Но в сентябре уехала почему-то не на родину, а в Чехословакию. Работала в нашей комендатуре города Братиславы и оттуда перебралась, получив соответствующие документы, в Белград. Вышла замуж за югослава Маровича. Из Белграда она прислала несколько писем сестре, но та, запуганная мужем, ничего ей не ответила, и Анна сочла Секлетею погибшей. Муж ее работает в пекарне в деревне Каратурма, улица Вишнички, дом 44. Что касается нашей общей заботы, показала мало. Считает, что зимой сорок второго года многие были арестованы за аварию на станции и расстреляны. Связь массовых арестов с аварией ошибочна, как вы знаете. Но Анна подтверждает - муж ее сестры был среди арестованных, и она якобы написала прошение в комендатуру, что Сизов невоенный, непартийный и никакого вреда немцам принести не может. Мужа сестры освободили… Допускаю, многое правдоподобно, но по срокам не совсем совпадает. Так-то, - заключил Дмитрий Алексеевич, - Но мои данные - ничто по сравнению с сообщением о Караваеве. Понимаете, Андрей, мне всегда казалось, что за старогужской трагедией стоит какой-то человек. Один, я уверен, но кто?
- Что будем делать?
- Искать Караваева.
- Каким образом?
- А это, Андрей, предоставьте уж, пожалуйста, нам.
МАРТ. 1942 ГОД
День был банный. После работы Юрий запихнул пару чистого белья, мочалку и обмылок в свой футбольный чемоданчик и собрался к Бонифацию. Катюша настаивала, чтобы он прежде поел, и, наверно, настояла бы, не приди Толмачев. Он рассказывать ничего не стал, лишь заторопил:
- Бонифаций за тобой послал. Велел быть как можно быстрее!
Оставив Катюшу, уже накрывавшую на стол, Юрий выскочил из дома, на ходу накидывая полушубок.
- Что случилось, не знаешь?
- Не знаю. Только в предбаннике раздеваться начал, как подлетает Бонифаций: "Беги за Токиным! Одна нога здесь, другая - там. Есть важные новости!"
В кассу стояла очередь, но Бонифаций встретил прямо на лестнице.
- Разденешься у меня…
Когда вошли в каморку Бонифация, тот запер дверь на ключ.
- Вчера Караваева видели с шефом гестапо. Парень, который видел, надежный человек. Караваев сделал все, чтобы его не заметили. Без пропуска юркнул назад в парадное. А сегодня утром еще один верный человек сообщил, будто в пьяной компании Караваев хвастался, что скоро фрицы арестуют всю красную сволочь. Что скажешь?
- Неожиданно как-то, - протянул Токин, стараясь прикинуть, насколько тяжело может сказаться связь Караваева с гитлеровцами на делах организации.
"Во-первых, он знает руководство. Если предал, немцы заберут прежде всего нас. Остальных знает плохо. Недаром так настаивал на составлении полных списков… А зачем нам списки, когда мы не только в лицо и по фамилиям своих знаем…"
- Неожиданно, - снова повторил Токин. - Твои предложения?
- Уходить из города всем, кого он знает. И как можно быстрее. До вечера время есть. Засветло вряд ли арестовывать будут. Побоятся. Скорее всего ночью.
- Но ведь это конец нашей организации?
- Не худший конец. Если все обойдется, можно, отсидевшись где-то, вернуться.
- Где отсидишься? Нет, если уходить, то с оружием пробиваться к своим. Сейчас фронт ближе, чем когда прорывался лейтенант. Послушай, Бонифаций, а ты уверен, что тревога - не пустое?! Мало ли почему человек оказался рядом с немцем?
- С шефом гестапо! А насчет компании - тоже болтовня?
Довод был убедительным, и Токин надолго задумался.
- Хорошо, - сказал он, наконец приняв решение. - Предупреди штаб. Всех, кроме Караваева. В полночь собираемся у старой часовни на Коломенском кладбище. Одеться потеплее, захвати продукты. Оружие возьмем из первого тайника.
Карно кивнул. Ему ли не знать про первый тайник? Это была его идея - сделать резервный склад оружия в подполе старой часовни. Почти тридцать гробов с автоматами, патронами и гранатами перевозили они в часовню, надежно укрыв от любого досужего глаза.
