– То-то и оно! – торжествующе заключила моя собеседница. – Я и говорю, не стоит про таких в газету…
– Да у нас главный герой шофер, который ее сбил, – попыталась я оправдаться. – В том плане, что слишком много в последнее время наездов стало. Пора бить тревогу.
– Милиция куда смотрит?! – сурово возразила Алевтина Николаевна. – Прежде, бывало, на каждом углу милиционер стоял, и никаких наездов не было! Ни маньяков, ни убийств этих заказных…
Мне подумалось, что Алевтина Николаевна чересчур идеализирует прошлое, но спорить я с ней не стала. Поблагодарив за полученную информацию, я стала прощаться.
– И когда же читать про нашу Татьяну Михайловну в газете? – ревниво поинтересовалась Алевтина Николаевна.
– Скажу вам по секрету, – сжалилась я над ней, – вряд ли мы станем указывать подлинное имя Самойловой. Обозначим ее просто как гражданку С. Это если материал вообще пойдет в печать. Бывает, уже готовая статья отправляется в корзину…
На лице Алевтины Николаевны мелькнул лучик надежды. Перспектива с корзиной казалась ей гораздо заманчивее. Как правильно она сама выразилась – все мы не подарок. Расстались мы очень тепло, и мне было обещано, что в любое время года, как только мне приспичит, Алевтина Николаевна обеспечит меня любыми билетами в любом направлении.
В редакцию я мчалась как на крыльях – еще бы, такая удача! Теперь нужно было срочно пообщаться с адвокатом Григоровичем и продемонстрировать ему личность Татьяны Михайловны, не обезображенную синяками и ссадинами. А дальше можно будет побеседовать и с ней самой. Какой бы ни был у нее характер, однако возможность отправиться с больничной койки на нары должна произвести на нее впечатление.
Когда я возвратилась в редакцию, там были все, кроме Сергея Ивановича. Виктор сидел в приемной и с отсутствующим видом смотрел в окно. Выражение его лица мне не понравилось.
– Только не говори, что у Самойловой пропал паспорт, – сказала я, с тревогой ожидая ответа.
Виктор сумрачно посмотрел на меня и пожал плечами.
– Паспорт действительно пропал, – ответил он. – Но это не самое худшее.
– А что же худшее? – спросила я.
– Самойлова умерла, – сказал Виктор.
Глава 10
Встретиться с Александром Михайловичем мне удалось только через два дня. Мне показалось, что он старательно избегает меня. Если раньше он появлялся словно из-под земли, стоило мне перешагнуть порог отделения, то теперь он неизменно оказывался то на операции, то на конференции, то на ковре у начальства.
Наконец мне это надоело, и я заняла позицию у дверей отделения с утра, намереваясь стоять здесь до тех пор, пока улыбчивый доктор не попадется мне на глаза. У меня было к нему несколько вопросов.
Неожиданная смерть Самойловой разрушила все наши планы. И лично мне она казалась уж слишком неожиданной. Конечно, я не специалист, но, когда мы с Татьяной Михайловной виделись в последний раз, она вовсе не собиралась умирать.
Виктор тоже не сообщил мне никаких подробностей. Он и сам их не знал. Когда он в печальное утро появился в больнице, все уже было кончено. С Виктором никто особенно и не разговаривал, а Александр Михайлович к нему вообще не вышел.
Все это выглядело достаточно странно, и мне хотелось собственными ушами услышать, как объясняет эту смерть лечащий врач. Но он был неуловим.
В итоге я как часовой торчала на лестничной площадке и предавалась невеселым размышлениям. Мимо меня то и дело сновали люди в белых халатах, а некоторые даже любезно сообщали, что видели Трофимова только что – фамилия Александра Михайловича оказалась Трофимов, – но дальше этого дело не двигалось. Я начинала подозревать, что мой знакомец намеренно пользуется черным ходом или каким-нибудь грузовым лифтом, лишь бы не попадаться мне на глаза. Заняться мне было нечем, и я раздумывала, что делать дальше. Теперь у нас ничего, кроме видеоизображения неизвестного мужика, не было. Мы даже не смогли бы доказать, что он имеет какое-то отношение к покойной. Да и его самого еще нужно было найти.
