Бирюков взял со стола фотографию Жаркова. В отличие от других фотоснимков, собранных Ларисой, жарковский снимок сохранился хорошо. Сделан он был профессиональным старым мастером, что называется, на высоком уровне. Объектив запечатлел буквально каждую морщинку в уголках весело прищуренных глаз, каждый волосок аккуратно подстриженных коротких усов, какие обычно носили российские моряки и солдаты в предреволюционные годы. Антон долго всматривался в фотоснимок, пытаясь по внешним признакам определить скрытые пороки запечатленного на снимке человека, но волевое, лицо Жаркова было настолько безупречным, что, казалось, будто именно с него современные художники рисуют матросов на праздничных плакатах и открытках.
- Я возьму на время эту фотографию, - сказал Бирюков. - Как только наш фотограф ее переснимет, сразу верну.
- Пожалуйста, берите, - ответила Лариса и умоляюще попросила: - Антон Игнатьевич, если узнаете что-то новое о Жаркове, сообщите мне.
- Непременно сообщу.
Глава 5
У колхозной конторы возле трехтонного самосвала с голубой кабиной участковый инспектор Кротов, сурово помахивая пальцем, делал внушение вихрастому парню в коричневой куртке на "молниях" и в джинсах. Бирюков еще издали узнал разбитного шофера Серебровской бригады Сергея Тропынина, прозванного за неуемную энергию и суетливость "Торопуней".
- Лихачит, понимаете ли, - смерив строгим взглядом парня, сказал подошедшему Бирюкову Кротов. - Сегодня утром раздавил гусака, принадлежащего Федору Степановичу Половникову.
Антон, поздоровавшись с участковым, протянул руку Тропынину:
- Ты что же, Сергей, неприятности землякам причиняешь?
- Бывает… - Тропынин смущенно потупился. - План надо делать, а тут порасплодили кур да гусей - по деревне не проехать.
- Другие нормально ездят. Ты же всегда гонишь, сломя голову, - с прежней строгостью проговорил участковый.
- Да расквитаюсь я с Половниковым. Скажу матери, чтобы своего гусака ему отнесла. А за куриц, Михаил Федорыч, хоть ругай - хоть нет, отвечать не буду! Разве это порядок, когда едешь по селу, как по птицефабрике? Уши закладывает от кудахтанья…
- Куры к тебе приноровились. В один конец села въезжаешь - в другом они уже по дворам, как от коршуна, разбегаются, - Кротов сурово кашлянул. - Смотри, Сергей, долихачишься! А теперь не трать время, кати к комбайнам.
Тропынин словно того и ждал. Ковбойским прыжком он вскочил в открытую дверку кабины самосвала. Взревев мотором, самосвал тотчас круто развернулся и, подняв пыльное облако, мгновенно скрылся за деревней.
- Неисправимый… - глядя на оседающий шлейф пыли, покачал головой участковый. - Придется для профилактики талон предупреждений лихачу продырявить.
- Что нового в Серебровке? - спросил Бирюков.
Кротов пожал плечами:
- Можно сказать, новостей - нуль. Старики, будто встревоженные пчелы.
- Ну и что говорят?
- Переливают из пустого в порожнее. Если бы не железный протез, сходятся на том, что Жарков… Однако с протезом - полная загадка.
- Как бы нам ее разгадать, а!..
- Не представляю. Прокурор все-таки надумал возбудить уголовное дело?
- Нет, меня просто по-человечески заинтересовала судьба Жаркова. Вы отца Федора Степановича Половникова помните?
Кротов за козырек натянул поглубже фуражку:
- Знавал я дядьку Степана. Богатырского сложения был мужчина, но умер внезапно.
- Причина?..
- В ту пору все скоропостижные смерти объясняли так: "Чемер хватил". С точки зрения современной медицины, полагаю, инфаркт свел Степана Половникова в могилу.
Антон помолчал:
- Как бы, Михаил Федорович, мне с дедом Лукьяном Хлудневским повидаться?