- А ты-то сам как?!
Старый Бонифаций хмыкнул.
- Спасибо, что вспомнил, - он задрал подол клеенчатого фартука и отер лицо, лоснившееся от пота. - Но я останусь. Мне, старику, давно умирать пора, глядишь, все обойдется и вновь смогу ребят собрать. Ты твердо решил за линию фронта?
Почти до десяти часов Токин обходил штабистов. Не застал только троих. Но никому объяснять ничего не стал, лишь предупредил, что сбор по тревоге. Перед ним стояла проблема личная: как быть с Катюшей? Лучше всего ей перебраться назад, к Генриэтте. Брать женщину в трудный поход за линию фронта смысла не имело. Сказав Катюше, что намечается многодневная операция и что она не должна волноваться, если он задержится, Токин с трудом успокоил ее и помог собрать необходимые вещи. Только сейчас увидел, что у Катюши практически ничего нет, - весь гардероб уместился в узелок, чуть больше бабкиного с пасхой. Он проводил ее к Генриэтте, запретив говорить подруге что-либо. На место сбора пришел с опозданием минут на десять, но у часовни встретил лишь троих - Кармина, Толмачева и Купреева. Потом подошли остальные. Вновь повторил все, что он рассказал первой тройке.
- Чертовщина какая-то! - сказал Кармин, настроенный чрезвычайно благодушно. - Мы и тебя с немцами видели. Да еще в обнимку, но паники никто не поднимал.
Толмачев поддержал.
- Старому Карно страхи под кроватью уже мерещатся. Если бы его слушали, когда играли, то и до финальной пульки России не дошли.
- Тут не финальная пулька. Свинцовой пахнет, - сказал Купреев. - Да только мне тоже мало верится. Бывают совпадения. Как бы дров не наломать.
- Правильно ли уходить всем штабом? Это же конец организации!
- Но Караваев знает нас, и любому оставшемуся конец, - сказал Токин. Он был в странном положении взывающего к побегу. - Гибнуть бессмысленно, когда можно уйти за линию фронта и вернуться сюда с победой.
- Отложим решение до завтра. Утром встречусь с Караваевым и поговорю по душам. Как считаешь? - предложил Кармин.
- Завтра может быть поздно.
- Ну если так! Перепуганный волк любой овцы слабее.
Это было оскорбление, но Юрий сдержался.
- Я, как руководитель, приказываю покинуть город. Лыжи и оружие готово. Здесь, под полом, - он топнул ногой.
- Что касается меня, то я остаюсь, - отрубил Кармин. - Выдумке Бонифация не верю. Убежден: Караваев свой парень.
Наступило молчание, тягостное, казалось, бесконечное, хотя длилось оно, может быть, и мгновение - в такие минуты ощущение времени притупляется.
У Токина не было конкретных фактов, а без них доводы, пусть самые горячие, неубедительны. Особенно в споре с Карминым, отношения с которым уже давно сложились своеобразно. В памяти Токина, будто вчера это было, всплыла старая ссора, чуть не дошедшая до драки. На танцульках в "железке", так называли клуб паровозного депо. И если бы не взрослые мужики, не давшие в обиду лучшего нападающего команды железнодорожников, неизвестно, чем бы тогда кончилось. Но Токин надолго запомнил неприязненное выражение глаз Кармина. Потом, когда сошлись в одной команде, вражда внешне вроде бы затухла. Но стоило только возникнуть конфликтной ситуации, Кармин непременно, даже если был явно не прав, оставался в оппозиции к своему капитану, которого и капитанство-то признавал лишь потому, что играл Токин отменно.
- Помнишь, голосовали, что последнее слово в критических ситуациях за мной? Я считаю ее таковой! - взвился Токин.
- А я не считаю. И пошел-ка ты, начальник… Если паникеру власть дать, весь народ со страху в штаны наложит!
Не будь последней реплики Кармина, Токин, возможно, и смирился бы: сомнения терзали его первым, когда Бонифаций рассказал о Караваеве. Но обвинения в трусости Токин снести не мог.
