Я и спорить не стал. Правы они. Вечереет. Вечером же, а, особенно, ночью следует быть дома.
– А сигнал? – спросил я уже на пороге кабинета. – Какой сигнал я должен подать?
– Я думал, ты позабудешь.
– Как видишь, нет. Все-таки любопытно, мне запеть "Боже, Царя храни", дать два зеленых свистка или еще что-либо в том же духе?
– Посветить в окно фонариком. И, для подстраховки – фонарики отчего-то портятся в самый неподходящий момент – запустить красную ракету.
– Ракету?
– Сигнальную. Проще не бывает. Открыл окно, дернул за веревочку, и все, запуск осуществлен.
Он вытащил из ящика трубку со шнурком, меньше школьного пенала.
– Ага. Сигнальная ракета. Понятно, – и, спрятав пиротехническое изделие в карман, я пошел. Человек-арсенал. Ракета, пистолет, а дома еще топор и баллон с какой-то гадостью.
А ведь Эрик Соломонович ситуацию предвидел, не зря приглашал меня погостить. Но ведь придется возвращаться. Сейчас, по крайней мере, мне обеспечены наблюдение и подмога.
Я шел быстро, но вечер надвигался еще быстрее. Себе я казался шаром, круглым биллиардным шаром. Не потому, что живот круглый, а просто – катаюсь, как неприкаянный, от борта к борту, никак в лузу не попаду. Либо кий кривой, либо маркер.
Докатился до дома аккурат, когда солнышко коснулось горизонта. Успел. Мимо двери в подвал прошел с опаскою. С опаскою же поднялся по лестнице, багровой от пробившихся сквозь пыльное окошко закатных лучей. Инферно, а не лестничная площадка.
На площадке я разминулся с Володей. Тот спешил в пивную, но не пиво пить, а работать – чинить пивопровод.
В квартире тоже полыхал закат, но уже сквозь окна чистые и большие. Вспомнил, как мыл их особой стекломойной жидкостью двойного назначения: ее еще и пить умудряются. Не летом, летом опасно. Зимой, в мороз берут выстуженный железный прут, а лучше уголок, и по нему пускают стекломой. Всякая дрянь на железо примерзает, а очищенный спирт течет прямо в стакан. Морозная очистка, русский гений.
О стекломойной жидкости я думал специально, чтобы одно воспоминание о ней отбило желание выпить. Не то, чтобы я ее пил, нет, не случалось. Но людей, ее пьющих видел. И совсем не последних людей. Только уподобиться им не желал. А они, те люди, тоже ведь не со стекломоя начинали. С водочки, некоторые даже с коньячка.
Маркиза сидела на спинке дивана и вид у нее был неважный. Похудела, осунулась, шерстка не блестит. Зато глаза сверкают пронзительно, и когти все – наружу.
Я ее снял, вернее, хотел снять со спинки дивана, да не тут-то было. Маркиза фыркнула и предупреждающе подняла правую переднюю лапу. Боевую. Не знаю, оцарапала бы она меня, нет. Проверять не хотелось. Но чувствовал себя я прескверно. Неладно что-то в нашем королевстве, коль кошки на хозяев осерчали. Может, псиной от меня пахнет? Наступил я на песий след и домой занес?
Я проверил воду в маркизиной плошке. Есть вода. Проверил еду. Есть и еда, лучший из кошачьих кормов, купленный у надежного продавца. Поправил когтеточку, висевшую на стене и уже порядком изодранную. Что я еще могу для Маркизы сделать? Колыбельную спеть?
Пользуясь остатками света, я навел порядок на кухне, залил в лампу керосина, вставил в подсвечники – их у меня четыре, фигурные, работы местного мастера, – новые стеариновые свечи. Положил на подоконник сигнальную ракету, Открыл форточку. Проверил фонарик, лампочка светила, как должно. На стол положил пистолет, рядом баллончик с газом. Подумав, газ убрал в карман: в комнате брызгаться – себе хуже. Кто их знает, маньяков, какова у них устойчивость к неизвестным газам. Я рыдать буду, кашлять, сознание терять, а он вдруг нечувствителен? Невеселая тогда меня ждет судьба.