Григорович так и не увидел фотографии Самойловой. Правда, после наводящих вопросов он согласился, что, возможно, кассир, у которой он приобретал билеты на поезд, была похожа на Татьяну Михайловну – а возможно, и не была.
Одним словом, все в одночасье рассыпалось, точно карточный домик, и мы практически оказались в той же точке, откуда и начинали. Только теперь и вопросы задавать было некому. За исключением, пожалуй, симпатичного доктора, который уже не казался мне таким симпатичным. Теперь, стоя на лестнице, я думала о нем как об изворотливом и двуличном субъекте.
Но долго скрываться в таком учреждении, как больница, все-таки нельзя – это не секретный объект. Да и сам Александр Михайлович не мог удерживаться на одном уровне бдительности продолжительное время – у него были дела, да и, наверное, он не ожидал от меня такой настырности.
И наконец мое терпение было вознаграждено. Из дверей отделения появился Александр Михайлович собственной персоной – как всегда, подтянутый, бодрый, в безупречно чистом халате и белой шапочке. Пожалуй, неожиданностью было хмурое и озабоченное выражение его лица, безо всякого следа привычной улыбки и добродушия во взгляде.
Увидев меня, доктор на мгновение замер, но тут же взял себя в руки и, сухо поздоровавшись, наладился бежать куда-то дальше по коридору. Это можно было бы счесть выдающимся хамством, но меня в тот момент волновало совсем другое – у этого хамства был очень загадочный подтекст, и мне очень хотелось проникнуть в эту загадку.
Поэтому, нисколько не растерявшись, я шагнула вслед за Александром Михайловичем и решительно окликнула его. Немного поколебавшись, он все-таки остановился и, оглядываясь через плечо, недовольно сообщил, что ему некогда.
– Интересно получается, – сказала я, стараясь не давать воли эмоциям. – То вы ни на секунду от меня не отходите, за ручку поддерживаете, приглашаете в любое время дня и ночи, а тут такая резкая перемена! Вас случайно не подменили?
– Но мне действительно некогда, – сказал доктор, морщась, словно он не говорил, а жевал горькую таблетку. – Меня ждут на консультацию. Там тяжелый больной…
– Такой же тяжелый, как Самойлова? – спросила я.
– А что Самойлова? – с вызовом сказал Александр Михайлович.
– Я слышала, что она умерла, – ответила я.
– Да, к сожалению, – подтвердил доктор. – Медицина, увы, не всесильна.
– И все-таки хотелось бы узнать об обстоятельствах этой смерти подробнее, – сказала я. – Довольно неожиданная смерть, вы не находите? И для кого-то выгодная.
Александр Михайлович посмотрел на меня с раздражением. Сейчас у него были какие-то тусклые, без малейшей искры глаза.
– Я вас не понимаю, – резко сказал он. – Кому может быть выгодна смерть? А подробнее об этом рассказать можно, но ведь вы не специалист, вы и половины не поймете…
– А вы растолкуйте, – хладнокровно заметила я. – Вообще-то я понятливая. А кроме того, мне приходилось частенько сталкиваться в своей работе с судебными медиками, и я от них кое-чего нахваталась…
– Все равно, это долгий разговор, – мотнул головой Александр Михайлович. – А я спешу. Загляните ко мне часика в четыре! Или нет – лучше завтра, в это же время… – он отвел глаза в сторону.
– Э, нет! – категорически заявила я. – Не собираюсь бегать за вами, как собачка, дело очень серьезное, и я отношусь к нему также серьезно. Эта смерть вызывает у меня определенные сомнения, а ваше поведение только укрепляет меня в этих сомнениях.
– О каких сомнениях вы говорите? – сердито перебил меня Трофимов. – Вы профан в медицине. Отсюда и все ваши сомнения!
Его симпатичное лицо сложилось в напряженную злую гримасу, линия губ хищно изогнулась – и он стал похож на ощерившегося кота. Мне даже показалось, что на нем шерсть – пардон, волосы встали дыбом.
