- Объясни подробнее.
- Чего объяснять? Возьми хотя бы уборочную страду. Во многих хозяйствах в самый погожий период уборки начисляют механизаторам нищенскую оплату. Скажем, по пять и две десятых копейки за центнер намолоченного зерна. К тому же, некие "мудрецы" из руководства в нашем районе придумали абсурдный порядок: чем урожайность с гектара выше, тем меньше оплата за намолот. Они, видишь ли, считают, что при высокой урожайности бункер комбайна шутя зерном наполняется. Ну, и что на поверку выходит?.. Думаешь, комбайнер жилы станет рвать, чтобы заработать за день на пять и две десятых копейки больше? Чихал он на эти десятые…
- Значит, у тебя в колхозе другая оплата на уборке?
- Мы своим правлением давно решили: не урезать заработки хлеборобов, если они вырастили богатый урожай. Создали полеводческие звенья, закрепили за ними землю и оплату ведем по конечному результату. Словом, наши колхозники получают деньги не за дядин труд, а за свой собственный… - Игнат Матвеевич замолчал. - Что касается подхалимажа, то, на мой взгляд, это одно из самых гадких человеческих качеств. Понимаешь, сын, не встречался мне еще ни один подхалим, который был бы думающим, добросовестным работником. Поэтому и избавляюсь от подхалимов всяческими правдами и неправдами. Я не тщеславен, чтобы окружать себя льстивыми дураками и бездельниками. Мне нужны умные, деловые помощники.
- У таких обычно ершистые характеры.
- В том их и прелесть. Это же хорошо, когда специалист отстаивает свое мнение и не дает дремать начальству. Как говорится, короли не делают великих министров - министры делают великих королей, - Игнат Матвеевич усмехнулся и внезапно сменил тему: - Кажется, сын, отвлеклись мы. Неужели следствие затеваете по Ерошкиной плотине?
- Нет. О каком следствии можно вести речь спустя полвека? Существует ведь срок давности.
- Почему же тогда Афанасий Жарков тебя заинтересовал?
- Чисто из любопытства. Не могу поверить, чтобы бескорыстный порядочный человек скрылся тайком, да еще и колхозные денежки с собой прихватил.
- Да-а-а… Тут что-то явное нет то.
- Вот и хочется узнать: кем был Жарков на самом деле?..
Глава 4
Проснулся Антон поздно. Поднявшись с постели, быстро оделся и распахнул окно. Из заросшего малинником палисадника потянуло утренней свежестью. На безоблачном небе ярко сияло солнце. В селе было безлюдно и тихо. Лишь где-то за поскотиной; как всегда в страдную пору, слышался отдаленный гул работающих комбайнов. В комнату заглянул дед Матвей. Важно расправляя бороду, подтрунивающе сказал:
- Спишь, ядрено-корень, вроде кадрового пожарника.
- Надо ж хоть раз в жизни выспаться! - громко ответил Антон.
- Шибко не кричи, - дед Матвей костистым пальцем постучал по нагрудному карману рубахи, где оттопыривалась прямоугольная коробочка слухового аппарата. - С этой машинкой я теперь, будто по радио, все слышу. Умывайся - чай пить станем.
- Отец с матерью уже позавтракали?
- Давно отчаевничали и делом занялись. Игнат - на полях. Полина - в огороде.
- Значит, вдвоем мы с тобой остались?
- Вдвоем.
Вчерашние мысли о Жаркове по-прежнему не покидали Антона. Он спросил:
- Дед, кроме тебя, кто из березовцев или серебровцев хорошо помнит Жаркова?
- Кто его помнил, все поумирали… - дед Матвей задумался. - Вот, разве, Лукьян Хлудневский из Серебровки может припомнить такое, чего я не знаю.
- Ему можно верить?
- Лукьян серьезный мужик. И очень даже хватким умом в молодости отличался. Грамоту в ликбезе шустрее всех освоил. В тридцать первом году, когда Афанасий пропал, крестьяне хотели меня в председатели сосватать. По малограмотности я самоотвод заявил. Тогда колхозное собрание единодушно за Лукьяна проголосовало, хотя годками он совсем еще пареньком был.
