Курочко вышел в приемную в хорошем настроении: дело сделано и ужин в ресторане обеспечен. Вспомнил, что не пригласил Колобка, хотел даже вернуться, но решил: не надо. Да, не стоит, кто-нибудь может увидеть Грача в ресторане вместе с заместителем директора, пойдут нежелательные слухи, возможны анонимки, а диссертанту это совсем ни к чему.
Ярослав Иванович широко улыбнулся секретарше, хотел сказать ей что-то приятное, но увидел в приемной незнакомца. Сидит скромно возле дверей, скрестив руки на груди, и смешно шевелит большими пальцами. Этот толстяк, вероятно, не ученый - у Курочко была цепкая память, и был уверен, что раньше никогда и нигде не встречался с ним. А если не ученый и не какая-нибудь важная птица (а "птица" вряд ли сидела бы, терпеливо ожидая приема у Куцюка-Кучинского), так и не заслуживает внимания.
Курочко еще раз улыбнулся секретарше и поспешил в отдел порадовать Грача приятным известием.
Секретарша, заглянув в кабинет, доложила:
- К вам, Михаил Михайлович, следователь из прокуратуры, товарищ Дробаха. - И сразу отошла от дверей, пропуская: - Прошу вас...
Смотрела, как боком протискивается в кабинет человек в мешковатом костюме, проводила его любопытным взглядом и плотно прикрыла дверь.
Куцюк-Кучинский встретил Дробаху, стоя за столом. Приветствовал его легким наклоном головы и указал на кресло.
Дробаха, прежде чем сесть, подал удостоверение - заместитель директора внимательно изучил документ, видно, должность следователя по особо важным делам поразила его, так как, возвратив красную книжечку, протянул Дробахе руку и спросил услужливо:
- Что же именно может заинтересовать вас в нашем скромном учреждении?
Дробаха спрятал удостоверение, медленно опустился в кресло, выдержал паузу и наконец сказал:
- Не такое уж и скромное учреждение возглавляете, Михаил Михайлович. Не прибедняйтесь.
- Заместитель, только заместитель директора, товарищ Дробаха. А директор у нас, вероятно, слышали - академик Корольков.
- Только вчера разговаривал с ним.
- Случайно не ошибаетесь? Именно вчера Николай Васильевич вылетел в Одессу.
- Мы встретились с ним в аэропорту.
- Ничего не понимаю.
- Неприятная штука, Михаил Михайлович, однако должен поставить вас в известность: в одном из чемоданов пассажиров, отправляющихся в Одессу, взорвалась мина, к счастью, никто не пострадал.
- Диверсия? - широко раскрыл глаза Куцюк-Кучинский. - Хотели убить Николая Васильевича?
Дробаха снисходительно улыбнулся.
- Не совсем так, - уточнил, - но имеем основания считать, что кого-то из пассажиров...
- Невероятно! - искренне воскликнул Куцюк-Кучинский и вдруг запнулся. Неужели?..
Вспомнил: несколько минут назад Курочко сказал... Как же он сказал? Точно: "Машины разбиваются и самолеты..."
Неужели?..
Ишь прохиндей проклятый...
А может, пустое...
- Невероятно... - повторил дрожащим голосом. Посмотрел на Дробаху растерянно. - И вы пришли к нам искать злоумышленника?
- Ну зачем так категорично? Скажем: выяснить некоторые обстоятельства.
- Чем же я могу?..
- Николай Васильевич рассказал, что его чемодан стоял в приемной. Как вы считаете, не мог ли кто-нибудь воспользоваться этим? Может, секретарша?
- Наташа?
- Наталья Павловна Яблонская, если не ошибаюсь?
- Считаете, она причастна?
- Я ничего не считаю, Михаил Михайлович, я только знаю, что в одном из чемоданов, сданных в Борисполе в багаж, была мина с часовым механизмом.
- Но ведь Наташа!.. Что она может?
- Николай Васильевич сообщил, что не закрывал чемодан на ключ и после того, как дома уложил необходимые вещи, не заглядывал в него.
- Не верю, что Наташа могла сотворить такое.