– Привыкли раздувать из всего сенсацию! – фыркнул мне в лицо Александр Михайлович. – Стыдно потом читать ваши бредни! Моя бы воля, я и на пушечный выстрел не подпускал бы журналистов к больнице!
Он был вне себя, но мне казалось, нажми на него сейчас посильнее – и доктор расклеится, раскиснет и гнев его превратится в истерику.
– Журналистов – что! – мечтательно протянула я. – Вот была бы у вас возможность не пускать сюда следователей!
Александр Михайлович внезапно умолк и с бессильной ненавистью уставился на меня. И следа былого интереса не было в его глазах. Теперь он видел во мне не привлекательную женщину, а мерзкое существо, отравляющее ему жизнь.
– Трудно все-таки с вами разговаривать! – вдруг почти жалобно сказал он. – Эти странные намеки… Скоропалительные домыслы… – Губы его прыгали, и доктору пришлось прилагать огромные усилия, чтобы говорить спокойно. – Ну, что вы хотите узнать? Как умерла Самойлова? Все очень просто. Слышали о таком явлении – жировая эмболия? Тромбоз глубоких вен. Она была уже в возрасте, сосуды уже не те… тем более множественные переломы… Оторвался тромб или жировая ткань попала в сосудистое русло – перекрыла сердечную артерию. Вот вам и внезапная смерть!
– Самойлова умерла внезапно? – спросила я.
– Да, это произошло внезапно! – резко сказал Александр Михайлович. – Помочь в таких случаях практически невозможно. Я сам дежурил в ту ночь. Были предприняты все необходимые меры…
– Вы дежурили в ту ночь? – удивилась я. – И в какое же время это случилось?
– Самойлова умерла под утро, – объяснил Трофимов. – Около пяти часов утра, если точнее…
– Вскрытие подтвердило ваш диагноз? – поинтересовалась я.
– Разумеется, – не моргнув глазом ответил Александр Михайлович.
– Где у вас морг? – спросила я. – Хотелось бы переговорить с патологоанатомом.
На лице Трофимова появилось выражение обреченности.
– Послушайте, что вам надо? – устало спросил он. – Чего вы добиваетесь? Здесь все чисто. Сенсации не будет.
– Я в этом не уверена, – возразила я. – Так как насчет патологоанатома?
– Послушайте, – терпеливо повторил он. – Мне приходится объяснять вам элементарные вещи. В исключительных случаях, когда диагноз абсолютно не вызывает сомнений, а родственники категорически отказываются от вскрытия, мы его не проводим. Теперь вам понятно? Родственники пожелали, чтобы Самойлову не вскрывали. Насколько я знаю, они уже забрали тело. Кажется, завтра похороны…
– Вот как? Первый раз слышу, что у Самойловой имеются родственники, – заметила я.
– У всех есть родственники, – сказал Трофимов. – Почему Самойлова должна быть исключением?
– И вы их видели? Разговаривали с ними? – спросила я.
– Видел и разговаривал.
– Можете назвать их фамилии, адреса?
– Зачем? По-моему, это было бы неэтично, – сказал Трофимов. – Да я и не помню…
– А вы напрягите память, – посоветовала я. – Потому что вспоминать вам все равно придется. Не сейчас, так в кабинете у следователя. Между прочим, я теряю здесь время не просто так, уважаемый доктор. Самойлова имела отношение к серьезным преступлениям, и так просто это дело не закончится. Вы еще пожалеете, что рискнули отдать тело Самойловой без вскрытия…
Кажется, я попала в самую больную точку. Лицо Александра Михайловича на глазах сделалось серым, и он уже не был похож на бодрого и спортивного молодого человека. Сейчас ему можно было дать лет сорок, не меньше.
– Мне не о чем жалеть, – как заклинание, проговорил он. – Я все делал правильно. Не ожидал от вас такого… – он не сумел подобрать слово и только обиженно махнул рукой. – А тело, если хотите знать, забрала племянница Самойловой. Она предъявила необходимые документы. Женщина лет тридцати. Ее еще немного чудно зовут… А, вот – Лилиана! А фамилию и адрес я действительно не запомнил – зачем они мне?
