- У меня даже мурашки по спине побежали. - Он покачал головой и, даже когда Николсон погасил фонарь, не мог оторвать взгляда от шлюпки. Потом слегка коснулся руки старшего помощника. - Знаете что, сэр? До Дарвина длинный, очень длинный путь на веслах.
Ее звали Гудрун, как она им сказала. Гудрун Йоргенсен Драхман: Йоргенсен - в честь дедушки по материнской линии. На три четверти датчанка, она родилась в Оденсе в День перемирия 1918 года. Не считая двух коротких пребываний в Малайзии, она всю жизнь прожила в родном городе, пока не закончила курсы санитарок и медсестер и не отправилась на плантации своего отца, раскинувшиеся под Пенантом. Это случилось в августе 1938 года.
Николсон лежал на спине на склоне возле пещеры, сложив руки за головой, вперясь невидящими глазами в темный балдахин облаков и ожидая, когда она продолжит рассказ.
Прошло две, затем три минуты, а девушка все молчала. Николсон понемногу зашевелился и повернулся к ней.
- Вы за много миль от дома, мисс Драхман. Дания - вы любите ее?
- Когда-то любила. - Категоричность ее тона словно бы пресекла дальнейшие попытки проникнуть в ее тщательно оберегаемые воспоминания.
Будь прокляты японцы, будь проклята их чертова субмарина, яростно подумал Николсон. Он резко изменил тему:
- А Малайзия? Едва ли вы питаете к ней такие же нежные чувства, правда?
- Малайзия? - Ее изменившийся голос прозвучал лишь вокальным сопровождением равнодушному пожатию плечами. - В Пенанте было хорошо. Но не в Сингапуре. Я… я не ненавидела Сингапур. - Она неожиданно разгорячилась, но тут же взяла себя в руки. - Я бы тоже не отказалась от сигареты. Или мистер Николсон это не одобрит?
- Мистеру Николсону, боюсь, не хватает старой доброй обходительности. - Он передал ей пачку, чиркнул спичкой и, когда она нагнулась прикурить, вновь ощутил слабый запах сандала от ее волос. Когда девушка опять ускользнула во мрак, Николсон, затушив спичку, мягко спросил:
- А почему вы ненавидели Сингапур?
Минуло почти полминуты, прежде чем она ответила:
- Не думаете ли вы, что это может быть очень личным вопросом?
- Весьма возможно. - Он секунду помолчал. - Только какое это теперь имеет значение?
Она мгновенно поняла смысл его слов:
- Вы правы, конечно. Даже если это всего лишь праздное любопытство, какая теперь разница? Как это ни нелепо, но я отвечу вам - вероятно, потому, что уверена в вашей неспособности питать к кому-либо ложное сострадание, чего я просто не выношу. - Некоторое время она молчала, и кончик ее сигареты ярко тлел в темноте. - Это правда, я действительно ненавижу Сингапур: ненавижу потому, что у меня есть гордость, равно, как и жалость к самой себе. А еще потому, что я ненавижу одиночество. Вы ничего не знаете об этом, мистер Николсон.
- Зато вы много знаете обо мне, - мягко проворчал Николсон.
- Думаю, вы понимаете, о чем я говорю, - медленно начала она. - Я европейка, родившаяся, выросшая и получившая образование в Европе. И я всегда считала себя датчанкой, как и все живущие в Дании люди. Меня принимали в любом доме в Оденсе. В Сингапуре же я никогда не была вхожа в европейские круги, мистер Николсон. - Она старалась говорить бесстрастно. - Встречаться со мной белым не рекомендовалось. И это совсем не смешно, когда в твоем присутствии тебя называют полукровкой, после чего все оборачиваются и начинают глазеть. И ты понимаешь, что больше никогда сюда не придешь. Я знаю, что мать моей матери была малайкой, прекрасной, доброжелательной старой леди…
- Пожалуйста, успокойтесь. Я представляю, как это мерзко. И британцы усердствовали более других, не так ли?
