Отношения между трудом и капиталом марксизм определяет как антагонистические. На этом базируется его теория классовой борьбы между буржуазией и пролетариатом. Нео-классическая теория рассматривает эти отношения как рыночные, т. е. как куплю-продажу труда (рабочей силы). На этом базируется ее теория социального партнерства между двумя факторами производства. К Японии неприменимо ни только первое, но и второе определение. Отношения работников и работодателей здесь являются такими, чего нигде на Западе нет. Они носят патерналистский характер, и японцы не стыдятся, а гордятся этим. С одной стороны, патернализм выступает как наследие прошлой феодальной эпохи, а с другой – политическим последствием поражения страны во Второй мировой войне. Из шока этого поражения японский правящий класс сделал вывод, что единство со своим народом и забота об его интересах и благополучии является основным гарантом не только мирного развития страны, но и ее успехов на мировой арене. Выход Японии на передовые позиции в мировом научно-техническом прогрессе и высокая конкурентоспособность ее товаров на мировом рынке достигнуты не столько потому, что бизнесмены набивали свои карманы, сколько потому, что выгоды шли на пользу всего населения страны.
Если бы Япония приняла неоклассическую модель экономики и пренебрегала тем, как складываются социальные отношения в обществе, то она разъедалась бы разного рода конфликтами и не могла стать передовой технической державой. Только потому, что плоды технического прогресса и конкурентоспособности японских товаров шли на благо всего народа, японское население не только приняло этот курс экономической политики, но было его активным проводником в жизнь. В результате благосостояние непрерывно росло, смертность населения опустилась до самой низкой отметки в мире, а по продолжительности жизни Япония заняла одно из лучших мест.
Третья особенность японской экономики состоит в стопроцентном кооперировании фермерских хозяйств и отсутствии в них наемного труда. Такая система сельского хозяйства возникла путем проведения аграрной реформы в первые послевоенные годы и ликвидации существовавшей до этого помещичьей собственности на землю. В результате класс помещиков был ликвидирован, а их земли проданы государством прежним арендаторам, которые превратились в самостоятельных фермеров, ведущих хозяйство даже на участках до одного гектара.
В таких хозяйствах нет нужды и возможности найма рабочей силы. Поэтому все хозяйства являются семейными. Крупных фермерских хозяйств, где бы применялся наемный труд, в Японии нет. В очень редких случаях лишь на время могут прибегать к найму рабочей силы, что позволяет считать, что практически такого найма нет. Зато все фермерские хозяйства входят в различные кооперативные объединения сбытового и снабженческого характера. В своей производственной специализации, т. е. в выборе того, что производить, каждое хозяйство полностью свободно. Зато объем производства квотируется сбытовыми возможностями кооператива. В этом смысле японское квотирование есть то, что у нас называлось планированием. Меньше предоставленной квоты (планового объема) фермеру нет смысла производить, а больше у него не берет сбытовой кооператив.
В этом вопросе также меня поражало не только блестящее знание японскими специалистами советских концепций и опыта, но в особенности их необыкновенная мудрость и умение брать самое лучшее из чужого опыта. Во всяком случае, японская кооперация была такой, какой ее предлагал Ленин в своих последних работах, в то время как советская коллективизация – как я хорошо знал не только теоретически, но и по опыту своей практической работы – осуществлялась противоположно тому, что содержалось в этих работах. Ленин предлагал объединить российских крестьян в сбыто-снабженческие и кредитные кооперативы. Но у него нет ни одного слова о кооперировании производства, а тем более о директивных заданиях государства по всей номенклатуре изделий, как это у нас делалось в течение многих лет.
Предпринятые экскурсы в прошлое мы рассматриваем как подтверждение нашей главной мысли здесь. Несмотря на то, что Япония политически принадлежит западному миру, ее экономика характеризуется такой глубокой спецификой, которая не дает оснований считать, что она развивается по законам неоклассической аксиоматики. Во всяком случае, сказанное выше в отношении сельского сектора японской экономики, на наш взгляд, так именно и следует расценивать. Отсутствие такого системообразующего свойства капитализма, как наемный труд, дает нам основание утверждать, что японское сельское хозяйство не является капиталистическим в традиционном смысле этого понятия. Капитализм всегда предполагает наемные (рыночные) отношения работника и работодателя, а если нет одной из этих сторон, то и другая сторона не может выполнять капиталистическую функцию.