– В самом деле, зачем? – согласилась я. – Насколько я понимаю, вещи Самойловой, ее сумочку забрала все та же Лилиана?
– Вы правильно понимаете, – сказал Трофимов. – Естественно, при таких обстоятельствах я не мог выполнить своего обещания. Если ваш коллега на меня обиделся, передайте ему мои искренние извинения.
– Обязательно передам, – пообещала я.
– У вас больше нет вопросов, Ольга Юрьевна? – с некоторым облегчением проговорил Трофимов, ожидая, что я наконец оставлю его в покое. – Тогда я, с вашего позволения, пойду… И прошу, не судите о нашей работе предвзято, не ищите всюду халатность и злой умысел! Поверьте, мы не какие-то бездушные чудовища – и каждая смерть пациента уносит частичку и нашей жизни! Вам как филологу, наверно, известны слова Антона Павловича Чехова, что у врачей бывают такие минуты, каких не пожелаешь никому?..
Терпеть не могу велеречивых мужиков, особенно в таких двусмысленных обстоятельствах. Поэтому цветистая тирада непонятного доктора меня не растрогала, а, скорее, разозлила.
– Это верно, – в тон ему ответила я. – Особенно неприятны те минуты, когда приходится объяснять, почему ты нарушил инструкции и не провел положенного в таких случаях вскрытия, верно? Но у вас есть утешение: эту неприятность наверняка разделят с вами коллеги – заведующий, патологоанатом… А насчет вопросов… Один вопрос у меня остался: скажите, а, кроме племянницы, тут больше никто не крутился? Например, тот самый человек средних лет, про которого рассказывала медсестра? Ну, обыкновенный такой человек в коричневом костюме? У него, кстати, на лице теперь должна быть особая примета – ожог первой степени. Он вам не попадался?
Сказать, что Александр Михайлович растерялся, было бы слишком неточно. У него самого появилось на лице что-то вроде ожога: бесформенные красные пятна и одновременно бледные губы – он выглядел просто ужасно.
– Нет, он мне не попадался, – сказал Александр Михайлович деревянным хриплым голосом, глядя на меня остекленевшими глазами.
– Вам повезло, – сказала я. – Тогда у меня больше нет вопросов. Можете идти к больному, а то как бы опять чего не случилось… внезапно!
Я повернулась и направилась к выходу. Трофимов не шелохнулся. Он, как столб, стоял посреди коридора и с ужасом смотрел мне вслед. Я физически ощущала этот леденящий безграничный ужас, который исходил от несчастного доктора, и, надо сказать, это было отвратительное чувство.
Разумеется, я не собиралась ограничиваться теми сведениями, которыми пичкал меня романтический доктор, – слишком многое он умалчивал. Вот когда я вспомнила скептические интонации в голосе Виктора, рассуждающего о сговорчивости Александра Михайловича. Теперь я и сама разделяла те же чувства.
Когда просила я, Трофимов охотно шел мне навстречу. Но стоило кому-то попросить его более убедительно, как доктор тут же забыл о моем существовании. Он начал прятаться, врать и ссылаться на классиков. А самое страшное: я вовсе не исключала и того, что о смерти Самойловой с ним тоже кто-то договорился. Да, собственно, не стоило и гадать – кто. Все было написано у доктора на лице, когда я упомянула о человеке в коричневом костюме.
Конечно, выражение лица к делу не пришьешь, но рано или поздно Трофимову придется заговорить, и тогда ему придется пожалеть о своей сговорчивости. Это будут такие минуты в его жизни, каких не пожелаешь и врагу.
Мне без труда удалось выяснить, что в самой медсанчасти морга не имеется и покойников отправляют в морг второй городской больницы. Я немедленно поехала туда. Вступать в дискуссию с патологоанатомами я не собиралась. Наверняка ни у кого из них не было желания посвящать меня в свои маленькие тайны. Меня интересовала личность загадочной племянницы, которая так удачно возникла из небытия в самый нужный момент. Раз уж она вознамерилась хоронить свою тетушку, в морге она должна была появиться.