- Да. - Она поколебалась. - А почему вы так говорите?
- Когда дело касается создания империи и колониализма, мы - лучше и одновременно хуже всех в мире. Сингапур стал настоящим раздольем для разного рода отребья, англо-саксонская часть которого, пожалуй, наиболее интересна. Божьи избранники, облеченные двойной миссией в жизни - в возможно кратчайшее время погубить печень и следить за тем, чтобы не подпадающие под категорию избранных не забывали о своем статусе, - эти сыновья Хама призваны быть чернорабочими мира до конца своих дней. Они, безусловно, истинные христиане и непоколебимые ревнители церкви. И если успевают протрезветь к воскресному утру, исправно посещают службу. Но таких не абсолютное большинство, даже в Сингапуре. С другими вам, видимо, просто не приходилось пересекаться.
- Не ожидала, что вы скажете все это, - медленно, с удивлением в голосе проговорила она.
- Но почему? Это ведь правда.
- Я не это имела в виду. Я просто не ожидала услышать от вас… а впрочем, неважно. - Она неловко рассмеялась. - Цвет моей кожи - не самая насущная проблема.
- Совершенно верно. - Николсон похоронил сигарету под каблуком и продолжил нарочито жестким тоном: - Но это чертовски важно для вас, и так быть не должно. На Сингапуре свет клином не сошелся. Вы нам нравитесь, и нам наплевать, что вы немного цветная.
- Вашему молодому помощнику - мистеру Вэньеру - не наплевать, - пробормотала она.
- Не глупите - и постарайтесь быть великодушной. Увидев шрам, он испытал шок, которого с тех пор стыдится. Он просто очень молод - вот и все. Капитан же находит вас восхитительной. "Полупрозрачный янтарь" - на него, как он говорит, походит ваша кожа. - Николсон тихо фыркнул. - Какой-то великовозрастный Лотарио.
- Неправда. Он очень, очень милый, и мне весьма по душе. - Она неожиданно добавила: - Вы заставляете его чувствовать себя стариком.
- Чушь! - яростно воскликнул Николсон. - С пулей в легких особо не попрыгаешь. - Он покачал головой. - Простите, я не хотел на вас набрасываться. Клинки в сторону, правда, мисс Драхман?
- Гудрун. - Это слово было произнесено как ответ и просьба одновременно, тоном, лишенным даже намека на кокетство.
- Гудрун? Мне нравится это имя, и оно вам подходит.
- А вы не желаете - как бы это сказать? - сделать ответный реверанс? - спросила она с оттенком озорства в хрипловатом голосе. - Я слышала, капитан называет вас "Джонни". Это мило, - задумчиво проговорила она. - В Дании подобным именем награждают только очень маленьких мальчиков. Но, думаю, я смогу к нему привыкнуть.
- Не сомневаюсь, - неуверенно сказал Николсон. - Однако…
- Ах, ну конечно! Назвать вас "Джонни" перед лицом команды - неслыханно! В этом случае, конечно же, прозвучит "мистер Николсон". - Или, вы думаете, "сэр" будет лучше?
- Ох, ради всего святого! Зовите меня, как заблагорассудится. Вероятно, я заслужил это.
Он поднялся на ноги, и направился ко входу в пещеру, где на часах сидел мусульманский священник. Коротко поговорив с ним, спустился вниз по склону холма, к Ван Эффену, дежурящему у уцелевшей шлюпки. Он провел с голландцем около пяти минут, удивляясь, какой был смысл в охране шлюпки, затем поднялся назад к пещере. Гудрун Драхман по-прежнему бодрствовала, расположившись рядом с мальчиком. Николсон тихо опустился подле.
- Не стоит сидеть так всю ночь, - мягко проговорил он. - С Питером все будет в порядке. Почему бы вам не лечь спать?
- Скажите мне прямо, - ее голос был очень тихим, - сколько у нас шансов?
- Ноль.
- Честно и достаточно категорично, - признала она. - И долго еще нам осталось?