- И долго Хлудневский председательствовал?
- То ли до тридцать седьмого года, то ли до тридцать восьмого, пока НКВД его не припугнуло.
- За что?
- В те годы всех за одно привлекали, за вредительство. Правда, Лукьяна не посадили, но председателем он дальше не стал. Или запретили ему, или сам отказался… А жалко. Много пользы Лукьян мог бы колхозу сделать. После Хлудневского чехарда с председателями началась. И своих выбирали, и из района привозили. Едва не довели колхоз до ручки. Укрепляться мы стали уже после Отечественной, когда Игнат за правленческий руль взялся.
- Значит, Хлудневский… - Антон помолчал. - Кто еще может о Жаркове рассказать?
- Еще порасспрашивай Арсентия Инюшкина. Он, пацаном, часто кучерил у Афанасия. Самому Жаркову на костылях несподручно было жеребца хомутать, а Арсюшка проворно с лошадьми обращался. К тому же, Жарков на квартире у Инюшкиных проживал… - дед Матвей задумался. - Жалко, давно помер в Серебровке Степан Половников, который и в коммуне, и в туповозе, и в колхозе бессменным кузнецом был…
- Что еще за "туповоз"?
- Это, когда коммуна распалась, зажиточные серебровские мужики объединились в товарищество по возделыванию земли.
Антон улыбнулся:
- Дед, товарищества по совместной обработке земли назывались ТОЗами.
- Ты человек грамотный, тебе виднее. Но сибирские крестьяне туповозами их называли, - ничуть не обиделся за поправку дед Матвей. - Так вот, Степан Половников мог бы тебе много рассказать о Жаркове. Афанасий чуть не каждый день к нему в кузню наведывался, которая находилась в Серебровке. Лучшего кузнеца в нашем крае не было. Не только любую деталь Степан умел отковать, но и такие крестьянские машины, как молотилка, веялка или сортировка, собственными руками мастерил. Даже Ерофей Колосков, когда руководил артелью пленных австрийцев при строительстве крупорушки Илье Хоботишкину, брал к себе в помощники Степана Половникова.
- Здесь и австрийцы были?
- В Сибири много разных завоевателей сопли морозили. А кузнеца Половникова я еще к тому вспомнил, что, как говорили, Степан последним из местных жителей видал Жаркова. Домой к нему, в Серебровку, Афанасий заезжал. Вечером от него уехал и - с концом.
- Следственные органы разыскивали Жаркова?
- Искали! Предполагалось, кулаки Афанасия убили, но никаких зацепок не нашлось. Главная загвоздка заключалась в том, что вместе с Афанасием пропали жеребец и рессорный ходок. Как в воду канули. Опять же, если подумать, у Жаркова среди местного кулачества вроде и врагов не было. Коллективизация у нас тихо прошла. Считай, одного Илью Хоботишкина раскулачили и то по его собственной дурости.
- Что-то раньше я о нем ничего не слышал…
- А эту гниду давно все забыли. До революции Илья держал в Березовке винопольную лавку. Потом, после империалистической войны, завел крупорушку. На ней и умом помешался. В тридцатом году, когда крупорушка стала колхозной, хотел спалить строение. Мужики не дали разгуляться пожару, а чтобы Илья еще какую пакость колхозу не причинил, отправили его со всеми домочадцами в Нарым. Так что, в тридцать первом, когда Жарков пропал, Хоботишкина в Березовке уже не было и отомстить Афанасию он не мог… - дед Матвей в который раз задумался. - Ты, Антошка, поговори с нашей завклубом Лариской. Она историю Березовки давно собирает. И даже старую фотокарточку Жаркова где-то раздобыла.
Антон посмотрел на часы. Упоминание о фотокарточке заинтересовало его. Сразу после завтрака, не откладывая в долгий ящик, он решил переговорить с "завклубом Лариской".