Что касается японской экономики в целом, то при наличии в ней немалых черт капиталистического хозяйства, на наш взгляд, ее также нельзя считать идентичной западному капитализму. Эта мысль не является оригинальной. Она встречается во многих других работах. Так, Раушнер отличает японскую модель экономики как от западной капиталистической, так и от советской социалистической. "Фактически, – пишет он, – данная модель может быть более широко признана в качестве успешного среднего пути между крайностями чистого социализма и классического капитализма. Японскую систему можно назвать посткапиталистической, поскольку ею руководят сидящие на жалованье "бюрократы от бизнеса" и она направлена на службу обществу, а не просто на получение прибыли. Она не подчиняет себя всецело невидимой руке рынка, но следует указаниям правительства. В то же время правительство не душит экономический рост, как это делается в некоторых социалистических государствах, настаивая на том, чтобы все планировать, и контролируя всю экономику. Существует широкий простор для свободного предпринимательства, хотя в то же время существует и целенаправленное руководство со стороны правительства. Как наиболее успешная модель в мире за последние годы она, безусловно, достойна изучения другими и, где это возможно, подражания, хотя нужно признать, что часть ее успеха кроется в ряде базовых японских характеристик, которые другие народы, может быть, не способны или не желают имитировать" (Reischauer, 1982, p. 194).
Это было написано более четверти века назад. С тех пор многое изменилось в мире, но годы были подтверждением правильности приведенных слов. Крайности потерпели и терпят поражение. После распада советской плановой системы теперь на тех же территориях терпит крах попытка насаждения там западной модели капитализма. Зато лишенный крайностей серединный путь развития после Японии, теперь в Китае, Вьетнаме и других странах, демонстрирует впечатляющий успех.
4. Китайско-вьетнамская модель национального возрождения
Самой привлекательной для нас выглядит китайско-вьетнамская планово-рыночная модель ускоренного роста экономики. Но своими успехами она колет глаза российскому правящему классу, и он возвел информационный заслон на пути ее изучения, а потому за пределами узкого круга специалистов, изучающих китайскую экономику, мы мало о ней знаем. Между тем китайско-вьетнамский опыт как опыт наиболее успешного перевода бывшей плановой экономики в планово-рыночную представляет для нас наибольший интерес.
Если альтернативный характер японской экономики можно подвергать сомнению на основании принадлежности этой страны к западному политическому лагерю, то в отношении Китая и Вьетнама нужды в таких доказательствах нет. Их никак нельзя отнести к традиционному капитализму, несмотря на его возросшее влияние на экономику Китая. Как Китай, так и Вьетнам являются детищем социалистических революций со всеми трудностями и проблемами, с которыми каждый из них столкнулся в вооруженной войне с американским империализмом.
Однако каждый из них с честью вышел из войны, одержав победу над внешним врагом и внутренней контрреволюцией. Ввиду помощи, оказанной им Советским Союзом, как один, так и другой в первое время строили свою экономику по советской модели. Со сменой маоистского политического руководства в Китае верх одержал более трезвый взгляд на опыт СССР, а вместе в этим и необходимость более полного учета собственной специфики Китая. Еще в 1982 году на XII съезде КПК определила свою позицию по этому вопросу. "При осуществлении дела модернизации, – говорилось в его решении, – необходимо исходить из реальной действительности Китая. Как в революции, так и в строительстве нужно со всей серьезностью изучать и заимствовать опыт других стран. Однако на одном лишь копировании зарубежного опыта далеко не уедешь" (см.: Пивоварова, 2011, с. 67.). Поэтому центр тяжести политики модернизации КПК переносила на учет специфики своей страны. "Дела Китая должны вестись, – указывалось в том же решении, – в соответствии с его реальной обстановкой, вестись силами самого китайского народа. Независимость, самостоятельность и опора на собственные силы были и будут исходной позицией в нашей деятельности" (там же).
Столь ясно выраженный акцент на собственную специфику, хотя и с учетом опыта других, исключал то, чтобы Китай, в отличие от нас, мог броситься в объятия США и безропотно вручить им свою судьбу, как это сделали мы. С помощью объективного анализа собственного опыта Китай пришел к выводу, что централизованное управление экономикой имеет преимущества в одном и недостатки в другом, главным из которых является сковывание инициативы низовых звеньев хозяйствования. Стало ясно, что развитие рынка и частного предпринимательства устраняет не только этот недостаток плана, но и позволяет повысить эффективность плановых проектировок. То же самое можно сказать о Вьетнаме. В результате как в одной, так и в другой стране резко ограничили сферу плановых заданий и открыли достаточно широкий простор рыночным отношениям и частному предпринимательству.