- До завтрашнего полдня, - это в лучшем случае. - Сначала субмарина наверняка вышлет десант - или хотя бы попытается. Затем они вызовут подмогу. Как бы то ни было, с первыми лучами солнца здесь все равно уже будут самолеты.
- Вероятно, людей с подводной лодки окажется достаточно, им не потребуется вызывать помощь. Сколько…
- Мы зададим им жару, - убежденно проговорил Николсон. - Помощь им понадобится. И они ее получат. Потом они получат нас. Если не перебьют нас бомбами и снарядами. Надеюсь, этого не произойдет.
- Я уже сталкивалась с ними в Кота-Бару. - Она содрогнулась. - Поэтому я также надеюсь. А как же маленький Питер?
- Да, да. Питер станет еще одним пропавшим без вести, - с горечью в голосе сказал Николсон. - Кто вспомнит о двухлетнем ребенке? - Николсон чувствовал, что привязался к мальчику больше, чем хотел.
- Неужели ничего нельзя сделать?
- Боюсь, ничего. Только ждать.
- Но… но неужели же вы не можете отправиться на субмарину и что-нибудь предпринять?
- Да, я знаю. С абордажными саблями в зубах и, захватив ее, с триумфом отплыть домой. Вы увлекаетесь не теми комиксами, мисс. - Он протянул ладонь и взял ее руку в свою. - Извините. Но они просто молятся, чтобы мы решились на подобное.
- А разве нельзя неслышно уплыть на шлюпке?
- Милая девушка, это первое, о чем мы подумали. Безнадежно. Мы можем уйти в море, но недалеко. Они или их самолеты настигнут нас на рассвете, и если мы не погибнем, то утонем. Как ни странно, Ван Эффен тоже горит этой идеей. Это только способ самоубийства, - кратко закончил он.
Она подумала несколько секунд.
- Но вы ведь не считаете, что уплыть отсюда без шума невозможно?
Николсон улыбнулся:
- Вы упрямая молодая леди. Да, это возможно, особенно если кто-нибудь каким-то образом отвлечет их внимание. А почему вы спросили?
- Единственный способ выбраться отсюда - это заставить субмарину поверить, что мы исчезли.
- А вы и правда упрямы. - Николсон покорно сел. - Итак?
- Это ведь не сыграет особой роли, если мы останемся здесь, пока субмарина будет отсутствовать, не так ли?
- К чему вы клоните?
- Прошу вас, ответьте мне, Джонни.
- Нет, не сыграет. Это будет даже очень здорово - и если нам удастся просидеть на острове незамеченными примерно сутки, они, возможно, прекратят поиски. В этом районе, по крайней мере. Но как вы намереваетесь заставить их поверить в то, что нас нигде нет, и уплыть?
- Как заставить их поверить, что нас нет? - нетерпеливо сказала она. - Надо спрятать шлюпку.
- "Спрятать шлюпку"! На этом острове нет ни одного места, где японцы не нашли бы ее через полчаса. К тому же мы не протащим ее и на десять футов, - будет столько шума, что они перестреляют нас всех даже в темноте. А если и не перестреляют, - на острове нет таких зарослей, чтобы скрыть даже и скромных размеров ялик. Извините, но это не проходит. Ну, нет здесь такого укрытия, чтобы японцы не смогли засечь его с закрытыми глазами.
- Это все ваши предположения, но не мои, - спокойно проговорила она. - Я согласна, что ее не укроешь на острове. Мое же предположение заключается в том, что ее следует спрятать ПОД водой.
- Что! - Николсон привстал, всматриваясь в нее во мраке.
- Надо произвести некую отвлекающую акцию на одном конце острова, - быстро начала она, - обогнуть в это время на шлюпке другой, зайти в ту небольшую бухту на севере, наполнить шлюпку камнями, выдернуть из нее пробку или как там вы это называете, и потопить ее на достаточную глубину; а потом, когда японцы уйдут…
- Конечно же! - шепотом перебил ее Николсон. - Конечно же, это сработает! Господи, Гудрун, вы нашли это, нашли! - Он резко вскочил, заключил смеющуюся, протестующую девушку в объятия и бросился в другую сторону пещеры. - Капитан! Четвертый! Боцман! Просыпайтесь, просыпайтесь все!