- Я слагаю с себя полномочия руководителя организации, поскольку штаб мне не подчиняется. Но вот когда попадешь в руки оберштурмбаннфюрера Моля и начнешь ребят продавать, тогда вспомнишь мои слова. Я в предательстве товарищей участия принимать не буду. Командуй, Кармин. Кто хочет - со мной, кто хочет - с ним!
Токин отворотил угловую плиту и извлек из-под пола лыжи, автомат, два диска и пару гранат, увязал в рюкзак, валявшийся во время спора в углу. Ребята стояли полукругом и, не выйди Токин из часовни столь поспешно, наверное, последовали бы за ним. Но он пошел, не оглядываясь, лишь чувствуя на своей спине осуждающие взгляды. Когда он завернул за обломок кладбищенской стены и оглянулся, ребят уже не было видно. Да и сама часовня гляделась расплывшимся фиолетовым пятном на фоне голубоватой промокашки.
Юрий вздохнул. Шевельнулось сомнение. Потом пришел страх перед дорогой, которую предстояло пройти в одиночку. Он подавил в себе и страх и сомнение, понимая, если отступит - жизни ему нет. Он слишком резко обрубил концы, сдав полномочия и не сумев завоевать ребят.
И все-таки не решался уходить. Долго стоял на круче Гужа и смотрел в сторону кладбища. Он не чувствовал холода. До рези в глазах всматривался в темноту. Временами ему мерещились скользящие по снежной целине фигуры ребят.
"Как же так? Как же так?! Я не могу уйти один… Это же предательство. Но если вернусь, они уговорят меня остаться совсем. И останутся сами. А я чувствую, что Бонифаций прав. И мне напускная храбрость Караваева казалась подозрительной. Если он действительно продался врагу, то объяснимо, почему он такой безумно храбрый! Начнут брать ребят… А я ушел?! - Юрий чувствовал, как в груди растет резкая боль - такое ему приходилось испытывать лишь после обидно проигранного по его вине матча. - Нет! Они должны пойти за мной! Помитинговав, они поймут мою правоту…"
У Юрия не было и тени страха перед возвращением домой. Он даже не думал о немцах, о том, что случится, если они ворвутся в его комнату. И только гордыня, боязнь показаться смешным в глазах парней, которых хорошо знал и уважал, не позволили Токину принять окончательное решение о возвращении.
Стоять на месте стало зябко, и он двинулся к опушке леса, угадывавшегося в темноте. Он так был поглощен своими мыслями, что не обратил внимания ни на храп лошади, такой громкий в морозной ночи, ни на немецкую речь. Только окрик из темноты: "Хальт!" - заставил его остановиться. И еще не соображая, что делает, он сорвал с плеча автомат и пустил длинную очередь на голос. Потом лихо скатился с крутого берега Гужа и вдоль обрыва побежал в сторону от давно спавшего города. За спиной, где-то вверху, прогрохотало несколько ответных очередей, но пули уже не могли догнать его внизу. Чувствовалось, что фашисты палили наугад. Тем не менее путь назад был отрезан.
Токин шел легким накатистым шагом, шел до утра, а когда забрезжил восток, резко свернул с проезжей дороги и, забравшись в глубь леса километра на два, как медведь, забился под огромную, вывороченную с корнем сосну.
Стряхнув с корней снег, он устроил себе мягкое и, главное, сухое кресло. Устало уселся в песок, зажав автомат между коленей. Оружие было ему сейчас не нужно. Он заснул как убитый. Его можно было брать голыми руками.
Штаб сразу же разошелся по домам. Договорились вечером следующего дня собраться у тетки Толмачева. Пробравшись домой, Кармин лег спать. Едва задремал, как раздался грохот в дверь. Испуганная мать в одной рубашке кинулась к запорам. От сильного удара дверь распахнулась, и с автоматами наперевес в комнату ворвались трое гитлеровцев. Потом вошел четвертый и, подойдя к постели, на которой сидел заспанный, ничего не понимающий Кармин, сказал:
- Я тебя знаю. Ты есть Кармин Александр. Собирайся.