- Кто кроме вас и нее знал, что Николай Васильевич вылетает в Одессу?
Куцюк-Кучинский задумался на несколько секунд.
- Конечно, шофер, - ответил, а сам подумал: "Неужели Курочко? Неужели мог пойти на такое? Какой прохиндей! Однако следует молчать. Только молчать, иначе начнут распутывать клубок и сразу выяснят, кто поддерживал Курочко... Станут известны некоторые негативные аспекты их дружбы, темные пятна..."
- Фамилия шофера?
- Петр Лужный.
- Еще кто?
- Неужели вы думаете, что отъезд директора института на симпозиум - государственная тайна? - улыбнулся Куцюк-Кучинский. Ему хватило нескольких секунд, чтобы овладеть собой и трезво взвесить ситуацию. Даже принять решение.
- Конечно, я так не думаю, - ответил Дробаха серьезно. - С вашего разрешения я хотел бы поговорить с Натальей Павловной.
- Пожалуйста, - с облегчением согласился Куцюк-Кучинский: по крайней мере, еще несколько минут на размышления.
Сидя в приемной, Дробаха успел присмотреться к секретарше, и она произвела на него приятное впечатление. Не какая-то миленькая вертихвостка, женщина еще молодая, но серьезная и время не теряла: разбирала утреннюю почту, а не читала какой-нибудь припрятанный в ящике увлекательный роман. И сейчас вошла в кабинет сосредоточенная и остановилась у дверей выжидательно.
- У товарища следователя, Наташа, несколько вопросов к вам, - сказал Михаил Михайлович и пригласил: - Идите сюда и садитесь.
Не удивилась и не встревожилась, прошла к столу спокойно, расположилась удобно в кресле и уставилась на Дробаху.
- Когда вчера приехал в институт Николай Васильевич? - спросил следователь.
- В десять. Может, немного позже.
- Он принес с собой чемодан?
- Ну что вы!.. - удивилась несообразительности следователя. - Чемодан занес шофер.
- Петр Лужный?
- Нет, за директором послали машину Михаила Михайловича. У Петра что-то испортилось.
- А я и не знал, - вставил Куцюк-Кучинский.
- Не хотела вас отвлекать: вы принимали представителей завода.
- Точно.
- Итак, - продолжал Дробаха, - шофер принес чемодан...
- И оставил его в приемной.
- Когда Николай Васильевич выехал в Борисполь?
- В начале двенадцатого.
- Значит, чемодан стоял в приемной немного больше часа?
- Да.
- Вы не интересовались чемоданом? Не прикасались к нему?
Возмущенно пожала плечами:
- Зачем?
- Прошу вас, - мягко сказал Дробаха, - припомните, вы все время, с десяти до отъезда директора, сидели в приемной?
Наташа задумалась на мгновение и ответила не колеблясь:
- Выходила дважды. Николай Васильевич просил принести из буфета бутерброды, а потом относила письма в канцелярию.
- Сколько времени заняло у вас хождение в буфет?
- Минут восемь - десять.
- А канцелярия далеко?
- Я еще задержалась там, - вспомнила секретарша. - Поговорили немного... Тоже минут десять.
- Не видели, кто-нибудь из посторонних заходил в приемную?
- Но ведь вход в институт только по пропускам.
- Может, застали кого-либо?
- Директор вызывал Андрусечко.
- Доктор наук, - вставил Куцюк-Кучинский. - Заведующий отделом. Известный ученый.
- Не заметили, кто выходил из приемной?
- Кажется, Курочко, да, - кивнула утвердительно, - Ярослав Иванович тоже заходил.
"Боже мой, - чуть не вырвалось у Куцюка-Кучинского. - И тут Курочко!"
- Больше никто не беспокоил директора? - спросил Дробаха.
- Потом к Михаилу Михайловичу заходил инженер Кремибский. Ну и шофер Петр. Сообщил, что машина исправна.
Дробаха увидел, как нетерпеливо заерзал в кресле Куцюк-Кучинский, и отпустил секретаршу. Когда та закрыла за собой дверь, молвил:
- Мне почему-то показалось, Михаил Михайлович: вы хотели что-то рассказать?..