Вэньер выступал в качестве приманки - почти десять минут расшагивал по берегу юго-западной оконечности острова, изредка украдкой помигивая фонарем. Он взял с собой бинокль ночного видения и, когда черная тень подводной лодки начала неслышно ползти на аккумуляторном питании, совсем выключил фонарь и спрятался за валуном. Две минуты спустя, когда субмарина поравнялась с ним, будучи всего в сотне ярдов от берега, он встал, выдернул разблокирующую вилку одной из шлюпочных плавучих дымовых шашек и изо всех сил швырнул ее в море. Легкий северный бриз за тридцать секунд донес густой оранжевый дым до подлодки, окутывая стоявших в боевой рубке людей удушливым слепящим облаком.
Обычных четырех-пяти минут горения оказалось более чем достаточно. Шлюпка с четырьмя человеками на борту, идя на обмотанных веслах, приблизилась к северной стороне острова за минуту до шипящего угасания шашки. Субмарина по-прежнему лежала в неподвижности. Николсон осторожно остановил шлюпку у крутого берегового уступа глубоко врезавшейся в сушу северной бухты, где его поджидали Фарнхольм, Ахмед, Уиллоуби и Гордон, уже собравшие внушительную груду круглых гладких камней.
Были выдернуты пломбы по всему поясу обшивки шлюпки, и люди работали с предельной скоростью, почти в абсолютной тишине и стараясь избежать блокировки отверстий, сквозь которые уже вовсю заливалась вода. Через две минуты Николсон что-то тихо сказал Фарнхольму, и тот кинулся вверх по склону. Мгновения спустя он в одиночном режиме уже стрелял в направлении подлодки, заглушая металлическое звяканье удалявшихся железных воздушных ящиков. Несколько решено было оставить для придания шлюпке определенной подъемной силы.
Наконец шлюпка мягко погрузилась в море и плавно заскользила вниз, пока на пятнадцатифутовой глубине не коснулась килем усеянного галькой дна. По возвращении в пещеру они заметили парашютную сигнальную ракету, взмывшую с восточной оконечности острова и опустившуюся на северо-востоке. Вэньер безупречно выбрал момент, и если бы теперь субмарина вздумала туда сунуться, она бы нашла тот край острова спокойным и пустынным. Действия Вэньера полностью сбили с толку японцев, поселив в их головах массу разноречивых подозрений, с наступлением утра должных перейти во вполне очевидное заключение, что люди с "Виромы" обвели их вокруг пальца и ночью покинули остров.
Облачный рассвет сопровождался усилившимся ветром. Когда стало достаточно светло, наблюдатели на острове, тщательно укрывшиеся за кустарниками, увидели заполнивших боевую рубку подлодки людей, то и дело подносивших к глазам бинокли - за ночь субмарина сильно отдалилась от берега - и отчаянно жестикулировавших. Вскоре послышался звук дизельных двигателей, и подлодка принялась описывать вокруг острова быстрые круги. Каждый раз, останавливаясь против оставшейся шлюпки, она наводила на нее кормовое орудие и открывала огонь - бортовые механики, должно быть, починили ночью ударный механизм пушки. В общей сложности, было произведено шесть выстрелов, превративших шлюпку в дырявую расщепившуюся развалину. Когда последний снаряд разорвался на мелководье, тяжелые дизели взревели, и субмарина стремительно двинулась на запад, обследовав там два небольших островка. Полчаса спустя она окончательно скрылась за горизонтом.
