Хаблак усмехнулся: не так уж трудно было понять истинные намерения Юлии Александровны. Впрочем, подумал, не каждый мужчина устоял бы перед ее чарами. А еще подумал: и ему, если откровенно, она нравится, вот и надо иметь силу воли, чтоб устоять. А в том, что она только что фактически предложила себя ему, почти не сомневался.
Вдруг Хаблак вспомнил лейтенанта Устимчика, своего бывшего коллегу, погоревшего в свое время из-за такой женщины, и это совсем отрезвило майора.
- Но, вероятно, вы не собирались в Киев... - сказал.
- Вещи... - возразила собеседница. - Евгению надо передать вещи. Борис говорит, что Аэрофлот незамедлительно доставит их в Одессу.
Хаблак поднялся.
- А вот и моя машина. Спасибо за приглашение.
- Нет так нет, - быстро и без сожаления согласилась Юлия.
Она смотрела, как идет этот стройный и красивый милицейский офицер к калитке, но уже не думала о нем. Сколько таких - стройных и красивых, на ее женский век хватит.
4
Старший научный сотрудник института Грач пришел на работу, как всегда, на десять минут раньше. Его уже во второй раз избрали председателем месткома, и он заботился о своей репутации, постоянно выступал против разгильдяйства и распущенности, и все должны были воочию убеждаться, какой он принципиальный и аккуратный.
Другое дело, что Грач редко досиживал в институте до конца работы - всегда находил повод, чтоб уйти раньше, конечно, абсолютно убедительный повод: вызов в горком профсоюза, собрание актива, научная конференция, - боже мой, нескончаемы обязанности председателя месткома и заместителя заведующего отделом института, и если умело манипулировать ими, то в таком большом хозяйстве, как научно-исследовательский институт, можно просуществовать, так сказать, с наименьшими для себя потерями.
Грач давно уже понял нехитрую механику институтских порядков и взаимоотношений. Конечно, царь и бог - директор - известный ученый, академик, лауреат Николай Васильевич Корольков. Одно его слово весит больше, чем целая речь председателя месткома.
Но до Николая Васильевича, как до каждого уважающего себя "царя" и "бога", далеко, он где-то там, в высших научных сферах, на заседаниях, съездах, конференциях и симпозиумах, а тут, на земле, на твердом научном "грунте" хозяйничают совсем другие, тут все вопросы решают заместитель директора Михаил Михайлович Куцюк-Кучинский и его ближайший помощник и советник Ярослав Иванович Курочко, доктор наук и непосредственный шеф Федора Степановича Грача.
Иногда они консультируются и с председателем месткома, это как-то подымает авторитет, отвечает амбициям Грача, хотя Федор Степанович очень хорошо знает свое место на иерархической лестнице, сам высовывается редко, все более или менее принципиальные вопросы согласовывает с Ярославом Ивановичем, догадываясь, что в таком случае его всегда поддержит и заместитель директора.
Сегодня Грач немного нервничал. Время от времени снимал очки или сдвигал их на кончик маленького, похожего на пуговицу носа, закатывал глаза, будто на потолке или даже где-то выше мог прочитать ответ на мучившие его вопросы.
Еще бы, возможно, сегодня решится то, к чему он шел долгих три года, наконец материализуются плоды его не очень обременительных размышлений. Может, сегодня фортуна улыбнется ему, должна улыбнуться, ведь на его стороне Ярослав Иванович, а шеф, если захочет, может сделать все.
Да, докторская диссертация - предел желаний кандидата наук Федора Степановича Грача.
Защитить докторскую диссертацию - и точка. Конец интригам и унижениям, хватит консультироваться, советоваться, благодарить и кланяться.
Доктор есть доктор. Это - положение и зарплата. Это, в конце концов, независимость, это - осуществление тщеславных устремлений Грача, твердо знавшего, что он ничуть не хуже по всем, так сказать, показателям самого Ярослава Ивановича Курочко, а по некоторым даже превосходит его.
Да, превосходит. Во всяком случае, умнее и дальновидней Курочко, к тому же моложе и половчее, так что должность заведующего отделом по праву принадлежит ему.
