Уцепил ладонь Гачиева, неожиданно дернул к себе, крепко прижался грудью, раскатисто гаркнул над ухом:
- Ас-салам алейкум!
Одновременно где-то едва слышно металлически щелкнуло. Гачиев ошарашенно отпрянул: "Чего он орет?" Огляделся. В ухе позванивало, залитая солнцем сакля мирно покоилась со своим убогим скарбом, закопченным котлом над очагом. На стене висела грязноватая тряпица с портретом Шамиля. Шамиль в упор сурово смотрел на наркома.
Исраилов направлялся к его табуретке у окна. Гачиев дернулся вслед, тревожно напомнил:
- Господин Исраилов… э-э… я там уже сидел. Привычка такая, у окна сидеть. Сквозняк люблю.
Исраилов пожал плечами, свернул к другой табуретке. Гачиев сел на свою. Поерзал задом по дощатой надежной глади, стал успокаиваться. "Чего он заорал?"
Исраилов уже сидел. Сцепив руки, он заговорил:
- Рад приветствовать вас, господин нарком. Благодарю за приход, - широко, надолго распустил лицо в улыбке.
- Ты звал - я пришел, - сухо уронил Гачиев.
- Вас не удивило мое письмо? - вежливо осведомился главный враг.
- Нет, - рубанул нарком. - Совсем я не удивился.
- Странно, - усмехнулся подпольный вождь. - Давний грабитель Советской власти приглашает ее главного сторожа, и он является на встречу. Значит, у нас не столь разный взгляд на положение вещей?
- Клянусь, разный, - не согласился нарком. - Я тебя ловлю - ты убегаешь. Разница есть? - для начала поставил он на место нахала.
- Все в мире относительно, - непонятно, но обворожительно улыбнулся Исраилов.
Странно он вел себя - хозяином. Не нравилось это Гачиеву, отвык нарком от такого отношения к себе. Есть у него один хозяин на весь Кавказ, и тот понятный, как стакан со спиртом: умеешь обращаться - словишь кайф без ожога.
- Сейчас докажу насчет разницы, - пообещал нарком, удобнее умащиваясь и заметно веселея в предвкушении разговора: Салман свое не упустит, давно он такой случай ждал, может, всю жизнь. Этот ехидный тушканчик, что по горам столько лет прыгает, пока не знает про клетку, где он уже сидит, Салман ее двое суток без продыху мастерил, все продумал. - Господин Исраилов, одну весть я привез. Очень неприятная для вас.
- Все мы в руках Аллаха, - закатил глаза, поднял руки к лицу Хасан. И вдруг подмигнул наркому поверх пальцев.
"Э-э, мигнул, что ли? Сумасшедший глаз какой-то… Дурака валяет, - неприятно озаботился Гачиев. Прикинул: - А что ему остается, про клетку не догадывается".
- Есть сквозняк? - между тем заботливо осведомился Хасан.
- Какой сквозняк? - не понял Гачиев.
- Вы просили место у окна, сквозняком насладиться.
"Знает, что ли, про платок? - похолодело в животе у наркома. - Откуда? Кто?" Выходило - никто и ниоткуда. Рассвирепел: "Тушканчик опять шутит? Я последний буду шутить, а не ты!"
- Моя весть такая: сам Сталин сюда второго заместителя Берии генерала Серова прислал. Сказал ему: если надо, возьми любую дивизию с фронта, поймай Исраилова. Понимаешь, что это значит?
Исраилов задумался.
- Наверное, конец мне пришел? - глуповато спросил он.
Гачиев вдруг понял, что его держат за дурака. Позвали сюда, чтобы нагло, издевательски сделать из него болвана. Хватит, сейчас он вынет платок и вытрет шею. Потом будет молчать и ждать. Когда вломятся в дверь его волкодавы, он станет смотреть в глаза Исраилову. Их затопит страх. Это очень вкусно - потреблять чужой страх. Он уродует ненавистное лицо, как в кривом зеркале, выжимает на нем пот.