X
Шлюпка, замерев, лежала на застывшем зеркале моря. Ничто не двигалось, даже не было едва заметной ряби, дробившей бы сверкающую сине-стальную поверхность океана, с безжалостной, скрупулезной точностью отражавшую клин черных бортов шлюпки. Мертвая шлюпка в мертвом море, раскинувшемся в пустом и мертвом пространстве. Над головой не было ни единого облачка, - и так уже три дня. Ужасающе пустынное небо казалось еще безжизненнее вкупе с палящим горнилом солнца над изнемогавшим от зноя морем.
Шлюпка также казалась мертвой, но отнюдь не пустой. В жалкой тени, отбрасываемой лохмотьями парусов, распластавшись на скамьях, банках и рыбинах лежали изможденные и измотанные жарой люди. Кто - без сознания, кто в зыбком кошмарном сне; остальные, то и дело просыпаясь, лежали без движения в полудреме, бережно сохраняя теплившуюся искру жизни и волю к поддержанию ее до захода солнца.
Из всех людей в шлюпке лишь двое могли смело именоваться живыми, хотя были так же плохи, как и остальные. Глаза и щеки у них ввалились, губы потрескались и кровоточили, а участки незагоревшей кожи под пропитанной солью и истлевшей от зноя одеждой покрылись ужасными гноившимися волдырями. Оба человека находились на корме и казались живыми только потому, что сидели на шкотах абсолютно неподвижно и прямо, словно выточенные из камня. Один держал руку на румпеле, хотя не было ни ветра, наполнившего бы изодранные паруса, ни сил у людей, чтобы грести. Второй, с пистолетом в руке, застыл как скала, и только глаза его жили.
В шлюпке, в общей сложности, было двадцать человек. Их насчитывалось двадцать два, когда шесть дней назад они отплыли с небольшого острова в Южно-Китайском море. Двое умерли. Капрал Фрейзер с самого начала был безнадежен: еще задолго до того, как снаряд истребителя разорвал ему левую руку, его сильно подточила лихорадка. Все обезболивающие средства и препараты закончились, капрал продержался без них четыре дня и с готовностью принял смерть сорок восемь часов назад, когда его рука почернела уже до плеча. Капитан Файндхорн прочитал, насколько позволяла память, заупокойную службу, и это было его последним сознательным актом перед провалом в беспокойное, с беспрерывным бормотаньем забытье, из которого он, казалось, никогда больше не выберется.
Второй человек - один из оставшихся членов команды Сайрена - умер предыдущим днем. Он умер насильственно, ибо неправильно истолковал ленивую улыбку Маккиннона и его мягкий шотландский говор. Маккиннон, назначенный Николсоном ответственным за запасы воды, обнаружил, что один из баков поврежден прошлой ночью - возможно, проткнут - с уверенностью судить было трудно. В любом случае в их распоряжении остался всего один бак с менее чем тремя галлонами воды. Боцман сразу же предложил, чтобы каждый человек в шлюпке, за исключением ребенка, которому позволялось пить, сколько он захочет, ограничивался отныне полутора унциями, распределенными на три раза в день при помощи мерного сосуда, частью обязательного оснащения любой спасательной шлюпки. Раздалось несколько несогласных возгласов, но Маккиннон проигнорировал их. На следующий день, когда он вручил мисс Драхман очередную порцию воды для Питера, двое людей Сайрена встали со своих мест на бушприте и подошли к боцману, вооруженные тяжелыми металлическими брештуками. Маккиннон бросил взгляд на Николсона, увидел, что тот спит - старший помощник дежурил всю предыдущую ночь и, подкрепив свои слова поднятым револьвером, предложил им вернуться на бушприт. Один заколебался, но другой с животным ревом бросился вперед, яростно опуская брештук на голову боцмана, которая треснула бы, как гнилой арбуз, не завались Маккиннон на бок, нажимая одновременно спусковой крючок. Человек Сайрена по инерции пролетел через корму и упал в воду уже мертвым. Затем боцман безмолвно направил "кольт" на второго, однако жест был излишним: с искаженным от страха лицом тот не мог оторвать взгляда от струившегося из дула голубого дымка. В следующее мгновение он, спотыкаясь, кинулся на свое место. Впоследствии проблем с водой не возникало.