В то же время катастрофа, постигшая российскую экономику с распадом СССР и переходом на капиталистический путь развития, убедила коммунистические партии Китая и Вьетнама не только в наличии пороков у советской системы, но гибельности возврата к капитализму. Поэтому выбор был сделан в пользу третьего пути. Как одна, так и другая страна начала преобразования экономики в целях нахождения нужной им модели по принципу: не упускать большое, но менять малое. Под большим понимался социалистический идеал, а под малым – использование рынка и частной инициативы.
Проведенные в них реформы базировались на этом принципе. Они были призваны обеспечить рост экономики и благосостояния населения. Для объяснения этой необходимости чаще всего используется афоризм, что неважно, каким образом сажать деревья, – важно, чтобы они приносили плоды и побольше. Из этого вытекала также необходимость разграничения разных типов предпринимательства. Если частный предприниматель обогащается путем эксплуатации, угнетения, нужды и страданий других, то он ставит общество перед необходимостью лишения его власти и собственности. Но если он вместе с получением прибыли работает на общее благо, создает рабочие места и способствует росту народного благосостояния, то его надо поддерживать и награждать признанием и уважением. Насколько Китай и Вьетнам развивают не первый, а второй тип частного предпринимательства, настолько выбранную ими модель экономики, на мой взгляд, надо считать альтернативной традиционному капитализму. Сочетая рыночные методы ведения хозяйства с плановыми, Вьетнам и Китай достигают высоких темпов экономического роста и таким образом постепенно выбираются из своего периферийного положения, которое они пока занимают в приведенной выше схеме зависимостей юго-восточных стран.
Если экономика нацелена не на прибыль, а на рост народного благосостояния, то это есть главное, чем одна экономика (капиталистическая) отличается от другой (социалистической). Разумеется, уровень жизни полуторамиллиардного населения из низкого уровня за считаные годы нельзя поднять до уровня развитых стран, и этим заслоняется впечатляющий факт, что уже давно "японское чудо" сменилось еще более разительным "китайским чудом". Беспримерно высокие темпы экономического роста одновременно сопровождались переводом китайской экономики на уровень высоких технологий, а страна выдвигается на передовые рубежи мировой экономики и торговли.
Отчего это так удалось? Оттого, что Китай, в отличие от нас и других бывших социалистических стран Восточной Европы, не принял, а отверг преобразования по Вашингтонскому консенсусу, стал разрабатывать собственную модель экономики и стал развиваться по ней. Ведь известно, что Вашингтонский консенсус требует такой либерализации, чтобы открыть границы для притока иностранных товаров и капиталов на своих условиях, а неизбежный в таких условиях бюджетный дефицит покрывался за счет иностранных кредитов, втягивающих страну в зависимость от международных финансовых центров. В случае с Китаем и Вьетнамом ничего подобного нет. Они отвергли Вашингтонский консенсус и проводят нужные им реформы своим умом и в своих интересах. Не Китай должен США, а, наоборот, у них большой долг перед Китаем.
Это было достигнуто, прежде всего, благодаря первоочередному развитию реального сектора экономики и поставки на мировой рынок гигантского разнообразия и объема товаров. В целях достижения такой способности экономики, доля инвестиций в валовом продукте Китая была доведена до 40 процентов. (Попутно заметим, что в России эта доля составляет вдвое меньше.) При таком уровне инвестиций высокие темпы роста экономики Китая становятся вполне понятными. При этом речь идет не о продаже сырья и энергоресурсов, как у нас, а главным образом – о продукции обрабатывающих отраслей промышленности, поставляемой на внутренний и внешний рынок. "В стране с нуля была создана собственная автомобильная промышленность, и уже два года, как Китай занимает на этом богатейшем рынке первое место, обогнав США и Японию и производя в год 18,65 миллиона машин. Из них сами китайцы покупают больше половины, остальные экспортируют" (Цаголов, 2011, с.108).
Экспортная ориентация китайской экономики стала важным плацдармом завоевания Китаем положения во многих отношениях уже первой державы мира. Его золотовалютные резервы достигли рекордного уровня в 3 триллиона долларов, чего не имеет ни одна другая страна в мире. Китай обладает американскими казначейскими облигациями на один триллион долларов, что указывает на растущую зависимость американской экономики от китайской, а не наоборот.