А вам, уважаемый Ярослав Иванович, придется уступить место. Впрочем, можно вас и выдвинуть: сколько почетных должностей разных референтов и консультантов, правда, без власти и соответствующего авторитета, зато денежных.
А что вам нужно теперь, когда перевалило за пятьдесят? Небось только деньги. Власть - кусок вкусного пирога, - пусть насладятся вволю другие.
Федор Степанович иногда, в минуты душевного просветления, представлял себя на месте Курочко. Как впервые после приказа появится в институте, конечно опоздав на час или больше, пренебрегая унизительной месткомовской пунктуальностью: это вам не кто-нибудь, а доктор наук Грач, и все должны сразу постичь это.
Ведь никто еще не знает, какая у него твердая рука.
Грач поправил дрожащими пальцами очки и снова закатил глаза. Потом вытащил из ящика письменного стола кожаную папку и сделал вид, что занят бумагами: сотрудники отдела должны видеть, что профсоюзный босс с утра начинает заботиться о них.
Первой влетела в комнату Верочка, Верунчик-красунчик, как называли ее в институте, предмет неразделенной любви Грача. Она остановилась в дверях, мигая густо накрашенными ресницами, и послала Федору Степановичу воздушный поцелуй.
Грач оторвался от бумаг, взглянул на Верунчика сурово, хоть сердце и екнуло.
Подумал: вряд ли Верунчик-красунчик откажет ему, если он наконец станет доктором. Эта мысль сладко пощекотала его, захотелось уже сейчас сказать Верунчику что-то едкое, как-то поставить на место, однако сдержался и снова углубился в бумаги.
Всему свое время, и лишь терпеливый достигает высот.
Только бы защититься!
Он согласен на все, даже принесет этому осточертевшему Юре, жалкому репортеришке, газетчику, подправлявшему его диссертацию - расставлял запятые и выискивал грамматические ошибки, - две-три бутылки пива, тот пожелал именно такого вознаграждения за свою ничтожную работу - так и сказал, чтобы похвастаться в кругу таких же бездарных писак, что, мол, вчера ему, Юре, всякие там докторишки наук носили пиво.
Ну и пусть, он переживет все, даже унижение. Ведь только униженный умеет по-настоящему отомстить.
Грач здоровался с сотрудниками, занимавшими места за столами или заглядывавшими в их большую комнату, а сам считал минуты.
Гнусная все же привычка у этого Ярослава Ивановича - опаздывать. Тебе же, посредственности и сучьему сыну, деньги платят за работу, и большие деньги, так хоть являйся вовремя...
Наконец появилась Людмилочка. И сразу к столу Верунчика - хи-хи, ха-ха, щебечут, стрекочут, вроде и не в институте, а где-то на Крещатике: ни стыда, ни совести...
Прикрыв глаза ладонью, Грач тоскливо поглядывал на девушек. Когда-то он, улучив момент, обманув внимание своей суровой, не очень красивой, на год старше его жены, пригласил девушек в пригородный дом отдыха. Верунчика-красунчика и Людмилочку, а для баланса - знакомого Юру-газетчика. Смог устроить этот выезд через местком без особых затрат, приобрел лишь для девушек три бутылки красного игристого.
И все складывалось хорошо. Комнаты у них отдельные, есть где уединиться. Людмилочка выпила и, как не без оснований решил Грач, была готова на все, да и Верунчик, кажется, наконец смягчилась. Предварительно они с Юрой договорились о сферах, так сказать, влияния. Юра должен был ухаживать за Людмилочкой - и он не нарушал конвенции. Но, наблюдая, как разомлевшая девушка жмется к нахальному газетчику, Грач вдруг ни с того ни с сего начинал ревновать, втирался между ними, сам прижимался к Людмилочке, но глазами ел Верунчика.
Боже мой, нет предела человеческой алчности, и не доводит она до добра!