Просторный сельский Дом культуры возвышался в Березовке рядом с типовым сельмагом. Когда-то здесь стоял невзрачный бревенчатый домик с поблекшей от времени вывеской "КЛУБ". Заведовала новым СДК Лариса - общительная симпатичная девушка, которая, как выяснилось, была родной внучкой Лукьяна Хлудневского и даже фамилию дедову носила. Три года назад она закончила Новосибирское культпросветучилище и вернулась в родное село. Лариса наперечет знала своих земляков, так что Антону и представляться ей не пришлось. Разговор состоялся в кабинете заведующей, основательно заставленном всевозможной радиоаппаратурой и причудливо изогнутыми трубами духового оркестра. Окинув взглядом столь богатое хозяйство, Бирюков с улыбкой сказал:
- По-моему, у вас на каждую душу населения приходится по три музыкальных инструмента.
- Что вы, Антон Игнатьевич! - Лариса тоже улыбнулась. - Наши самодеятельные кружки славятся на весь район. Свой ВИА имеем, джаз. А недавно Арсентий Ефимович Инюшкин организовал кружок гармонистов. Знаете, как он отлично играет на гармони?..
- Знаю. Без Арсентия Ефимовича раньше ни одна свадьба в Березовке не обходилась.
Постепенно разговор перешел к прошлому села. Лариса еще больше оживилась и увлеченно стала рассказывать, как она с первого года после училища организовала школьников на поиски интересных фактов из прошлого, чтобы впоследствии создать в фойе Дома культуры портретную галерею передовых людей колхоза со дня его основания. Рассказывая, девушка отодвинула на край стола "Боевой листок", который сосредоточенно раскрашивала перед приходом Антона. Затем открыла тумбочку, достала из нее четыре толстых тетради и пачку пожелтевших старых фотографий. Разложив их на столе, сказала:
- Видите, сколько материалов мы успели собрать. В этих тетрадках записаны рассказы местных старожилов о прошлом.
Бирюков с интересом стал перебирать фотографии. На одной из них был сфотографирован лихой матрос с улыбчивым волевым лицом. Антон почти интуитивно узнал Жаркова. На обратной стороне фотоснимка выцветшими коричневатыми чернилами было написано: "Ефиму Инюшкину на память от Афанасия". Ниже стояла разборчивая подпись "Жарков" и дата "3 декабря 1930 г.".
Вероятно, заметив, как сосредоточилось лицо Бирюкова, Лариса живо пояснила:
- Это первый председатель нашего колхоза. Фотография дореволюционная. Сохранилась она в семье Инюшкиных. Надпись сделана Жарковым отцу Арсентия Ефимовича.
- Что еще о Жаркове у вас есть? - спросил Антон.
- Почти ничего, - огорченно ответила Лариса. - У него загадочная судьба. Я специально ездила в областной партийный архив. Там в документах за тридцать первый год сохранилась коротенькая справка… - Лариса порылась в одной из тетрадей и протянула Антону небольшой листок: - Вот, посмотрите.
Бирюков внимательно стал читать:
"Жарков Афанасий Кириллович родился в 1886 году. Из семьи такелажника Петроградского судостроительного завода. Член ВКП(б) с 1905 г. Участник Революции 1905-07 гг. С 1908 по 1912 г. служил трюмным машинистом на миноносцах военной эскадры Балтийского флота. С 1912 г. на подпольной партийной работе. 1916-18 гг. в Старо-Быхове. В декабре 1918 г. прибыл в Сибирское бюро ЦК РКП(б) для усиления руководства подпольной партработой. В период колчаковщины - участник партизанского движения. Организатор коллективизации сельского хозяйства в Новосибирском округе. Осенью 1931 г. убит кулаками (предположение). Достоверных сведений о смерти нет".
- Можно переписать эту справку? - спросил Ларису Бирюков.
- Пожалуйста, - быстро ответила она и тут же попросила: - Помогите нам выяснить окончательную судьбу Жаркова.
- Очень уж много времени прошло с той поры, - уклончиво сказал Антон.
