонорара, которые предположительно отражают полезность предоставленной услуги. Но в условиях, когда полезность услуг в этих сферах становится все менее очевидной и понятной – а в предыдущем разделе говорилось о том, что "постиндустриальные" услуги во многом есть продукт их собственного стихийного и не всегда рационально объяснимого размножения, – производительность поставщика таких услуг становится весьма условной категорией. Измерять ее размером вознаграждения – слишком большая натяжка, тем более что правила ценообразования на рынках подобной виртуальной продукции представляют собой логическую и практическую загадку.
Точно так же как высшие управляющие образуют закрытую касту, доходы которой определяются по совсем другим законам, нежели зарплаты наемных работников стандартных профессий, свои сообщества с особыми условиями получения дохода образуют и бесчисленные аналитики, комментаторы, консультанты, финансовые посредники и др. Если размеры вознаграждения управляющих еще можно объяснить величиной того ущерба, который они могут нанести управляемой компании путем обмана акционеров (в случае, если их личная выгода от такого обмана будет намного превышать официально выплачиваемое им вознаграждение), то уровень доходов других перечисленных категорий с трудом поддается рациональному анализу и объяснению.
То же относится и к ряду других относительно новых интеллектуальных услуг. Полезность для бизнеса, например, лоббистских услуг (их еще деликатно называют "взаимоотношения с государственными и общественными институтами"), равно как и того, что в современном бизнесе называют "пиар-менеджментом", а также значительной части рекламно-информационных и маркетинговых услуг, хотя и не может ни в коем случае быть отрицаема, все-таки очень сложна для количественной оценки и оценки производительности. То есть, конечно, с формальной точки зрения можно количественно оценить отдачу задействованных в такого рода деятельности экономических ресурсов (труда, капитала), особенно в тех случаях, когда они образуют независимый бизнес, связанный с другими контрактными отношениями. Однако если вдуматься в содержание соответствующей деятельности, то трудно отделаться от ощущения крайней условности категорий производительности и эффективности применительно к подобному бизнесу.
Пока такого рода услуги являлись в экономике маргинальными (а на протяжении большей части истории капитализма дело обстояло именно так), при анализе эффективности экономики ими можно было пренебречь, как, собственно, и делали мейнстримные экономисты. Однако в ситуации, когда доля дохода, извлекаемого из финансового и связанных с ним секторов, составляет в некоторых экономиках 10 % и более, от вышеприведенных соображений уже не так просто отмахнуться.
То же относится и к предприятиям нефинансового сектора, действующим преимущественно в сфере "новой", в значительной степени виртуальной экономики – производители премиальных, "брендовых" товаров и услуг, в издержках которых затраты на материальные компоненты и персонал играют незначительную роль, а также различного рода интеллектуального контента и развлечений. В силу того что большая часть доходов в этих сферах улавливается владельцами разного рода интеллектуальных активов, производительность базовых производственных факторов здесь не имеет существенного значения ни для производителей соответствующей продукции, ни для ее дистрибьюторов. Главное для них – условная производительность интеллектуального актива в виде права на товарный знак, объект искусства, авторство и т. п., способность которых приносить доход может зависеть от огромного количества факторов, в том числе совершенно случайных или произвольных. Естественно, подобного рода "производительность" по своей сути принципиально отличается от привычного для XX столетия понятия производительности основных факторов производства.
Одновременно, как уже отмечалось, этот растущий по своим размерам и значимости сектор, в котором понятия производительности и эффективности носят условный характер, оказывает все большее воздействие на остальную часть экономики. В результате получается, что чем выше доля "новой" экономики в структуре ВВП той или иной экономики, тем менее релевантными для нее становятся вопросы производительности и эффективности использования традиционных производственных ресурсов, их международной конкурентоспособности и т. д.
Это, кстати, ярко продемонстрировал и кризис 2007–2009 гг. При обсуждении антикризисных мер и их эффекта для экономики оказалось, что изменения в характере использования и производительности хозяйственных ресурсов в "реальном секторе" экономики имеют слабое отношение к действиям кредитных учреждений, инвесторов и потребителей в финансовом секторе, которые происходили по каким-то своим собственным правилам. В то же время именно эти действия оказывали и продолжают оказывать огромное воздействие на рыночную конъюнктуру и настроения участников самых различных рынков и вызывают масштабные перемещения покупательной способности и контроля над активами между отдельными экономическими агентами и целыми слоями населения.
2.2.2. Уменьшающаяся транспарентность
Процесс отрыва возрастающей части хозяйственной, в частности финансовой, активности от ее первоначальной базы в виде производительного использования материальных активов имеет и еще одно любопытное следствие – общее снижение прозрачности финансовых потоков.
Это кажется парадоксом, но последние годы наглядно показали, что, несмотря на провозглашенную крупным бизнесом цель достижения большей прозрачности и открытости, сегодня правительства еще меньше знают о реальном положении и финансовых потоках в крупных компаниях, чем это было, скажем, 40 или 50 лет назад.
Особенно это касается, конечно, компаний финансового сектора, уменьшению прозрачности которых способствовали быстрый рост масштабов этого сектора в последние десятилетия, усложнение взаимоотношений внутри него и рост технических возможностей менеджмента по проведению в чрезвычайно короткие временные отрезки огромного количества сложных сделок. Однако и в нефинансовом секторе реальная прозрачность, в отличие от формального объема отчетности, скорее снизилась.