Сборы заняли несколько минут. Мать, так и оставшаяся в одной рубашке, металась между шкафом и кухней, пытаясь сунуть в небольшой мешок и одежонку потеплей, и харч пощедрей. Но немец, выводивший Кармина, перехватил котомку и бросил ее вперед своим товарищам. Что-то сказал по-немецки под общий гогот. Обернувшийся Гельд, это был он, пояснил:
- Вряд ли ему потребуется так много еды!
Мать не слушала немца, причитая: "Куда же ты, куда?" Она кинула платок на плечи и бросилась за сыном, но стоявший у дверей солдат ударом отогнал ее назад, в горницу. Гельд опять пояснил:
- Не выходить. Расстреляю. Днем придешь за справкой в комендатуру.
Кармина везли в крытом грузовике, везли недалеко, как подсчитал Александр, не больше двух кварталов.
"Гестапо находится дальше", - прикинул он, а сердце сжалось дурным предчувствием, захлебнулось стыдом, что не послушался Токина.
Но пожалеть об этом у него еще будет время. И начало оно свой отсчет через минуту, как только замер грузовик. В кузов, раскачав, как бревно, кинули тело. Александр не без труда признал окровавленное лицо Толмачева - изо рта текла кровь, переносица вспухла пирогом. Перевесившийся через борт Гельд сказал, обращаясь к Кармину:
- Если будешь сопротивляться, пристрелят без следствия. Он пытался взорвать немецких солдат гранатой. Он - смертник.
Потом машина вновь закрутила по улицам и наконец застряла на одном месте. Александр, сидевший в глубине кузова, не мог распознать улицу. И только когда несколько раз повторилась фамилия "Токин", понял, что они стоят у Юркиного дома. Немцы долго и громко ругались. Грузовик, так и не приняв никого, двинулся дальше. Зато с каждой новой остановкой в кузов заталкивали очередную жертву. Кармин сидел, зажав голову руками, не глядя на новеньких, чтобы не закричать от отчаяния. Токин был прав лишь наполовину - брали не только членов штаба. Список арестованных оказался настолько широк, что, когда в кузов бросили старика Бонифация, Кармин зажмурил глаза и застонал.
Карно пробрался к нему вплотную и, сев на трясущийся холодный пол, по которому каталось тело Толмачева, свистящим шепотом произнес:
- Я же говорил вам…
И умолк. В слепой ярости Кармин начал озираться, ища случая рвануться из кузова, но на борту, держась одной рукой за крепежку брезентовой крыши, а другой стискивая автоматы, сидели двое фашистов. Прежде чем он допрыгнет до одного, второй трижды прошьет его очередью.
"Надо сделать это на остановке", - подумал Александр. Когда грузовик остановился еще раз и солдаты соскочили вниз, Кармин кинулся к борту. Грузовик стоял в глухом дворе гостиницы "Москва". Двор был полон немцев и полицаев. Один из них с повязкой кричал стоящим у входа:
- Принимай вторую группу! Скоро прибудет третья!
Гельд скомандовал:
- Выходи!
И погрозил пистолетом.
Кармин тяжело выпрыгнул из грузовика. Поодиночке, они вылезли на брусчатый двор, служивший некогда разгрузочной площадкой гостиничного ресторана, в котором столько раз обмывали очередную победу команды.
Карно помог Толмачеву, пришедшему наконец в себя, подняться, но подскочившие полицейские пинками сбили его с ног. Двое полицейских подхватили обмякшее тело, как мешок с зерном, и поволокли в дом.
Когда Кармин стал подниматься по лестнице на второй этаж, он вдруг представил себе, как еще прошлым летом притащил сюда Ритку Черняеву к ребятам из сборной клубов Ленинграда. Мастера прибыли в Старый Гуж на товарищеский матч. В их составе был пяток немножко состарившихся знаменитостей, делавших сбор, но не игру. Счет оказался 3 : 0 в пользу "Локомотива", но настроение у гостей было отличное. И вечером в большом "люксе" накрыли стол. Было весело как никогда. Ему, Кармину, предложили вместе с Токиным подумать насчет переезда в Ленинград. Обещали работу и отличные условия для тренировок. Играл патефон, кружились пары, а на душе было так захватывающе легко, что казалось, кружению не будет конца.