"Переиграл, - понял Исраилов. - Сейчас этот бык натворит глупостей. Попрет наружу бешенство скота. Его ненадолго хватит, жаль. Чем можно подать сигнал в окно? Скорее всего, платком. Сейчас он за ним полезет… Уже полез… Пора".
- Не делайте глупостей, Гачиев, - сухо и властно сказал Исраилов. - Выньте руку. Мой тон был неуместным. Сожалею. Вы остановились на том, что в помощь Кобулову прибыл Серов с большими полномочиями. Что вы мне предлагаете, ваши условия?
- Вот так сначала надо было! - прорычал, ткнул в Хасана пальцем нарком. - А ты сначала шутить начал. Теперь я буду, мое время, а?
- Валяй, - опять не удержался, усмехнулся Исраилов.
- Мои условия такие. Твои абреки - теперь это немного и мои абреки.
- Немного - это как?
- Пусть они живут, как жили. А я иногда в дела вмешиваться буду. Ты поможешь.
- Чем?
- Связь со мной держать будешь. Много от тебя не надо. Послал кого колхозную ферму жечь - напиши мне записку. Ушел кто из твоих сельсовет ликвидировать - оповести меня. Захотели прокурора ограбить - предупреди. Я не всегда мешать буду. Вам тоже жить надо.
"Он хочет пасти нас, намерен стричь с гарантией и без риска. Приблизительно этого я и ожидал. Биологически неспособен загнать свои действия в русло идеи. Его верховный судья и прокурор - нажива, чистоган. Это хорошо, когда он будет работать на нас. Ничья идея не искривит эти безнадежно прямые извилины".
- Допустим, я согласился. Каков мой выигрыш и гарантии?
- Твоя жизнь. Мало тебе? - хамски хохотнул Гачиев. - Когда облаву на тебя разработают, через меня узнаешь. Войсковая операция начнется, я предупрежу. Без этого попадешь, как хорек, в сеть. Этого хочешь?
- Этого не хочу, - уныло отказался Исраилов, постукивая пальцами по столу. - А если все-таки не соглашусь?
Гачиев вынул из кармана платок, стал вытирать пальцы, они слегка дрожали. Вдруг выхватил пистолет из рукава плаща (был притянут резинкой к руке), направил на Исраилова. Засмеялся.
- Ты плохо готовился меня встречать, даже не обыскал. Сейчас вытру платком шею - и мои прибегут из леса через минуту. Рота. Хватит на всех твоих. Но не буду вытирать. У меня голова на плечах, у тебя тоже мозги хорошие, будем мирно одно дело делать. Ты - в горах, я - в наркомате.
- Рота твоя - тьфу для нас, - все так же уныло сказал Исраилов. - А вот если Серов дивизию с фронта вызовет, тогда к Аллаху собираться надо. Если ты не поможешь. Надо думать.
- Все понимаешь, - похвалил Гачиев. Хорошо он себя чувствовал, платок мял в руке. - Много думать вредно. У тебя выхода нет. Делай, как я сказал. Дружить станем, на нас двоих Чечня работать начнет, как сыры в масле кататься будем.
- Ты верно сказал, нет выхода, - согласился Исраилов, обвис плечами, сгорбился: совсем скис вождь. - Несколько вопросов можно задать?
- Почему нельзя? Спрашивай, на все отвечу, - озабоченно разрешил Гачиев. Забеспокоился: раздавил он человека, на глазах раздавил. Был мужчина; стал тряпка, когда про Серова все понял. Нельзя так. Наркому в горах сильный, проворный слуга нужен, а не мокрая курица.
- Я слышал, ты с Кобуловым хорошо живешь, все это говорят. Правда?
"Умно спрашивает. На такие вопросы можно целый день отвечать", - благожелательно одобрил нарком.
- Завидуешь? - подмигнул. Почему бы теперь наркому не подмигнуть? Такое время пришло. - Слушайся меня. Время придет, и ты хорошо с ним жить будешь, познакомлю.
- А Серов, я слышал, с ним плохо живет, как кошка с собакой, - вдруг вильнул в непонятную сторону Исраилов.
- Откуда слышал? - посуровел Гачиев.