- Да, один разговор, может, и не стоящий вашего внимания...
- Может, и не стоящий, - легко согласился Дробаха, - но на всякий случай...
- Был сегодня у меня доктор наук Курочко... - Куцюк-Кучинский снял очки: когда волновался, почему-то лучше видел. Вдруг подумал: сейчас он расскажет все о Курочко и в результате лопнет как мыльный пузырь их альянс с Норвидом. И плакала премия...
Но для чего ему раскрывать перед следователем все карты? Разве поступает так опытный игрок? Достаточно и намека, туманного намека, и всегда можно будет оправдаться и перед одним, и перед другим.
- Да, - повторил он, - заходил ко мне как раз перед вами один из наших заведующих отделами Ярослав Иванович Курочко. Человек уважаемый, доктор наук... - Объяснял так долго, чтоб найти нужные слова, чтоб и бросить тень на Курочко, и в то же время не очень большую. Наконец снова надел очки и закончил после паузы: - Показалось мне, что Ярослав Иванович настроен против директора и относится к нему как-то не так... А тут Наташа видела, как он выходил из приемной...
Дробаха подул на кончики пальцев, внимательно посмотрел на несколько смущенного Куцюка-Кучинского.
- И в чем это проявилось? - спросил. - Не могли бы вы немного конкретнее?
"А это уж дудки! - злорадно подумал Михаил Михайлович. - Посмотрю, как развернутся события, тогда, может, что-то и припомню, а сейчас - туман, белый туман, молоко, так сказать..."
- Пожалуйста, - ответил уверенно. - Товарищ Курочко жаловался на предубежденность директора по отношению к проблемам, разрабатываемым сотрудниками его отдела. Если хотите, на некоторую необъективность.
- Но это не возбраняется никому.
- Конечно, конечно, - даже обрадовался Куцюк-Кучинский. Подумал: он сделал свое дело и в случае чего всегда может сослаться на этот разговор. Он не утратил бдительности и своевременно сигнализировал. Если же Курочко ни в чем не виноват, это его предположение просто забудется. Довольный собой, незаметно потер пухлые ладони.
Дробаха поднялся.
- Не смею больше задерживать вас. Надо еще поговорить с шофером. Петром Лужным, если не ошибаюсь?
Куцюк-Кучинский проводил следователя до дверей.
- Наташа вызовет Лужного, - заверил прощаясь. Широко улыбнулся Дробахе и долго стоял возле закрытых дверей, все так же улыбаясь.
Надо же такое... Повернись все чуть иначе, и возможно, его личные проблемы разрешились бы сами собой...
Потрогал щеки, как бы стирая с лица улыбку, и подумал: нужно сегодня же поговорить с Норвидом. Так, ни о чем, но приголубить, чтоб потом не сопротивлялся.
Хорошее настроение вернулось к Михаилу Михайловичу. Все же жизнь удивительна и прекрасна, если точно знаешь, чего хочешь, и умеешь достичь поставленной цели.
5
Перед входом в магазин лежал, вывалив язык и тяжело дыша, рыжий пес. Стецюк остановился перед ним и спросил благодушно:
- Жарко?
Пес посмотрел на него умными глазами и, почуяв в вопросе доброжелательность, благодарно пошевелил хвостом.
- Вот так, дружище, - продолжал Стецюк, - сейчас всем жарко, но ты разлегся в тени и отдыхаешь, а люди в поле и в такую жару работают. Выходит, ты самый настоящий лентяй...
Видно, пес не обиделся: еще раз пошевелил хвостом и сделал вид, что хочет подняться, но только дернулся и растянулся еще удобнее.
- Точно, лентяй, - повторил Стецюк и подумал, что этого рыжего пройдоху надо было бы прогнать от крыльца, но не захотел связываться и тратить хоть какую-то энергию - еще может зарычать или укусить, а ему, Сидору Стецюку, сегодня никак нельзя портить настроение. Ведь сегодня хоть и обычная среда, а для него, что ни говори, день праздничный. Вон и Прасковья, покалякав с соседкой, направилась к магазину, еще услышит его панибратский разговор с рыжим псом и подумает, что ее муж совсем одурел от счастья.