- Естественно! Но, согласитесь, разве можно вычеркнуть из истории колхоза человека, который сделал самое основное - создал колхоз?.. - запальчиво заговорила Лариса. - Я спрашивала в партархиве: нельзя ли реабилитировать Жаркова? Мне ответили, что на основании имеющихся там документов невозможно установить обстоятельства его исчезновения из Березовки, а поэтому… В общем, Антон Игнатьевич, я на сто процентов уверена, что человек с такой биографией, как у Жаркова, не мог совершить преступление против Советской власти…
- Чем же подтвердить вашу уверенность?
- Не знаю.
Бирюков взглядом показал на лежащие на столе тетради:
- В них есть рассказ вашего деда?
- Нет. Дед Лукьян категорически отказался рассказывать под запись. Взял у меня чистую тетрадку и сказал, что сам напишет, только вот все никак не может выкроить времени.
- А что другие старики говорят о Жаркове?
- Хорошее. Один лишь Торчков доказывает, что первый председатель был врагом народа.
- На чем Иван Васильевич строит свои доказательства?
- Ни на чем. У него какое-то болезненное стремление обо всем, что скажет Арсентий Ефимович Инюшкин, говорить наоборот. Дело до смешного доходит. В позапрошлом году на общем колхозном собрании стали обсуждать вопрос о создании кролиководческой фермы. Инюшкин с места бросил реплику, мол, для колхоза кролиководство будет невыгодным. Торчков тут же подскочил на ноги: "Я целиком и полностью не согласный с предыдущим оратором Арсюхой Инюшкиным! Приведу конкретный пример: в одиннадцатой пятилетке я для потехи завел трех кролов. Продержал их одно лето. И что, думаете?.. Больше месяца был обеспечен натуральным мясом, меховую шапку, как у нашего председателя Игната Матвеевича, себе справил да еще супружнице Матрене на домашние шлепанцы шкурок осталось!" Колхозники от смеха за животы схватились. Ферму создали. Первый год она прибыли не дала. Стали думать: развивать кролиководство дальше или прекращать? На этот раз Инюшкин высказался "за кроликов". И опять Торчков вскочил: "Я не согласный с предыдущим оратором! Никакого толку от кролов в общественном хозяйстве не будет! Вот конкретный пример: в одиннадцатой пятилетке я пробовал держать этих тунеядцев, дак они не только все деревянные клетки погрызли, но и меня самого вместе с Матреной чуть не сожрали"…
Лариса настолько артистично передала интонации Торчкова, что Антон будто наяву представил выступление "Кумбрыка" и расхохотался. Девушка улыбнулась:
- Записывая Торчкова, я сделала ошибку: прочитала Ивану Васильевичу запись Инюшкина. Он, конечно, сразу и заговорил шиворот-навыворот.
Бирюков попросил тетрадь с торчковской записью и неторопливо стал ее читать. Почерк у Ларисы был крупный, разборчивый. Судя по записи, она умела тонко подмечать речевые особенности говорящего. Рассказ Торчкова занимал больше половины тетради. Содержание было краснобайским, однако в том месте, где речь зашла о Жаркове, Антон сосредоточился. Иван Васильевич говорил:
"Я не согласен с Арсентием Инюшкиным в положительной оценке первого нашего председателя колхоза. Лично я не видал партизанской деятельности Жаркова против Колчака, а ногу свою Жарков вполне мог потерять от красноармейской гранаты. Вот, недавно по телевизору шла передача об одном проходимце, который тоже был без ноги и прикидывался инвалидом Отечественной войны, за что получал хорошую пенсию. На деле оказалось, что инвалид он липовый и военного пороха никогда в жизни не нюхал. За последние годы, надо откровенно признать, мы потеряли революционную бдительность и поднимаем на щит славы совсем не тех, кого следует. Кроме Жаркова, из конкретных врагов народа могу назвать теперь уже мертвых жителей Серебровки Екашева Осипа и Половникова Степана. В период коллективизации Екашев числился крепким середняком. На