- Свои люди в Москве есть. Ты обещал на все ответить, - робко напомнил Исраилов.
- Как кошка с собакой? - усмехнулся нарком. Подумал: почему правду не сказать? Теперь правда не повредит главному, не снимет намордник с ручного вождя. - Хуже, чем кошка с собакой. Как волк и овца. Только подождать нужно, кто из них волком, а кто овцой станет.
- Значит, друг Кобулова - это враг Серова, - подытожил Исраилов.
Как-то нехорошо подытожил, мороз по коже у наркома пошел, помнил он, даже когда спал, свирепый гнев Серова, а его на Кавказ сам Сталин послал. Кобулова - только Берия.
- Ты это зачем? Куда ведешь? - грозно спросил Исраилова.
- Любопытный я, таким мать родила, - виновато развел руками вождь. Бывший вождь. - Последний маленький вопросик можно?
- Последний можно, - хмуро разрешил Гачиев. - Кончать надо. Резину тянем с тобой. Дела ждут.
- Кто такой Ушахов, твой бывший капитан, начальник райотдела.
- Сволочь! - отрубил нарком. - Шпион оказался. Ни на тебя, ни на меня, на чужих работает. В подвале у него шифровки и коды нашли. Мой зам Аврамов прозевал этого падлу. Шашлыки вместе жрали. Ничего, он от меня не уйдет. Ты поможешь. Хочешь совсем спокойно жить - поймай Ушахова, ко мне доставь, он где-то в горах болтается. За это сразу с Кобуловым познакомлю. Те деньги, что за него назначили, все твои будут, к ордену…
- Посмотри в окно, Гачиев, - холодно и властно обрезал Исраилов.
Гачиев обернулся. Сквозь замурзанный стеклянный квадрат увидел: пузом на земле, раскорячив ноги, лежит плотно сбитый горец и держит за ручки пулемет. Ребристое рыло адской машины покоится в тугом мешке и смотрит в сторону леса.
- Еще три таких в укрытиях, на флангах. Пятый на чердаке устроился. Хватит на твою роту?
Гачиев почуял, как цепенеет спина и ледяной озноб расползается по всему телу.
- Теперь посмотри сюда, - ткнул пальцем Исраилов.
На наркома все так же грозно смотрел с тряпки рисованный Шамиль. Из-под тряпки торчало дуло револьвера. Глаза тряпичного имама на миг смазались, моргнули, и Гачиев понял, что на него все время смотрел глазами Шамиля убийца, который отчего-то медлит. Нарком открыл рот, но сказать ничего не смог.
- Тихо, Салман, тихо, - сказал Исраилов. - Будешь живой, пока хорошо ведешь себя. Твой отряд мы засекли в лесу на подходе к аулу. Я принял свои меры. Теперь к делу, нарком Гачиев. Вы нужны мне живой и здоровый на своем месте. Познакомьтесь с этим. Наша работа.
Он выбросил на стол пачку исписанных листков. Гачиев взял один из них, стал вчитываться в каракули. "Гиниралу Сирову. Началник Сиров, сади турма свой нарком Гачиев и яво хвост Валиев. Они бисовисна грабят чиченски народ, бирут ахчи за гализацию, с мине брали пят тысяч, с Хуциева, Амигова, Косумова тоже столько брали. Тут гарах нет совецкой власти, памаги нам. Писал Муцольгов из Хистир-Юрт".
- Обратите внимание, Салман Мажитович, - заботливо напомнил Исраилов, - адресовано Серову, а не Кобулову. В остальных письмах такие же вопли о помощи. И последнее. Нас сфотографировали из-за портрета Шамиля, когда мы обнялись. Снимки принесут через полчаса. Для Серова. Наши лица там будут видны отчетливо. Нарком республики в объятиях главного врага Сталина на Кавказе. У вас найдется полчаса дождаться фотографий на память?
- Что… тебе надо? - наконец осилил горловой спазм Гачиев.
- Ничего сверхъестественного. Я должен знать все, что затевают Серов и Кобулов. Ну и конечно ваша персона.