- Утром Лукьян находился дома, - участковый взглядом показал на стоявший у крыльца колхозной конторы желтый служебный мотоцикл. - Если надо, разом домчимся до Серебровки…
Бирюков хотел было, не откладывая, принять предложение Кротова, но, увидев вышедших из сельмага Инюшкина и Торчкова, помедлил с ответом. Старики, отчаянно споря, направились к ним. Не дойдя шага три, Торчков бодро вскинул к помятому козырьку серой кепчонки сложенную лодочкой ладонь и на одном дыхании выпалил:
- Здравия желаю, товарищи офицеры милиции!
- Здравствуйте, уважаемые пенсионеры, - стараясь не рассмеяться, сказал Антон. - О чем спор ведете?
Торчков чуть замялся:
- Проблемный вопрос, Игнатьич, не дает мне покоя. Арсюха ответить на него не в состоянии. Может, ты скажешь: как в Америке положение с банями?
- С какими?
- Ну это… с обыкновенными, в каких мы по субботам моемся.
Бирюков все-таки не сдержал улыбки:
- Думаю, Иван Васильевич, в банном вопросе у американцев проблемы нет.
- Ну, а парятся они, как русские мужики - до изжоги, или только для отвода глаз, чтобы очередь отвести? И опять же: березовых веников у них, наверно, кот наплакал…
Участковый подозрительно глянул на Торчкова:
- Ты, Иван, случайно, не отоварился у Паутовой черносливным компотом?
- Перекрестись, блюститель закона! У меня теперь это… Как говорят по телеку, трезвость - норма жизни.
- А чего каверзные вопросы задаешь?
- Какие хочу, такие и задаю. Застольное время давно кончилось, а ты по старым меркам живешь, не можешь привыкнуть к гласности.
Участковый усмехнулся:
- Наверно, хотел сказать "застойное" время?
- Кротов, я никогда не двуличничаю, как другие. Что хотел, то и сказал. В чем в чем, но в застольных делах мы на месте не стояли, а неуклонно росли вверх. Советую тебе телек почаще смотреть. Там теперь все доступно объясняют, - мигом вывернулся Торчков и брезгливо сплюнул в сторону. - А насчет причисленного тобою к алкоголю компота скажу прямо: сто лет видал я тот прокисший компот! Мне вчерась Матрена привезла из райцентра десять бутыльков психоколы.
- Чего, Вань?.. - быстро вклинился в разговор Арсентий Ефимович Инюшкин.
- Чего? Чего?.. - передразнил Торчков. - Не прикидывайся валенком! Вроде не знаешь американскую газировку в бутылочках…
Инюшкин утробно хохотнул:
- Во когда я смикитил, почему ты Америкой заинтересовался. Значит, с наших яблочных напитков перешел на американские. Та газировка, Ваня, пепси-колой называется.
- Чо, шибко грамотным стал?
- Читать умею.
- Иди ты, Арсюха, со своими подковырками в пим дырявый!
- А ты, Ваня, шел бы со своими вопросами в баню…
Торчков с неподдельным изумлением глянул на Инюшкина, покрутил указательным пальцем у виска и повернулся к Бирюкову:
- Ненормальный. Чо с него возьмешь?..
- Не горячитесь. Проблемные вопросы надо решать спокойно, - стараясь примирить стариков, сказал Антон, однако Торчкова уже занесло:
- Игнатьич! Лично с тобой могу беседовать хоть до третьих петухов, а зубоскал Арсюха не заслуживает моего внимания ни на минуту. Я категорически осуждаю его недостойное поведение! - И, шаркая стоптанными сапогами, засеменил вдоль деревни к своему дому.
Инюшкин затрясся от внутреннего смеха. Зная неуемную натуру Арсентия Ефимовича насчет всевозможных розыгрышей, Антон улыбнулся:
- Зря обидели веселого человека.
Арсентий Ефимович, сдерживая смех, закрутил лысой головой:
- Нет, Антон Игнатьевич, Кумбрык не обидчивый, он заполошный. Сегодня же вечером придет ко мне с новой проблемой, например: "Почему при передаче телемоста американцы разговаривают с нашими людьми на своем языке, а смеются по-русски? Откуда они русский смех знают?" Ей-богу, мы с ним уже не один вечер потратили на решение подобных проблем. С Ваней не заскучаешь…
Бирюков пригласил Инюшкина в кабинет участкового, чтобы переговорить с ним, как советовал дед Матвей, о Жаркове. Едва Антон заикнулся о первом председателе колхоза, лицо Арсентия Ефимовича посерьезнело, а гусарские усы будто ощетинились.