Так и тогда. Допили красное игристое, Юра уже потянул Людмилочку в другую комнату, но какой-то бес попутал Федора Степановича: загородил двери, схватил девушку за руку, отобрал у соперника, а спросить бы - зачем?
В конце концов девушки рассердились и пошли к себе - до сих пор Верунчик-красунчик не может простить ему той поездки...
Ничего, простит, дай боже только, чтоб устроилось с докторской!
Минул почти час, девушки нащебетались и занялись наконец работой. Грач уж совсем было потерял терпение, и только тогда приехал Ярослав Иванович. Он вошел в комнату, как всегда, предельно деловой, сосредоточенный и даже хмурый, будто и в самом деле научные мысли не давали покоя, ни на кого не посмотрел, лишь встретился глазами с Грачом, едва заметно кивнул и исчез в дверях.
Сердце у Федора Степановича замерло: зав вызвал его, значит, разговор, как и планировалось, состоится именно сегодня.
И Грач, бросив ненужные бумаги в кожаную папку, поспешил в кабинет шефа. Стал перед его столом, ощущая, как дрожат кончики пальцев, поправил очки и наконец спросил:
- Вызывали, Ярослав Иванович?
- Да, Федор. - Шеф все еще обращался к нему, как к мальчишке. - Сейчас я пойду к Михмиху. У тебя все готово?
- Диссертация отпечатана, проспект тоже. С оппонентами разговаривал...
Курочко досадливо поморщился:
- Не об этом... Если Михмих изъявит желание?..
Грач заморгал глазами: действительно, какой он недогадливый.
- Есть договоренность в ресторане "Днепр". Отдельный столик, икра, красная рыба...
- Годится, - подтвердил Ярослав Иванович. - Сиди тут, никуда не отлучайся.
Он мог бы и не говорить этого: Грач сколько угодно будет ожидать здесь, в тесноватом кабинете шефа, он с удовольствием сидел бы этажом ниже в приемной Михмиха, прислушиваясь к малейшим звукам, долетающим из-за обитых дерматином дверей, да неудобно.
Курочко вышел, а Грач, сняв очки, зашевелил губами, можно было подумать, что он молится, однако Федор Степанович не просил у бога милости, знал, что бог не в силах помочь ему. Как человек суеверный, просто повторял слова детской считалки, которые, как думалось, имеют магическое значение и всегда приносили ему счастье:
- Эники-беники ели вареники, эники-беники клец...
И снова:
- Эники-беники...
- Приветствую вас, Михаил Михайлович! - Курочко едва не лег весьма объемным животом на зеркальную поверхность стола. - Рад видеть в добром здравии.
Заместитель директора пошевелился в кресле - он едва не утонул в нем, только лысая голова возвышалась над столом и очки в золотой оправе блестели предостерегающе и сурово.
Куцюк-Кучинский подал Курочко маленькую, чуть ли не детскую пухлую руку, обошел стол и устроился в кресле напротив Ярослава Ивановича, что означало высшее проявление гостеприимства и уважения, однако Курочко воспринял это спокойно, как должное, даже вытянул сигарету и поискал глазами пепельницу. Это было нахальство, все знали, что Михаил Михайлович не курит и не терпит табачного дыма, в его кабинете курили лишь Корольков и высокие гости: жест Курочко означал определенную демонстрацию силы, Михаил Михайлович понял это и сам нашел пепельницу. Большую, хрустальную. Вообще хозяин кабинета любил все большое и объемное, может, потому, что сам был низенький, пухленький, чем-то похожий на колобок. Сходство было настолько разительным, что в институте его называли только Колобком, прозвище прилипло к нему, но когда в новогоднем номере стенгазеты художник изобразил Куцюка-Кучинского колобком, кое-кто посчитал, что Михаил Михайлович обидится, но у него хватило здравого смысла вместе со всеми посмеяться над шаржем - правда, через полгода художник попал под сокращение штатов.