Гачиев стал подниматься. Колени едва разогнулись, будто их за минуту обметала ржавчина. Развернулся лицом к двери. Пошатнулся и тут же почувствовал цепкий захват чужих пальцев на локте:
- Осторожнее, возьмите себя в руки, нельзя же так распускаться. Дышите глубже… и выпейте. Пейте!
Глотнув теплой затхлой влаги из кувшина, нарком пролил себе половину себе на грудь. С усилием переставляя ноги, пошел к двери.
- Вас проводит к лесу хозяин. Со мной держите связь через него. - Резкий металлический голос Исраилова бил в уши.
За дверью плеснул в глаза сине-зеленый простор, опахнуло тепло ясного дня. Потом все стало заплывать, смазываться сквозь влагу. Нарком слизнул соленую каплю с верхней губы, всхлипнул, рванул тесный, душивший ворот гимнастерки. Пошатываясь, зашагал к лесу. В двух шагах позади опасливо пристроился хозяин сакли.
Глава 19
Сталин читал справку из Чечено-Ингушского обкома ВКП(б). Это была серьезная работа, обстоятельный анализ происходившего в горах, который собирал воедино, систематизировал разрозненные факты, рисуя целостную картину.
Председателю Государственного Комитета Обороны
Генеральному секретарю ЦК ВКП(б) тов. Сталину
ПОЛИТИЧЕСКИЙ АНАЛИЗ СИТУАЦИИ В ЧЕЧЕНО-ИНГУШЕТИИ
Перед самой войной в территориально замкнутой Чечено-Ингушетии насчитывалось четыреста мечетей, в которых вершили службу четыреста четыре муллы, действовало около тридцати религиозных уставов, охватывающих более сорока тысяч мюридов.
Наиболее реакционные и наиболее крупные из них, исповедующие постулаты ислама и антисоветские по своей сути идеи, - это секты Кунта-Хаджи, Батал-Хаджи, Али Митаева, Абаса Гайсумова, Косум-Хаджи. Под их влиянием находится до сих пор практически вся горная Чечено-Ингушетия.
Кроме того, благодаря ленинской национальной политике, в основу которой легло требование осторожного подхода к национальным особенностям и укладу, в период коллективизации и ликвидации кулачества к Чечено-Ингушетии был применен щадящий режим, который позволил избежать репрессий и высылки одиннадцати тысячам лиц, лишенных избирательных прав, - явному и замаскированному кулачеству, белоофицерству. Они не прекращали борьбы против Советской власти ни на минуту.
Таким образом, начиная с двадцатых годов и до Великой Отечественной войны республика подвергалась массированной идеологической и физической обработке одиннадцатитысячного отряда контрреволюционеров, в основе которого лежал национализм и оголтелый антисоветизм.
Положение усугублялось тем, что, практически не имея до революции письменности, страдающая от хронической неграмотности молодая советская республика была вынуждена черпать низовые руководящие кадры - председателей колхозов, предсельсоветов, фининспекторов и даже секретарей обкома ВКП(б) - все из той же антисоветски настроенной, но грамотной клоаки.
Нависшая над страной угроза фашистского вторжения возбудила в замаскированной контрреволюционной прослойке реставраторские националистические настроения.
С началом Великой Отечественной войны кулачество, муллы, вожаки сект полезли в колхозное руководство, в сельские Советы, пользуясь призывом на фронт лучших кадров. Здесь помогала живучая в горах круговая порука, тейповщина, нажим религиозных авторитетов.
Нельзя сказать, что борьба с ними не велась. С начала 1941 и до середины 1942 года снято и отдано под суд за развал работы и контрреволюционную деятельность в колхозах горных районов: Ножай-Юртовском - 26 предколхозов, Чеберлоевском - 13, Саясановском - 15, Шароевском - 21. Но в силу нехватки кадров на посты председателей опять становились люди, судимые в прошлом, дискредитировавшие себя.
Так, например, предколхоза Исмаил Арсанукаев (к-з "Пионер") в 1934 году снят с должности, исключен из партии и отдан под суд за взятки и развал работы. Дело замяли, Арсанукаева восстановили в должности. Позднее он был снова снят, отдан под суд за бандпособничество, раздачу колхозного скота в частные руки.