Правда, при этом Китай широко привлекает иностранный капитал, но на условиях, соответствующих его собственным интересам. Так, китайцы охотно приняли, предложение американской авиастроительной компании "Боинг" начать у них производство пассажирских авиалайнеров, но при условии: а) обучения производству и проектированию китайского персонала; б) выкупа ими предприятия по истечении 20 лет эксплуатации. При таких условиях Китай обязался покупать большое количество самолетов этой компании. На подобных условиях в Китай перекочевало большое количество западных производственных предприятий, превративших его в современную "кладовую мира". На наших глазах прежняя зависимость Востока от Запада меняется на обратную.
Свои феноменальные успехи китайцы называют по-разному: то "социализмом с китайской спецификой", то "социалистической рыночной экономикой", то "планово-товарным хозяйством". В дихотомии "план-рынок" в разные периоды осуществления реформ китайцы делали акцент то на одной, то на другой стороне, но большей частью она выражалась в формуле: "государство регулирует рынок, а рынок ориентирует предприятия".
При всех различиях во взглядах и формулировках речь шла об увязке завоеванных в итоге народной революции социалистических ценностей с традиционными ценностями древней китайской цивилизации. Это то, что не было предусмотрено в традиционном марксизме, который предполагал, что новая социалистическая (коммунистическая) формация будет одновременно созданием новой цивилизации. Но реальный ход истории преподнес тот сюрприз, что полностью уйти от своих традиций невозможно. Как бы их ни выгонять в дверь, они влезают в окно.
Здесь мы видим глубокое отличие китайских реформ от наших. Осуществляя реформы по неоклассической модели, мы отказались не только от советского прошлого, но и от существовавших в нем ценностей российской цивилизации, таких, как социальная справедливость, коллективизм и взаимопомощь людей друг другу. Вместо этого и многого другого приняли ценности западной цивилизации, согласно которым каждый сам за себя со своим индивидуализмом и рационализмом. Собственно, к этому сводится требование laissez faire, что надо рассматривать как идеологию социального дарвинизма, когда одному нет дела до другого. Современное западное общество, конечно, уже не является таким, но все равно остается наследником этой традиции, воплощенной в ортодоксальной неоклассической теории и модели экономики. Отсюда сведение государства к роли ночного сторожа частнособственнических отношений.
Китай и Вьетнам решительно отвергли эти постулаты ортодоксии как не соответствующие их традициям и условиям развития. Здесь не только не стали изгонять государство из экономики, а, наоборот, стали совершенствовать его как основной инструмент осуществления макроэкономической политики, предотвращения монополизма, противодействия коррупции, исключения несправедливого распределения национального дохода. В этом отношении негативный опыт российских реформ оказался бесценным предупреждением для Китая и Вьетнама совершенствовать собственную планово-рыночную модель, принципиально отличную от той, какую предлагал Запад. Не принявшие Вашингтонский консенсус страны обеспечили себе никому другому недоступные, а тем более странам бывшего Советского Союза, темпы экономического роста. Приведенные во второй главе таблица и рисунок показывают, что значит жить чужим умом, а что значит собственным умом преследовать собственные интересы.
Причины успехов китайских реформ один из видных экономистов страны Шэн Хун объясняет следующим образом: "Эти успешные реформы проводились отнюдь не в соответствии с рекомендациями ортодоксальной экономической теории. Можно даже сказать, что именно те реформы, которые оказались не слишком успешными, проводились в соответствии с проектами, разработанными в рамках ортодоксальной экономической теории. Уже сам этот факт представляет собой вызов ортодоксальной экономической теории" (см.: Борох, 1998, с. 248).
Китайские реформаторы и экономисты подчеркивают, что именно печальный опыт бывшего Советского Союза и стран Восточной Европы явился для них хорошим уроком, из которого они сделали надлежащие выводы. Они состояли в том, что никаких крутых поворотов и "шоковой терапии"! Максимум осмотрительности, присматриваться к собственному опыту и улавливать его подсказки. Таким же был подход к делу со стороны Вьетнама, Индии и Бразилии. Отсюда разница в результатах. Приведем на этот счет суждение двух гонконгских ученых, Хэ Гаочао и Ло Цзиньи.