Пистолет тоже газовый, но эффект от него перекрывает возможные неудобства. Сам видел. И что это за патроны такие? Явно не перчик. И не кураре. С огоньком патроны.
Переложив предметы еще и еще – не то, чтобы искал удобство а так, чтобы привыкнуть к ним, – я зажег лампу, вымыл руки с мылом, чтоб не пахли керосином, и стал ждать.
Дом наш самый обыкновенный. Звукоизоляция паршивая, шепота соседей не слышно, но если говорят в полный голос, разобрать можно. Ну, а если начнут кричать, выясняя, куда уходят деньги, получается совершенный эффект присутствия. На счастье, кричали редко, чаще телевизор бубнил за стеной, зато уж до поздней ночи. Но без электричества телевизор не работает.
Потому, наверное, и тишина.
Даже трубы не поют.
С трубами все оказалось просто – в кране не было воды. Хорошо, я запасливый. Тридцать литров питьевой, сто – бытовой. Переможемся.
Выглянул в окошко. Сумерки еще не сгустились, видно далеко.
На удивление никого не увидел. Не маньяка, маньяк, поди, придет ночью, а людей обыкновенных, тех, которые ходят в пивную, ходят в гости, ходят просто так. Даже в дождь ходят, в непогоду, а сейчас, когда и тепло и сухо – пустынь.
Или, напротив, все в пивной? Сидят в пивной и не шагу домой. В пивной и карантин не страшен, пиво делают здесь, в районе.
Скрипнула дверь – рядом, на лестничной клетке.
Я не вздрогнул. Дело привычное – дверь. Хоть часы сверяй. Соседка Вера, жена Володи, пошла в подвал. Она каждый вечер туда ходит. Грибы выращивает, вешенки, и в пивные сдает, на закуску. Я пару раз их попробовал – не в пивных, просто по-соседски угостили. На любителя, а я не любитель, я профессионал. Или воображаю себя таковым.
Я слушал, как Надя спускается по лестнице, как открывает дверь в подвал, но дальше мои слух был бессилен. Мой, но не Маркизы. Кошка подняла голову, вслушиваясь в молчание дома. Тишина ей не нравилась – кончик хвоста нервно вилял, шерсть поднялась. Внезапно она взвыла. Вой ее был тише давешнего, но нервы мои оказались перетянутыми, и я вздрогнул от души.
Маркиза тут же умолкла, и только поэтому я расслышал короткий сдавленный крик.
Что делать?
Звать подмогу? Причина – кошка воет. Слабовата причина. Этак операцию сорвешь без всякой пользы. Я прислушался. Крик не повторился. Ну и что – крик? Вера мышку увидела, в подвале они водятся, а соседка мышей боится до обморока. Ведь я сам днем проверял – пустой подвал, никаких маньяков. И вообще, у нее муж есть, пусть и смотрит.
Ах да, он же в пивной.
Ладно, раз подвал пустой, то я могу с чистой совестью посмотреть, что и как. Вдруг и в самом деле нужно помочь Вере от мышей отбиться.
Топор я оставил в комнате: увидит Вера меня с топором в подвале, перепугается еще больше. Прихватил баллончик – из всего арсенала он выглядел самым безобидным.
В одной руке – баллончик, в другой – фонарик. Иду моль травить подвальную, муравьев или тараканов. Сейчас отругаю Веру, чтобы не пугала народ зря, и назад, на пост, кусочком бесплатного сыра работать.
Не обращая внимания на протесты Маркизы, я вышел на лестницу, спустился вниз, стараясь не споткнуться. В кино герои, а больше героини постоянно спотыкаются, роняют фонарики, пистолеты, мобильники, падают сами, и, вместо того, чтобы быстренько встать, только беспомощно визжат, пока к ним приближаются чудовища и маньяки.