- Плохого про Афанасия Кирилыча ни слова не скажу, - сухо буркнул он. - Если хочешь услышать плохое, Кумбрыка спроси. Мне Лариска Хлудневская показывала Ванины мемуары. Чуть не полную тетрадку ерунды намолотил.
- С чего это Иван Васильевич так разошелся?
- У Вани сейчас очередной закидон. Увлекся критикой культа и "застольного" периода. Чуть что - сразу ораторствует. "Теперь не те времена, чтобы геройские звезды разбрасывать да на щит славы поднимать! Теперь надо правду-матку в глаза резать!" Вот и режет ахинею. Знаешь, как в той пословице: заставь дурака богу молиться, он и лоб расшибет… - Инюшкин нахмуренно помолчал. - Мне думается, Торчков решил отыграться на Жаркове за то, что Афанасий Кирилыч ему в мальчишестве уши до красноты надрал.
- За какую провинность?
- Пацанами мы коньки к валенкам сыромятными ремнями привязывали. Ваня однажды и сообразил для этих ремешков супони из двух колхозных хомутов выдернуть, а Жарков подловил его, проказника.
- Значит, у вас о Жаркове хорошее мнение?
- Даже отличное! - не колеблясь заявил Инюшкин. - Я лучше Вани знаю Афанасия Кирилыча. Жарков квартировал у нас. Домик хоть и тесноватый у моего отца был, но комнатку для председателя выкроили. Да он в ней почти и не находился. То на культстане с колхозниками заночует, то в конторе до утра засидится. Вздремнет часок, и ни свет ни заря опять в поле покатил. Меня часто за кучера брал. Повозил я его и по полям, и до райцентра. Бывало приедем из района, Афанасий Кирилыч чуть не всю сельскую детвору хоть карамелькой да одарит. После закрытия частной торговли кооперация не сразу на селе развернулась, так что и карамельки радостью были, - Инюшкин повернулся к участковому. - Так ведь, Миша?..
Кротов утвердительно кивнул.
- Много мы с дядей Афоней, так я называл Жаркова, поездили… - грустно продолжил Инюшкин. - Проще говоря, Антон Игнатьевич, с Афанасием Кирылычем я, не задумываясь, пошел бы в разведку…
- Не помните, как он последний раз уехал? - спросил Бирюков.
Лицо Инюшкина еще больше помрачнело:
- Помню. Запряг я Жаркову Аплодисмента - выездной жеребец у нас так назывался. Вороной масти, с белыми "чулками" на передних ногах. При коллективизации этого жеребца у Хоботишкиных забрали. Ну, значит, уже крепко завечерело. Афанасий Кирилыч довез меня от конюшни до дома и наказал идти спать. А сам вроде бы в Серебровку покатил.
- По какому делу?
- У него разных дел хватало.
- Что-нибудь конкретное из последнего разговора с ним не запомнили?
- Давно это было… - Инюшкин хмуро задумался. - Нет, Игнатьич, конкретного вспомнить не могу. Врать же, как Ваня Торчков, не стану.
- Что за общественные деньги вместе с Жарковым исчезли? - снова задал вопрос Антон.
- Об это тоже ничего не могу сказать. Память у меня в те годы была молодая. Она хотя и надежная, да не всегда главное запоминает. Вот, будто сейчас вижу, как дядя Афоня каждый раз покупал в райцентре макароны с мясом. Были тогда такие консервы, очень я их любил. Вернемся, бывало, домой и на соревнование друг с дружкой по полной банке за ужином уплетем. Еще нравилось мне собирать нарядные коробки из-под папирос. Обычно дядя Афоня курил дешевые папироски "Мак". Гвоздиками он их называл. В праздники же покупал "Сафо". Папиросы искурит, а коробку где попало не бросит, обязательно мне отдаст… - Арсентий Ефимович задумчиво погладил усы. - Еще помню, как однажды Жарков разрешил выстрелить из именного нагана. Воткнули в огороде черенком в землю лопату, отошли на пятьдесят шагов и я, к своему удивлению, прособачил в ней дырку. Отец, увидав дырявую лопату, хотел задать мне основательную лупцовку, но дядя Афоня не позволил. "Это меня, Ефим, - говорят, - надо розгами пороть. Думал, Арсюшка промахнется на таком расстоянии, а он, шельмец, в самую десятку влепил".