Но то, что сегодня у них счастливый день, Прасковья знала так же твердо, как и Сидор.
Еще недавно в их семье все шло нормально, работа у Сидора была необременительная, но, как он любил говорить, ответственная и авторитетная - фактически исполнял обязанности адъютанта председателя колхоза Григория Андреевича Дороха, а точнее, как называли его сельские кумушки, был "магарычным бригадиром".
Действительно, еще несколько лет назад их председатель не мог обойтись без Сидора Стецюка: больной человек, что-то с давлением и сердцем, пьет лишь чай да пепси-колу, иногда в жару позволит себе стакан холодного пива, а уж про коньяк или водку и речи нет...
А где ты в городе или в райцентре достанешь запчасти без магарыча? Как уладишь дела на межрайонной базе или выбьешь минудобрения? Вот и выходит, что договаривается Григорий Андреевич, а замачивает Сидор. И хорошо замачивает, со знанием дела, щедро - в следующий раз и на базе, и в межколхозстрое для них зеленая улица.
Ну и пусть в селе называют Сидора "магарычным бригадиром", это ему до лампочки. Зато сколько марочных коньяков перепробовал - дай бог самому товарищу...
Какому именно товарищу, Сидор, правда, не говорил, но колхозники знали: Стецюк не врет, и в самом деле чин должен быть высокий.
"Профессия" Сидора наложила отпечаток и на его одежду (у него был купленный за счет колхоза костюм, белые рубашки и галстуки, однако он любил лишь галифе да кирзовые сапоги и со стоном засовывал свои ноги в хромовые туфли сорок четвертого размера).
Язык Сидора тоже стал особенным, даже его воспоминания. Они, как правило, начинались одинаково:
"Когда мы с самим товарищем Кристопчуком заказали две бутылки "кавэвэка"..."
Или:
"В тот вечер мы с товарищем Александровым культурно отдыхали в ресторане "Мельница" и закусывали бастурмой..."
Почему-то больше злились на Сидора сельские женщины (мужчины уже привыкли: что ж, человеку пофартило - организм спиртостойкий, а это талант, все равно что голос у Соловьяненко) - потому ли, что, собираясь в райцентр, Стецюк повязывал модный галстук в крапинку, или потому, что в мужской компании иногда намекал, что познакомился в ресторане с какой-то молодухой...
Что там, мол, наши бабы? Наши - малокультурные, юбки носят, как и двадцать лет назад, и обращение неинтеллигентное: ты ее обнимать, а она дулю скрутит или еще хуже - огреет, а в городе образованные, сами коленками светят...
Но размах Сидоровой деятельности постепенно сужался, в районе навели порядок, самых заядлых магарычников поснимали, и наконец Сидор, как ни страдало его самолюбие, пошел работать на ферму.
- Разжаловали в рядовые, - жаловался он, но пить стал значительно меньше, за свои не очень-то разгонишься, и этот поворот в его судьбе первой оценила жена.
- Рядовой, зато трезвый, - утешала.
Сидору такой аргумент не очень нравился, но что оставалось делать? Хотя, пожалуй, времени теперь имел больше и мог крутиться возле своих любимых ульев. Десять пчелиных домиков стояли у Сидора в саду - аккуратные, покрашенные в зеленый цвет, крытые оцинкованным железом. Даже журнал "Пчеловодство" начал выписывать Сидор и хвалился, что дело поставлено у него на научную основу.
Сидор не сунулся первым в магазин, видел, как мужчины в ресторанах пропускают впереди себя женщин, вот и уступил дорогу Прасковье, жена бросила на него удивленный взгляд, но уверенно поднялась на высокое крыльцо и направилась в открытую дверь.
Магазин в Щербановке назывался сельским универмагом, занимал он новое и весьма пристойное помещение: торговали тут всем - начиная от сахара и консервов и кончая одеколоном и готовой одеждой.