Ну, я не в кино.
Я в Теплом.
Подвал был столь же неприветлив, как и днем, но я шел по нему по-хозяйски, высвечивая мощным лучом галогеновой лампочки амбарные замки, трехколесный велосипед без педалей и цепи, дырявое корыто и прочее добро, которое прятать под замок глупо, а выбросить жалко, вдруг пригодится.
Вот и моя клетушка, а следующая – соседей. Дверь открыта, похоже, горит огонек, но мой фонарик его забивает.
– Вера, ты здесь? – позвал я.
– Ой, Корней Петрович, вы? – отозвалась соседка.
– Я, я, – зря, что ли, немецкий в школе учил. – Ты, Вера, зачем кричала?
– Мне просто показалось, – ответила она. – А что?
Спрятав баллонщик в карман, я заглянул в отсек. Вера, стеллажи, грибы, никаких маньяков.
– Ничего. Нервы.
– Ой, у меня тоже, после вчерашнего. Какой ужас! На улицу выйти страшно. Как она, ваша санитарочка?
– Поправится, надеюсь – бабе Насте шестьдесят четыре года, а она все санитарочка. – Раз только показалось, я пойду.
Вера занялась вешенками, а я поплелся назад. Хорошо хоть, подмогу не позвал. То-то опозорился б.
Жаль, не спросил, что именно показалось соседке. Ладно, не важно. Пусть хоть крысиный король явится, я больше из квартиры ни ногой. Заварю свежего чаю и буду читать про африканские приключения. Очень успокаивает.
Пробыл в подвале я дольше, чем думал: на лестнице было темно, сумерки перешли в ночь. Вдалеке громыхнуло. А, это тучи грозовые наползли, оттого и тьма. Только-только подсохло, и на тебе. Одно слово – Топлое.
Узкий пучок света фонарика едва не сметал пыль со ступенек. Ярко светит. Но только в одном направлении.
На середине лестничного пролета я вдруг понял, что за мной кто-то идет. Не просто идет – крадется.
Я хотел было развернуться – резко, внезапно, – как в спину мне уперлось что-то острое.
– Не двигайтесь, доктор!
Глава 12
Я замер.
– Погасите фонарь, он слепит.
Развернуться, да и врезать фонарем? Плохая идея. Лучше послушаюсь и погашу.
– Очень хорошо
Неизвестный не говорил – шептал, а шепот узнать трудно. Но мне казалось, что человек за спиною мне знаком.
Чужая рука схватила меня за запястье. Странно. Он что, пульс мой считает? Насчитает изрядно, сердце колотится бойко.
– Фу… – в шепоте чувствовалось облегчение. – Вы живой!
– Живой, – подтвердил я. – Пока.
Неизвестный отпустил запястье и убрал острие от спины.
– Вам нельзя домой.
– Почему?
– Они могут быть там, внутри.
– Они?
– Упыри.
Грохнуло ближе. Надвигается гроза.
Я осторожно повернулся. Нет, слишком темно.
– Я боялся, что и вы упырь, – признался невидимка.
– Я не упырь, – на всякий случай сказал я.
– Тише, тише пожалуйста. Они услышат!
– Упыри? – перешел на шепот и я.
– Именно. Слух у них неважный, у молодых, шептать можно. Но громко говорить опасно.
– А у старых?
– Здесь нет старых. Надеюсь, нет.
Сверкнула молния, еще неблизкая, но вспышки хватило, чтобы я разглядел собеседника. Петренко, министр финансов из Волчьей Дубравы. И в руках – кол.
Прав был Ракитин, маньяк сам пришел ко мне. А я, вместо того, чтобы отсиживаться за закрытой деверю, пошел по подвалам бродить, глупец. Вот и добродился.
– Я промедлил, – прошептал Петренко, – нужно было раньше. Но пока сообразил, пока решился…
– На что?