Курочко закурил, но пустил дым в сторону, хоть так проявляя уважение к начальству. Михаил Михайлович принюхался и вздохнул с облегчением, пахло "Золотым руном" - хорошо, что у этого неотесанного Ярослава Ивановича хватило такта закурить душистую сигарету, а не какую-то вонючую "Приму", которой задымил все комнаты своего отдела. Это улучшило Куцюку-Кучиискому настроение, Михаил Михайлович потер мягенькие ладони и сказал приветливо:
- Всегда приятно видеть вас, уважаемый, а если вы принесли еще хорошее известие...
- Без добрых вестей не ходим.
- Говорили с Норвидом?
- Даже дважды.
- Успешно?
- Со скрипом, уважаемый Михаил Михайлович, со страшным скрипом, но в конце концов он понял, что наши предложения только на пользу ему.
- Болван! - вдруг возмущенно воскликнул Колобок. - Сопротивляется, вместо того чтоб благодарить. Я же согласился поставить свою фамилию!
- Это я и объяснил ему. Ну кто такой Норвид? Ноль без палочки. Если ж сам Куцюк-Кучинский поставит под изобретением свою фамилию, премия обеспечена. И не какая-нибудь...
Михаил Михайлович втиснулся в кресло. Сказал тихо и даже как-то грустно:
- Вот и делай людям добро. Никто не знает, сколько времени отбирает у меня этот кабинет, да, дорогой Ярослав Иванович, размениваемся на мелочи, кадры, хозяйственные вопросы, а мог бы, мог бы и я сказать свое слово в науке!
Курочко осторожно, ладонью отогнал дым. Не поддакнул Колобку, хотя тот явно напрашивался на это, да и, собственно, почему должен был поддакивать? И так половину научных заслуг Михаила Михайловича организовал он, Курочко. Заглянуть только в последний научный вестник: шесть статей подписаны Куцюком-Кучинским как соавтором, а спросить бы у Колобка, хоть прочитал их?
- Наука, дорогой Михаил Михайлович, - сказал наконец, - баба вредная, подхода требует осторожного и вдумчивого, иногда каждый шаг следует взвешивать.
- Кому как, - недовольно покрутил головой Колобок. - Другим везет, лезут напролом, ногой двери в науку открывают.
- Да, - вздохнул Курочко, - не то что мы, трудяги... - Хитро взглянул из-под косматых бровей и добавил осторожно: - На одних все сыплется: академик, лауреат, почетный член...
Колобок поежился и, казалось, совсем растворился в большом кресле. Как приятно было слышать эти слова, сам думал так, но никогда не осмеливался вслух...
А Курочко!..
Ох, прохиндей проклятый, позволяет себе замахнуться на самого...
От этих мыслей ему стало страшно, и Колобок поднял руки, как бы отгораживаясь от Ярослава Ивановича. Но тот не заметил этого жеста или сделал вид, что не заметил, и продолжал вкрадчиво:
- Кое-кому выпадает всю жизнь быть тенью. Ходить под кем-то и, как луна, отражать чужую славу.
- Ну что вы, дорогой, все мы под богом, а бога имеем одного, Николая Васильевича.
Курочко выпятил губы и свирепо выпалил:
- И не стыдно вам? С вашей головой, вашими способностями? Представьте себе, нет нашей звезды, ну закатилась, умер или погиб, гибнут же люди, машины разбиваются, самолеты... - запнулся и облизал пересохшие губы. - Это я так, чисто теоретически... Но бывает же... И тогда восходит новая звезда. Не так ли?
Куцюк-Кучинский пошевелился в кресле, но чуть-чуть, чтоб даже Курочко не заметил, ведь прав прохиндей, бьет просто в яблочко. Однако Михаил Михайлович промолчал, лишь вздохнул тихонько и жалобно.
А Курочко совсем забылся, забылся и обнаглел до того, что выдохнул дым ему в лицо. Затем сказал без обиняков:
- Не надоело ли вам быть тенью Королькова?
- Что вы, что вы! - замахал руками Куцюк-Кучинский. - Я так уважаю Николая Васильевича!
- И век будете ходить в замах.
- Горжусь этим.
- Но ведь мечтаете стать членкором? Я не говорю уж...