"Неужели в тот же номер?! - испуганно подумал Кармин. - Точно".
Комнаты, правда, были разгорожены, и из каждой пробита в коридор отдельная дверь с решетчатым окном. Мебели никакой. Вдоль стены стояло человек десять - и от этого просторная комната показалась тесноватой. Кармин узнал в лицо трех ребят с электростанции. Карно сидел в углу, по-турецки скрестив ноги, и внимательно смотрел на входившего Кармина. Гнетущая тишина стояла в комнате. Только за стеной стонали, страшно, навзрыд, и Кармину показалось, что он слышит, как больно Толмачеву.
Александр опустился на пол рядом с Карно. Исподлобья оглядел стоявших у стен. Кроме знакомых лиц, подавленных не то чтобы страхом, скорее обстановкой, непривычной и тревожной, увидел двух подозрительных типов и потому решил быть осторожным и ни о чем пока не спрашивать.
Но Карно поступил иначе.
- Где Токин? - одними губами спросил он.
- Ушел за линию фронта.
- Один?!
Кармин, собравшись с мужеством, признался:
- Мы отказались идти с ним, сочтя его решение паникой.
- Да! Как были сопляками, так и остались! Без Пестова вы бы не только первенство России не выиграли - по мячу ударить не смогли. Я-то старый дурак! Следовало все взять в свои руки… - Он умолк.
- Что теперь говорить, - Кармин пожал плечами. - Видно, все здесь.
- С размахом аресты проделали! Если верить полицейским и прибудет третья партия, то человек сорок наберется.
- Караваев не мог знать стольких. Мы же пятерками…
Один из стоявших странных типов опустился на пол рядом с Карно, и тот ничего не ответил. Разговор прервался. Так они и остались сидеть, думая каждый о своем, но, в сущности, оба думали об одном.
Переодевшись в рабочую одежду, Сизов только направился ко второй топке - вчера барахлил основной манометр, - как сверху, по железной лестнице, раздалось звонкое цоканье подков и ноги солдат показались в люке. Ганс Данцер, полуспустившийся из люка, показал рукой на Сизова. Солдаты подошли к Алексею, и один из них взял за плечо. Данцер с верхней площадки распорядился:
- Вы, Сизов, должны следовать за солдатами. Вам объяснят, за что вы арестованы.
- Я арестован?! - Сизов сделал испуганное лицо и судорожно облизнул сразу запекшиеся губы. - Но за что?!
Немец, державший его за плечо, подумал, что тот отказывается идти, и коротким толчком в спину отбросил хлипкого Сизова к основанию лестницы. Сизов не удержался на ногах и осел на первую ступеньку. Пытаясь схватиться за поручень, он больно ударился спиной об угол. Спина ныла, но он суетливо начал подниматься вслед за солдатом, а второй конвоир шел сзади, покрикивая:
- Шнель, шнель!
У выхода из котельной стоял грузовик. Поднимаясь в кузов, Сизов бросил взгляд на электростанцию. Увидел часы. Они показывали четверть десятого.
Всю дорогу Сизова трясло внутренней дрожью. Когда его вели по лестнице гостиницы "Москва", он шел, втянув голову в плечи и почти не глядя по сторонам, словно боясь, что увидит еще что-то более страшное. Его ввели в большую комнату с номером 03 на двери. Она была залита ярким солнечным светом. Справа, в дальнем углу, стоял стол с пишущей машинкой, за которым сидел солдат. Рядом с ним ефрейтор Гельд. У дивана, напротив маленького столика с бутылкой водки и какой-то закуской - Сизов сразу не рассмотрел - стоял гитлеровский офицер, раскачиваясь с носков на пятки и похлопывая куском тяжелого черного кабеля по руке в такой же черной перчатке. Казалось, что и кабель и перчатки сделаны из одного материала. Сизов, войдя в комнату, вежливо и быстро поклонился:
- Здравствуйте!
Это было, видно, столь нелепо, что немцы громко и открыто засмеялись, а Гельд с сарказмом ответил:
- Добрый день, господин Сизов.
- Да уж какой он добрый, если с работы прямо сняли. А там дел хватает…