Поэтому расспросы свои я адресовала тем работникам этого мрачного заведения, которые оказались наиболее доступны.
Они стояли на крыльце морга, когда я остановила машину. Двое мужиков неопределенного возраста курили "Приму" и без особого интереса посматривали по сторонам. На одном был медицинский халат, уже потерявший право называться белым, а на другом – клеенчатый фартук, надетый поверх какой-то грязной пижамы.
Я вышла из машины и поздоровалась. Мужики ответили неохотно, словно это как-то унижало их достоинство. Меня это мало смутило, и я, как бы случайно достав из сумочки кошелек, спросила:
– В морге работаете?
Взгляды курильщиков разом сосредоточились на кошельке, а тот, что был в халате, проговорил внезапно потеплевшим голосом:
– Требуется чего-нибудь?
– Обязательно! – подтвердила я, доставая из кошелька пятидесятирублевую купюру. – Покойницу тут к вам привозили из медсанчасти аккумуляторного завода. Самойлова ее фамилия, – с этими словами я опустила купюру в карман грязного халата.
– А к нам всех везут, – подтвердил второй, глядя с некоторым разочарованием на свой фартук, в котором не было карманов. – Будь ты хоть с завода, хоть с пашни. Одна дорога – к нам!
– Это я понимаю, – кивнула я. – Но меня интересует конкретно Самойлова.
Мужик в халате обнадеживающе улыбнулся.
– Конкретно подтверждаю – у нас она. Не беспокойтесь, барышня. У нас никто не пропадает.
– Так ее еще не забрали? – удивилась я.
– Можно сказать и так, – согласился носитель фартука. – Всему, как говорится, свой черед.
– А мне объяснили, что племянница собиралась ее хоронить, – сказала я. – Выходит, это не так?
– Правильно вам объяснили, барышня, – ласково сказал мужик в халате. – Все по закону. Была здесь такая, документы все выправила, заплатила все как полагается… Человек из фирмы тоже приходил… Фирма хоронить будет – то ли "Арест", то ли "Гефест", сейчас не вспомню…
– Не, это ты, Иваныч, в заблуждение вводишь! – с легкой укоризной возразил его напарник. – "Погост" фирма называется, по-церковному.
– Верно, "Погост"! – обрадовался Иваныч. – Всегда у меня эти фирмы в голове путаются… Степаныч точно сказал – "Погост"!
– А что же племянница не забрала покойницу, раз обо всем договорилась? – спросила я. – Неужели прямо от вас на кладбище повезут?
– Это от нас не зависит, – в один голос заявили мужики. – Такой, значит, уговор был.
После чего Степаныч пояснил:
– Она, видишь, племянница не местная вроде. А у покойницы то ли ключи от квартиры потеряли, то ли еще что… Так что прямо от нас и повезут – в последний, как говорится, путь!
– Тогда еще вопрос, – сказала я. – На какое время назначен вынос?
– На десять договорились, – солидно сказал Иваныч. – А вы, барышня, желаете присутствовать? Знали покойницу-то?
– Знала, – подтвердила я. – Не сказать, чтобы особенно близко, но все-таки. А вот с племянницей незнакома. Не знаю, как она отнесется, если я на кладбище появлюсь… Может, не понравится ей?
– А что же тут не понравится? – авторитетно сказал Степаныч. – Покойника проводить – это дело божеское. Каждый может участвовать, тут возражений быть не может!
– Так-то оно так, а все-таки мне неловко, – сказала я, – лучше уж я присмотрюсь сначала. Она как вообще – племянница-то?
– Женщина положительная, видная, – задумчиво проговорил Иваныч, – за все платит, не торгуется. Лишнего слова не скажет, деловая.
– Старая она? – спросила я.
– Почему старая? – удивился Степаныч. – Вполне молодая. Лет тридцать примерно. Но без кольца – холостая, значит. Все дела сама делает.
– А выглядит она как? – поинтересовалась я.