Вдруг Колобок покраснел, стал даже как-то выше и прокричал визгливо:
- Прекратите! Я приказываю вам прекратить эти недостойные разговоры!
- Конечно, я могу прекратить, - рассудительно ответил Курочко. - Но станет ли вам лучше? Пока мы вдвоем, уважаемый Михаил Михайлович, представляем хоть какую-то силу, а сами вы?..
- Ну хорошо, - пошел на попятную Колобок, - все правильно, однако вы так неожиданно...
- Привыкайте, уважаемый, и знайте, тень Королькова никто членкором не сделает.
- Но не все же зависит от нас...
- Да, не все.
- Вот я и говорю: под богом ходим.
- Крепить ряды надо, уважаемый.
- Это в нашем институте! На Королькова же молятся!
- Далеко не все, Михаил Михайлович, и со своими людьми считаться должны. Потихоньку, уважаемый, но не медлите. Пока кое-кто парит в академических высотах, мы все земные позиции займем.
- Легко сказать...
- Если б все было легко... Но недаром же говорится: капля камень точит.
Куцюк-Кучинский пристально посмотрел на Курочко.
- А вы неспроста пришли ко мне, - догадался наконец. - С идеями? Ну что ж, выкладывайте.
- Всегда ценил вас за острый ум, - с едва заметной иронией ответил Курочко, подумав, что этого спесивого петуха обвел бы вокруг пальца и не такой хитрый лис, как он. - Идеи есть, уважаемый. Надо поддержать своего человека, и человека нужного.
- С радостью, но смогу ли?
- Если уж не вы, Михаил Михайлович...
- Кого?
- Грача.
- Федор Степанович - человек достойный, - осторожно согласился Колобок. - И заслуживает поддержки. Я слышал - он закончил докторскую.
- И отдел рекомендует ее к защите.
- За чем же остановка? - пожал плечами Куцюк-Кучинский. - Кто может сомневаться в решении отдела?
- Я убежден в объективности ваших суждений. Но вы сами знаете, кое-кому вожжа под хвост попадет - и все, его слово на ученом совете...
- Да, ученый совет не пойдет против Николая Васильевича, - согласился Куцюк-Кучинский.
- И потому следует созвать его немедленно, - подсказал Курочко, - пока наш уважаемый академик не вернулся.
- Трудно.
- Но возможно.
- Ничего невозможного и в самом деле нет, - как-то злорадно блеснул очками Михаил Михайлович. - Но Корольков может усмотреть в самом факте внеочередного созыва ученого совета ну что-то... подозрительное, если хотите.
- Пустяки! - уверенно возразил Курочко. - Ему совсем необязательно знать об этом заседании, протокол подпишете вы, а Николаю Васильевичу некогда углубляться в мелочи, текущие дела не должны его интересовать, более того, мы просто должны беречь время академика для науки.
Куцюк-Кучинский вздохнул и снова блеснул очками. Сказал приглушенно:
- Я догадывался, что диссертация Грача не имеет большой научной ценности, теперь вы окончательно убедили меня в этом.
- Для чего же так прямо?
- Мы свои люди, Ярослав Иванович, и не нужны нам дипломатические экивоки.
- Итак, ученый совет созовем...
- До возвращения Королькова.
- Одно удовольствие иметь с вами дело.
- И я тоже понимаю вас с полуслова.
Курочко погасил окурок, разогнал рукой дым. Хотел уже идти, но Куцюк-Кучинский остановил его. Спросил:
- А как же ВАК, Ярослав Иванович? Не возникнут ли непредвиденные сложности?
- Будем надеяться...
- Ну что ж, - Куцюк-Кучинский махнул рукой, то ли соглашаясь, то ли отпуская Курочко. - Полагаюсь на вас.
Ярослав Иванович улыбнулся и пошел, а Куцюк-Кучинский смотрел ему вслед и думал, что, в конце концов, если даже диссертацию Грача ВАК и зарежет, с него как с гуся вода. Ну созвал срочно ученый совет, кто же поставит это на вид? Облегченно вздохнул и открыл окно: хоть и "Золотое руно", а дышать нечем.