- У Жаркова был именной наган?
- Да, с надписью на рукоятке: "А. К. Жаркову - от Сибревкома. 1920 г."
- Арсентий, - вдруг обратился к Инюшкину Кротов, - ведь Жарков и ликбез в Березовке организовывал. Помнишь, как в двадцать восьмом он ходил по дворам и чуть не силой заставлял учиться и малых, и старых?..
- Нето не помню! - живо подхватил Инюшкин. - Мы с тобой, Миша, тогда босоногими пацанми были, а другим-то ученикам бороды мешали каракули выводить. А писали на чем?.. Бумаги не было, так Афанасий Кирилыч раздобыл в Новосибирске два мешка водочных наклеек. На обороте тех лоскутков, размером с ладошку, и упражнялись рисовать буквы.
- Карандашей на всех учеников не хватало, - опять заговорил Кротов. - Каждый карандашик - помнишь, Арсентий? - на четверых разрезали. Закручивали отрезочки в свернутые из газетных клочков трубки, чтобы ловчее в пальцах держать, и до полного основания грифеля исписывали…
Разговор между Инюшкиным и Кротовым сам собою выстроился по принципу "А помнишь?". Антон Бирюков, не перебивая, слушал ветеранов и узнавал такие факты, которые ему, родившемуся после Отечественной войны, даже и в голову никогда не могли бы прийти. Он с детства знал родную Березовку почти такой, какая она есть теперь. Знал односельчан, которые хотя и старятся с годами, но вроде бы остаются все теми же. История родного села для него была неразрывна с историей страны: Октябрьская революция, Гражданская война, коллективизация, напряженные пятилетки, война Отечественная и… мирная послевоенная жизнь, без голода и лишений. Все это, начиная со школьных лет, укладывалось в его сознании полагающейся по учебной программе информацией, без особых эмоциональных оттенков. Казалось, основные события происходили где-то в далеких местах, расписанных в художественных книгах и показанных в кинофильмах. И все это вроде бы было не с настоящими людьми, а с актерами, изображающими тех или иных лиц. Сейчас же рядом с Антоном сидели реальные земляки и говорили о реальных событиях, прошедших вот здесь, на березовской земле. И эти земляки воочию знали загадочного Жаркова, судя по всему, немало сделавшего хорошего для березовцев и по неизвестной причине почти исчезнувшего из их памяти.
Когда воспоминания ветеранов поугасли, Бирюков обратился к Инюшкину:
- Арсентий Ефимович, почему Торчков в своих "мемуарах" утверждает, будто Жарков не давал в обиду "врагов народа"?
- Кого именно?
- Например, Осипа Екашева из Серебровки.
- Да какой он враг?! - удивился Инюшкин. - Осип Екашев был трудяга до седьмого пота. Батраков никогда не держал, все хозяйство на собственной горбушке волочил. Ну, а если долго не хотел в колхоз вступать, так это дело было полюбовное. Жарков за коллективизацию, конечно, агитировал - линия партии такая была, - однако под наганом никого в колхоз не загонял. На первых порах у нас много единоличников насчитывалось. Постепенно, к тридцать первому году, все они поняли, что упорный Сталин от своей задумки ни на шаг не отступит, и влились в колхозное общество.
- А кузнец Половников когда вступил в колхоз?
- Степан с первого дня не отказывал в ремонте колхозной техники. Половников хлебопашеством не занимался. Кузница его кормила. Правда, коровенку держал да еще сивая монголка у него была, чтобы дровишек либо сенца на зиму подвезти. При коллективизации эту лошадь за кузницей закрепили для вспомогательных работ.
- После исчезновения Жаркова кузнеца не арестовывали?
- Тогда многих на допросы вызывали, но насчет ареста… не знаю, - Инюшкин глянул на Кротова. - Может, Федорыч, ты что-нибудь помнишь? Половниковы от вашего дома наискосок жили…
Кротов пожал плечами:
- Похороны Степана помню - жена его очень сильно над гробом голосила. А об аресте Половникова мне неизвестно.