Чета Стецюков постояла в дверях магазина, разглядывая, не завезли ли случайно что-нибудь дефицитное. Продавщица Люба взвешивала доярке Анне конфеты и лениво переговаривалась с ней, в окно билась и жужжала муха, и черный кот не спускал с нее бдительного глаза.
Прасковья вздохнула раздосадованно. Ей хотелось, чтоб в магазине было как можно больше народа, вот бы она и высказалась: работа Сидора на ферме оказалась временной, ведь в колхозе, как и во всей стране, умеют ценить умных людей: что б ни случилось, в конце концов снова замечают и выдвигают.
А тут слушателей только двое: продавщица и Анна. Правда, слушатели что надо. Анне скажи слово, придумает еще десять и разнесет по селу, да и Любка не умеет хранить секретов, к тому же, кто ни идет мимо магазина, заглянет обязательно - просто поглазеть или купить чего-то: сельский информационный центр во главе с языкатой Любкой.
И Прасковья, лишь кивнув уважительно продавщице, направилась в угол, где лежала и висела готовая одежда. Нарочно стала спиной к продавщице и спросила не оборачиваясь:
- А где у тебя, Люба, шляпы?
Люба высыпала в ладонь Анне мелочь, лишь потом удивленно взглянула на Стецючку: шляп в селе, особенно летом, почти никто не покупал.
- Для чего вам? - спросила.
Прасковья только и ждала такого вопроса.
- Не понимаешь! - воскликнула торжествующе. - Сидору!
- Он же фуражку носит.
- Носил, - уточнила Прасковья, ликуя. - Носил, а сейчас он снова на руководящей работе и негоже...
- На руководящей? - не поверила Анна. - Это куда же его? Магарычных, говорят, всех ликвидировали...
Прасковья медленно повернулась к женщинам, смерила их уничтожающим взглядом.
- Так где у тебя шляпы? - повторила.
- Сейчас, тетенька, вынесу из подсобки. - Люба исчезла за открытой дверью с марлевой, от мух, занавеской, а Анна остановилась с кульком конфет и выжидающе смотрела на Прасковью. Потом перевела взгляд на Сидора, тот снял старый, помятый, в пятнах картуз, вытер рукавом вспотевший лоб. Улыбнулся смущенно, но вроде бы и победно.
- Бригадиры как будто у нас есть... - нерешительно начала Анна, - и завфермой... В парторги ты, Сидор, не годишься, поскольку беспартийный. Куда же?
Стецюк сделал таинственное лицо, хотел что-то сказать, но заметил предостерегающий жест жены и лишь переступил с ноги на ногу. А Прасковья выбрала из вынесенных Любой нескольких шляп зеленую, с большими полями, велюровую, надвинула на лоб Сидору и отступила, любуясь.
- Хорошо, - польстила Липа, - ну совсем руководящий товарищ.
- Сколько? - спросила Прасковья.
- Девятнадцать сорок.
- Сколько-сколько?
Люба повысила голос:
- Я же говорю, девятнадцать сорок, не так уж и дорого.
Прасковья хотела отчитать продавщицу: может, для кого-то и недорого, но целых два червонца за какую-то паршивую шляпу!.. Однако сдержалась - сегодня ее счастливый день и за это, в конце концов, можно заплатить.
И все же, поколебавшись немного, потянулась к серой, не такой шикарной, с узкими полями и явно более дешевой.
- Слишком большая! - решительно сняла с головы Сидора зеленую шляпу. - Вот эта, кажется, подойдет, - взяла серую, фетровую.
- К лицу, - похвалила Люба, - совсем здорово выглядит товарищ Стецюк.
- Считаешь? - подозрительно взглянула Прасковья: а вдруг подтрунивает?
Однако Люба смотрела серьезно, и только любопытство светилось в ее глазах.
- Такую шляпу сам Сергей Владимирович носит, - осмелился наконец вставить Сидор. - Директор кирпичного завода. Когда-то мы с ним обмывали в ресторане "Янтарь" кирпич на свинарники и выпили, значит, две бутылки трехзвездочного...