Умар-Хаджи Болотмурзаев, предколхоза имени XVIII партсъезда, в 1928 году осужден на пять лет за скотокрадство. Отбыл наказание. В 1939 году снова поставлен председателем этого колхоза. За развал работы, участие в восстании снят, отдан под суд.
Крайне тревожное положение с кадрами финагентов. Они обманывают население. В корешке квитанции, остающемся у хозяина пишут большую сумму госпоставки, в самой квитанции - меньшую, с тем чтобы обвинить в недостаче.
Налицо сильнейшая засоренность колхозного актива.
Шалинский р-н, 26 колхозов - 40 человек актива скомпрометированы судимостью.
Шароевский р-н, 10 колхозов - 37 человек актива не внушают политического доверия.
Надтеречный р-н, 11 колхозов - 9 председателей скомпрометированы судимостью.
Предельно запутан колхозный учет, поощряются преступления, воровство.
В республике должно быть организовано не менее 860 животноводческих ферм, но имеется всего 40. Нарастает падеж колхозного скота от бескормицы. В январе и феврале этого года пало 502 лошади и коровы.
Значительное число предколхозов сознательно не оплачивают колхозникам трудодни в течение двух-трех лет. Во многих колхозах Ножай-Юртовского, Итум-Калинского районов трудодни не оплачивались никогда. В Галанчожском р-не трудодни не оплачивались с момента коллективизации в 15 колхозах. Крестьянин-горец выплачивает налоги и госпоставки исключительно с личного земельного участка, за расширение которого следуют карательные санкции. Отсюда отношение к Советской власти.
Аналогичное положение в Шатоевском районе. Растущая организационно-хозяйственная слабость колхозов, варварское отношение к агротехнике, саботаж, запутанный учет привели к устойчивой материальной необеспеченности значительной части колхозников, которые отказываются работать в колхозах.
Их экономическая необеспеченность грозит перейти в повальный голод, возбуждает растущее недовольство, плодит бандгруппы.
Борьба с ними осложняется раздробленностью, труд-нодоступностью горных поселений, в которых сложно проводить пропагандистскую работу. Так, на территории Шатоевского, Итум-Калинского, Чеберлоевского сельсоветов расположено около 70 аулов, в каждом из которых от 3 до 10 саклей. В них еще весьма живуча круговая порука, кабальная зависимость от мулл, религиозных авторитетов. Эти поселения практически отрезаны от плоскостных районов по 6–7 месяцев в году и являются опорной базой контрреволюционных элементов.
Живучесть бандитизма в этих районах объясняется обычаем, который требует предоставить убежище любому, нуждающемуся в укрытии. Кроме того, весьма сильно действует обвинение в трусости, если хозяин сакли попытается отказаться от подарка бандитов. Поэтому, как правило, подарки - корова, лошадь, овцы - принимаются, после чего принявший подарок автоматически становится бандпособником.
И еще один фактор: отождествление с религиозным авторитетом бандитизма и абречества. Вокруг бандитов настойчиво создается ареол героизма, на что направлены немалые усилия главаря республиканских бандитов Исраилова.
Все вышеперечисленное требует принятия незамедлительных мер, прежде всего укрепления экономической базы горного сельского хозяйства, изъятия из советского и колхозного руководства контрреволюционных элементов, бандпособников, постановления СНК СССР о введении льгот хозяйствам, пересмотра налоговой политики для них.
Секретарь Ч.-И. обкома ВКП(б) Иванов
Сталин закончил читать. "Кто готовил Иванову обзор? Надо выяснить, взять на заметку. Пора делать выводы. Кто, как не Иванов, прозевал подъем политической температуры в горах, не выполнил постановления СНХ о сселении горцев на равнину? Его телячье разгильдяйство вылезло боком, оттуда сильнее всего припекает политбандитизм… Пятый раз давит на мозги разведка о предстоящем ударе немцев на Кавказ… Пока таранят Воронеж, чтобы повернуть на Москву. А может, на Кавказ? Если это случится, при наличии на юге пятой, бандитской, колонны…