- И еще, Арсентий Ефимович: о каких костылях, обнаруженных у Половникова, Торчков упоминает? - снова спросил Антон.
Инюшкин усмехнулся:
- Кумбрык, как всегда, перепутал кислое с пресным. Степану Половникову на империалистической осколком снаряда ступню раздробило, и вернулся Степан с войны на костылях. Нога с годами поджила. Стал кузнец, прихрамывая, ходить, как говорится, на своих двоих. А костыли раньше делали крепкие, из дуба. Половников за ненадобностью отдал их Жаркову. Дядя Афоня, помню, шутил, что дохромает на царских костылях до коммунизма. Стой… - Арсентий Ефимович словно запнулся на полуслове. - Знаешь, Игнатьич, смутно мерещится, вроде бы Жарков, расставаясь со мной в тот вечер, не то пошутил, не то всерьез сказал: "Ну, Арсюшка, завтра, пожалуй, я без твоей помощи Аплодисмента запрягу"…
- К чему это было сказано?
- Не могу сообразить. Или дядя Афоня в одиночку куда-то ехать хотел, или иное что подразумевал… - Инюшкин вновь задумался. - Вот, Игнатьич, еще подробность вспомнилась: Афанасий Кирилыч никогда не расставался с колхозной печатью. Она всегда у него в нутряном кармане кожаной тужурки хранилась, в железной баночке из-под вазелина. Как понадобится заверить какой-нибудь документ, Жарков вытащит печатку, хукнет несколько раз на нее и - шлеп по бумаге!
- Какие отношения у Жаркова с народом были?
- Народ за Афанасия Кирилыча горой стоял.
- Обожди, Ефимыч, обожди, - вдруг заторопился Кротов. - А помнишь, как после пожара на крупорушке Жарков чуть не пришиб костылем Илью Хоботишкина?..
- Такого поганца, как Хоботишкин, мало было пришибить, - Арсентий Ефимович сердито шевельнул усами. - Его по тем строгим временам за учиненный поджог могли запросто расстрелять. Однако Афанасий Кирилыч, когда перекипел, заступился за поджигателя и отправил Илью с его выводком живехоньким в Нарым.
- Не затаил ли Хоботишкин на Жаркова зло за раскулачивание? - спросил Антон.
Инюшкин развел руками:
- Кто знает… Вообще-то Илья - мужик нехороший был, хитрый. Вечно прибеднялся. В допотопном армячишке ходил, а такой двухэтажный домина в Березовке имел, какого ни у кого не было. Мог, конечно, он затаить камень за пазухой. Только, Игнатьич, если подумать, из Нарыма до Березовки никакой камень не долетит.
- Обожди, Ефимыч, обожди! - опять вмешался Кротов. - А помнишь, как осенью тридцать второго года у той же Ерошкиной плотины вытащили из воды мертвеца и мужики толковали, будто на нем был армяк Ильи Хоботишкина?..
- Так это ж только догадки насчет армяка были.
- В тридцать втором, говорите, мертвеца вытащили? - заинтересованно уточнил Антон.
- Так точно. Ровно через год, как Жарков пропал, - ответил Кротов.
- С исчезновением Жаркова это никак не вяжется?
- Разговоров таких вроде бы не велось.
- Вы тот труп видели?
- Нет. Нас, мальчуганов, близко к нему не подпустили.
- Следствие было?
- Приезжал кто-то из райцентра, да, по-моему, ни с чем уехал. Утопленника быстро зарыли на Березовском кладбище.
Не новичок в уголовном розыске, Антон Бирюков знал, как неистощима выдумщица-жизнь на самые невероятные случайности. Но было ему известно и то, что кажущаяся на первый взгляд случайность нередко является закономерностью, а из отдельных разрозненных фактов в конце концов выстраивается логическая картина происшествия.
Беседуя с Инюшкиным и Кротовым, Антон сосредоточенно пытался увязать случайно разрытое мелиораторами старое захоронение с загадочным утопленником у той же, Ерошкиной, плотины. Однако от скудности информации все попытки Антона пока оставались бесплодными.
В середине дня Бирюков и Кротов, неторопливо проехав на милицейском мотоцикле по Серебровке, остановились у дома деда Лукьяна Хлудневского.