– Действовать. Я ведь долго сомневался, не верил, что Баклашова упырь. Случайность помогла…
Дослушать я не успел. Еще раз сверкнула молния, яркая, слепящая, оглушительно ударил гром – и я бросился вверх, забежал в квартиру и захлопнул за собой дверь. То ли молния ошеломила Петренко, то ли он просто не хотел меня убивать, раз уж я не упырь, но преследовать он меня не стал. Только крикнул отчаянно
– Доктор, вернитесь!
Нет уж, не дождется. Кто знает, что еще придет в голову упыреборцу из деревни Волчья Дубрава.
Нужно подать сигнал, пусть могучая кучка с ним разбирается. Я свое дело сделал – остался живым. Большего желать грешно.
Я проверил замок, сначала наощупь, потом вспомнил, что держу в руке фонарь, и включил. А чего смотреть, замок простенький, модель "честное пионерское", никаких секретов, либо открыт, либо закрыт.
Батарейки садились прямо на глазах, луч из ослепительно белого он стал тусклым, потом совсем желтым… Не напасешься батареек, старятся быстро. От переживаний? Или от грозы?
Опять молния, опять гром, да такой, что дом вздрогнул. Близко лупит, прямой наводкой. Как там Маркиза? Коридорчик маленький, тесный, короткий, но пока я шел по нему, молния ударила еще дважды. Впрочем, и шел я медленно, все слушал, как кричит за дверью Петренко, все просит вернуться. Ничего, сейчас все кончится.
На порожке комнаты лежал темный бесформенный комок. В свете угасающего фонаря я несколько секунд бездумно глядел на него, и лишь потом понял, что это – Маркиза.
В свете очередной вспышки я увидел силуэт. Кто-то стоял посреди комнаты. Враг.
Медленно я поднял фонарик и посветил в лицо. Передо мною была гражданка Баклашова, та, чье тело исчезло после вскрытия в прозекторской нашей больницы. Не сестра-близнец: следы, оставшиеся после секции, еще не затянулись. Вид ее час назад поверг бы меня в ужас, панику, оцепенение, но теперь я чувствовал только гнев – жаркий, всеохватный гнев, когда не думаешь ни о чем, а только хочешь – уничтожить.
Уничтожить, потому что убить мертвого невозможно.
Топор валялся на полу. Я наклонился, чтобы поднять его, но не успел – сбил с ног удар по голове. Фонарь отлетел, ударился в стену и разбился. Она двигалась быстро, слишком быстро, но удар молнии заставил ее замереть на несколько мгновений, достаточных, чтобы достать пистолет из кобуры. Достать достал, а выстрелить не сумел. Еще один удар по руке – и рука хрустнула, а пистолет улетел во тьму. Страха не было, только злость. Придется – зубами стану рвать. Но прежде попробую баллончик Нафферта. Новая молния, дом опять дрогнул. Я успел-таки вытащить баллончик, Лег он в руку удобно, даром что левая, большой палец попал в выемку, тут не перепутаешь, на себя не направишь, и когда упыриха склонилась надо мной, я нажал кнопку.
Струя газа угодила в грудь – и плоть занялась синим огнем. С шипением Баклашова отшатнулась от меня, бросилась к окну и, разбив собою стекло, выпрыгнула наружу.
Звук падения за громом я не расслышал. Подошел к окну. Выглянул. Никаких сигнальных ракет не требовалось – пламя охватило Баклашову целиком, жадное, беспощадное пламя.
Когда Ракитин подбежал к дому, хлынул ливень, но и ливень не мог угасить огонь. Плоть сгорала, превращалась в пепел, потоки дождя смывали его, обнажая скелет.
Из темноты подтянулись Виталик и Сергиенко.
Мы – они внизу, а я из окна – молча смотрели на работу огня и воды.
Гнев ушел, но я не чувствовал ни облегчения, ни покоя.
Я понимал мало, очень мало, но одно было несомненным: ничего еще не кончилось, все только начинается.