В том числе это выразилось в абсолютном и относительном увеличении средств, выведенных и выводимых в офшорные юрисдикции. Если верить цифрам, фигурирующим в прессе, сумма средств, выведенных в "особые" юрисдикции, превысила 10 трлн долл. Называются, впрочем, и значительно большие суммы [21] , хотя на самом деле проследить размер средств, утекающих туда, не представляется возможным. Да и как тут разобраться, если, например, вложить средства в американский фонд, имеющий дочерние структуры на Кайманах, можно через панамскую компанию, с которой предлагается связываться через консалтинговое агентство, зарегистрированное в Лихтенштейне?
Тем не менее специалисты утверждают, что задействование компаний, зарегистрированных в юрисдикциях с облегченным режимом отчетности и налогообложения, в крупных финансовых операциях становится сегодня скорее правилом, нежели исключением.
Естественно, речь идет не только об экономиках с коррумпированным государственным аппаратом и повышенными политическими рисками: основные клиенты офшоров – это все-таки американский и западноевропейский бизнес. Использование структур в офшорных "налоговых гаванях" давно превратилось в США и Европе в весьма распространенное, практически обыденное явление. Из последнего отчета Главного контрольно-финансового управления США, например, следует, что 83 из 100 крупнейших американских корпораций и 63 из 100 крупнейших подрядчиков администрации имели и имеют дочерние компании в странах, которые повсеместно считаются налоговыми убежищами. "Дочки" на Кайманах есть у таких гигантов, как "Кокакола", "Проктэр энд Гэмбл", "Дженерал Моторз", "Интел", "Федэкс", "Спринт" и др. На тех же Кайманах финансовые услуги клиентам и "инвесторам" оказывают крупнейшие финансовые организации типа "Ю-Би-Эс" и "Голдман Сакс", ведущие аудиторы вроде "Эрнст энд Янг", "Кэй-Пи-Эм-Джи" и "Дэлойд Туш Томацу", юридические фирмы с мировыми именами.
Уже из сказанного очевидно, что речь идет вовсе не о доходах подпольных синдикатов от контрабанды оружия или торговли наркотиками и живым товаром. Подавляющая часть денег, обращающихся в офшорах и через них, – это доходы от легального бизнеса, полученные уважаемыми компаниями и людьми, во многом формирующими и общественное мнение, и политический ландшафт своих стран.
При этом всем понятно, что потери бюджетов развитых стран от этой практики, как минимум, весьма существенны. Учитывая закрытость финансовой информации по налоговым убежищам, данные по потерям, которые они наносят другим странам, конечно, разнятся, но для каждой из стран G7 (или G8, если учесть, что и Россия в этом отношении не является исключением) они составляют от нескольких десятков до ста и более миллиардов долларов в год. Причем имена корпораций и лиц, уходящих при помощи офшоров от налогообложения в своих странах, в подавляющем большинстве не являются секретом [22] . Однако парадокс состоит в том, что, как и большинство человеческих пороков, вывод средств в "тень" или во всякого рода "серые зоны" гораздо легче контролировать, хотя бы формально, чем пресечь.
Характерно также, что практика предоставления (и использования) "номинальных" директоров и акционеров в целях обеспечения конфиденциальности инвесторов продолжает оставаться на Западе процветающим бизнесом. Несмотря на инструкции регуляторов, призванные поставить его вне закона, соответствующие услуги предоставляются вполне открыто (инвестор по умолчанию считается добропорядочным, а его мотивы не выясняются) не только в юрисдикциях с "упрощенными" правилами ведения бизнеса, но и на территории ЕС, США и др.). Расцвет "социальных сетей" и рекламы в Интернете не только облегчил работу этого сегмента бизнеса, но и придал ему дополнительный толчок.
Если бы сдвиг структуры экономик развитых стран в сторону так называемой "новой", в значительной своей степени виртуальной экономики не происходил бы так явно и неоспоримо; если бы прозрачность финансовых потоков бизнеса со временем не снижалась, а, наоборот, повышалась, как это утверждают публично некоторые экономисты, то борьба с офшорами, о необходимости которой периодически говорят политические лидеры, велась бы всерьез и наверняка сопровождалась определенными успехами.
Однако поскольку ситуация складывается противоположным образом, то и призывы скоординированными усилиями покончить с этим очевидно вредным для финансовых систем и экономик развитых стран явлением до сих пор повисали в воздухе. И хотя на фоне финансового кризиса призывы к сотрудничеству в этом вопросе звучали чаще и громче, а обещания президента США разобраться с корпорациями, регистрирующими свои дочерние и зависимые структуры в юрисдикциях с соответствующей репутацией, прозвучали как явная угроза, все попытки западных правительств поставить заслон на пути оттока капитала в офшорные юрисдикции до сих пор закономерно оказывались тщетными [23] .
И дело здесь не только в отсутствии политической воли (хотя и это, несомненно, имеет значение). Чем сложнее и структурированнее бизнес, чем он более глобален, а главное – чем дальше он сдвигается в сторону постиндустриального и виртуального, тем объективно труднее загнать его в рамки жестких схем и поставить под эффективный контроль регулятора.
Более того, рискну утверждать, что если западные правительства в ближайшем будущем не разработают нетрадиционные, оригинальные подходы к экономическому и налоговому регулированию деятельности в "новой экономике", эффективность и возможности любого рода регулирования применительно к этой сфере будут сокращаться буквально на наших глазах.
2.2.3. Волшебная сила кредита
В предыдущем разделе отмечалось, что в силу действия ряда факторов объективного характера в сочетании с политической заинтересованностью властей, преднамеренно проводивших линию на удешевление кредита, степень насыщенности экономик развитых стран кредитом в последние десятилетия непрерывно росла. Более того, поскольку немедленных и очевидных отрицательных последствий такая линия не имела, стало возникать ощущение, что возможности современной экономики функционировать в условиях разрастания кредита и связанных с этим разнообразных долгов гораздо шире, чем традиционно было принято считать.