самом деле Осип был до невозможности жадным кулаком-кровососом. Имел трех породистых коров, гнедого коня стоимостью на меньше двухсот рублей по деньгам того времени, два новеньких плуга "Красный пахарь" да еще двухлемешный плуг, который нужен был ему в хозяйстве, как собаке пятая нога. Несмотря на такое богатство, раскулачивание обошло Екашева. Половников Степан до революции содержал в Серебровке кузницу. Остался он хозяином кузницы и в колхозное время. Вопрос: почему? Потому, что Жарков не давал в обиду врагов народа, поскольку сам таковым являлся. Теперь, возможно, об этом никто не помнит, но лично у меня врубилось в памяти, как следователи, разыскивая в 1931 году пропавшего без вести Жаркова, обнаружили у Половникова Степана неизвестно кому принадлежащие костыли. Спрашивается, зачем понадобились кузнецу инвалидские ходули, если он, как здоровый мерин, имел все четыре ноги?"…
Слово "четыре" было зачеркнуто ровной полосой, а над ним написано: "две". Представив увлекшегося Торчкова, Антон улыбнулся и продолжил чтение:
"Тут и дураку понятно, что костыли те заготовила впрок вражеская шайка-лейка, чтобы Жарков мог ускакать на них из Березовки на недосягаемое для Советского правосудия расстояние. Это он и сделал, обойдясь другими костылями. За обнаруженные костыли Половникова арестовали. Потом его почему-то выпустили на волю. Степан, не будь дураком, воспользовался свободой и, чтобы не отвечать за вредительство, вскорости умер. Теперь в Серебровке живет его сын Федор - подозрительный во всех отношениях, Федя мой ровесник, но, как дремучий старик, молится богу и ни разу в жизни не женился. В его доме божественных икон больше, чем в православной церкви. Еще у него есть старозаветная библия, которую Федя штудирует каждый день. Если Федора Половникова потрясти, то можно узнать кое-что интересное и о его родителе. Лично сам я вышел из бедняцкой семьи. С первого года жизни, т. е. 1917, примкнул к Советской власти, верно служил ей до выхода на заслуженную пенсию и до сей поры являюсь беспартийным большевиком".
Дальше в тетради повествовалось о руководстве Торчковым Березовской пожарной дружиной в довоенную пору, о его службе в героическом Кубанском кавалерийском полку на разных фронтах Отечественной войны и о многолетней доблестной работе конюхом в послевоенное время. Мельком прочитав послужной список неунывающего земляка, Бирюков вернул тетрадь Ларисе и задумался.
Антон давно знал серебровского старика Федора Степановича Половникова, перенявшего от отца кузнечное дело и проработавшего больше полвека в колхозной кузнице. Всегда угрюмый, с поседевшими рыжими волосами, торчащими из-под старинного картуза, Половников, несмотря на семидесятилетний возраст, физически был довольно крепок и действительно, как рассказывал Торчков, до фанатизма религиозен. Антону доводилась бывать в его доме, где одна стена и впрямь была увешана иконами и образками, словно церковный иконостас. Оторвавшись от размышлений, Бирюков спросил Ларису:
- Вы не беседовали с Половниковым?
- Пробовала, но Федор Степанович сказал, что ничего не помнит о коллективизации и Жаркова не знает.
- Не помнит?.. - Антон вновь задумался. - В тридцать первом году Федору было лет четырнадцать. В таком возрасте память цепкая.
- Дед Лукьян предполагает, будто Половников по религиозным соображениям не хочет вспоминать о коллективизации. Говорит, мать у Федора Степановича очень религиозной была и сыну веру свою внушила.
- Кстати, Лариса, а ваш дед не упоминал о костылях, обнаруженных у Половникова?
- Когда я сказала об этом деду, он усмехнулся: "Торчков нагородит тебе семь бочек арестантов, только уши развешивай".
- А Инюшкина не спрашивали?
- Арсентий Ефимович тоже уклончиво ответил: "Кумбрык всегда слышит звон, да не знает, где он".