- Мы тоже не хотим. Вы сейчас, наверно, очень довольны собой. Стоит, думает: Сталину на его просчет указал, храбрец-удалец. Мы запомним ваше указание. Сейчас речь о летней кампании. Что получится, если мы одной разведке поверим?
Сталин поднес лимон к стакану, сжал кулак. Жуков, наблюдая, как в стакан потекла мутноватая желтая струйка, глотнул, шевельнул враз озябшими скулами. Чай в стаканах заметно светлел.
- Пейте, - негромко, но властно предложил Верховный. - Пейте, пейте! - Отхлебнул из стакана, поморщился: - Кислятина! Пока ни к черту не годится. Но если мы мнение Шапошникова, всего Генштаба подсыплем (добавил в стаканы сахар) да еще товарища Жукова подольем… - Поочередно склонив над стаканами коньячную бутылку, долил в чай ароматной влаги крепчайшего настоя. Отхлебнул из своего стакана, удовлетворенно кивнул: - Теперь напиток заметно приблизился к истине и способен утолить нашу жажду. Георгий Константинович, что вы скажете про эту красивую карточную теорию кавказского толка?
- Я практик, товарищ Сталин. И практика подсказывает, что когда перед моим носом Гитлер семьдесят дивизий кулаком держит, а это так на данный момент, то говорить о прикрытии кавказских коленок - преждевременная блажь. Ну а там чем черт не шутит?… Кавказ для пруссаков - лакомый кусок: хлеб, нефть, никель, молибден, прямая дорога на Ближний Восток, англичанам в подбрюшье штык всадить можно. Поэтому надо опередить - крепко бить по их ржевско-вяземской группировке. Если с умом это сделаем - не до Кавказа Гитлеру станет, какие бы планы у него в башке не расцветали. Резервы наши, полагаю, необходимо сосредоточить возле Тулы, Воронежа, Саратова и Сталинграда.
- Мне кажется, вы подлаживаетесь под мнение Сталина, - исподлобья остро взглянул, пыхнул трубкой Верховный. - А если все-таки немец ударит на Кавказ?
- Тогда надо успеть повернуть воронежские резервы на юг.
- Осчастливили прописной истиной. Решим так: активная оборона с последующим контрударом на центральном участке фронта. Вы свободны.
Сталин уже решил про себя: главные резервы из-под Москвы никуда передвигать не будет. Жуков и Шапошников укрепили его в этом решении. И дело было даже не в сомнении, которому подверг он информацию разведки. Как политик, Сталин понимал назревшую вероятность прыжка германского зверя на Кавказ, ибо хлеб, нефть, сырьевые ресурсы Кавказа, возможность вцепиться через Закавказье в английские войска - все это было предельно заманчиво для немцев. Но гораздо сильнее и глубже, почти на уровне рефлекса, мозжила память о событиях под Москвой. Рев чужих бомбардировщиков над головой, бессильный гнев, возникавший всякий раз, когда требовалось спускаться в бомбоубежище, доводящая до исступления тревога: удержат ли Москву? Все это не зажило еще в памяти, кровоточило и немедленно воспалялось, как только заходила речь об ослаблении обороны у Москвы.
Кроме того, Молотов собирался в Лондон к Черчиллю обговаривать условия открытия второго фронта, и по всем дипломатическим каналам доносились до Москвы обнадеживающие реплики хитроумного политического бульдога, которые сулили открытие второго фронта уже в этом году. Если это произойдет, рейху станет не до Кавказа.
Жуков понимал состояние и расчеты Верховного. Он склонен был доверять разведке, ее последним данным гораздо больше, чем Сталин. Но время Жукова еще не пришло. Его полководческий талант пока только восходил в зенит и еще не окреп настолько, чтобы в категорической форме отстаивать свои соображения.
Отослав всех, Сталин тяжело опустился в кресло. Утонув в упругой коже, он терзался сомнениями: что есть карта, лежащая перед ним, - истина или дезинформация? Быть или не быть наступлению на Кавказ?… Что-то еще, связанное с Кавказом… Ах да, письмо! Несколько минут назад Поскребышев принес его и положил на стол. Сталин придвинул письмо. Оно было написано на серой шероховатой бумаге жидкими фиолетовыми чернилами.
Главе Советского правительства Иосифу Сталину от Хасана Исраилова - председателя Особой партии кавказских братьев - ОПКБ
МЕМОРАНДУМ
Я открываю свое лицо. До настоящего времени я маскировал свою государственную политическую деятельность, не давая себя разоблачить полностью. В этом году я пошел в открытый бой против Вашего деспотизма.
Особая бригада под руководством Кобулова, посланная Вами на Кавказ для моей поимки, примитивно и вульгарно позорит мою честь и программу борьбы, называя фашистом, зверем, убийцей, клеветником, человеком, лишенным совести. Я попытаюсь прокомментировать эти прозвища. Я действительно гитлерист, я второй Гитлер на Кавказе. Разница лишь в том, что пока я не имею возможности и сил повести весь Кавказ за собой с гитлеровским победоносным размахом. Но это еще предстоит, моя партия стремительно крепнет.
Я - помощник Гитлера по Кавказу, я - за идеологию гитлеризма против сталинизма и либо восторжествую здесь вместе с ней, либо погибну.
Я действительно клеветник и обманщик, ведь правда ничего не стоит без своего антипода - лжи. Я всегда обманывал большевиков, преследуя свои высокие цели, и считаю это своим достоинством, ибо чем искуснее и тоньше сеть политической лжи, тем скорее попадет в нее твой противник. Но в этом высоком искусстве лгать и дурачить народ я без колебаний отдаю вам пальму первенства, господин Сталин.
Я действительно лишен совести, поскольку эта химера закрывает перед государственной личностью двери к успеху. Думаю, что и этот тезис кровно близок Вам по сути.
Я действительно по-звериному жесток и дерзок, поскольку в горах выживают лишь сильнейшие, но охотно признаю, что тягаться с Вами в вероломной жестокости никому не под силу из современных политиков.
Я действительно убийца, и моя рука ни разу не дрогнула, нанося смертельные удары русскому, еврею - большевику. Но их количество ничтожно мало по сравнению с могилами, оставленными Вашими палачами по всему государству.
Итак, Ваша бригада делает нам честь, называя убийцами, клеветниками и т. п., ибо она достаточно четко пропагандирует наше с Вами кредо.
Выражаю Вам сочувствие, господин Сталин, в связи с наличием в Вашем аппарате таких бездарных помощников.
X. Исраилов
Сталин вызвал Берию и Серова. И те недолгие минуты, пока нарком вместе с заместителем одолевали расстояние до его кабинета, память с беспощадной фотографической четкостью восстанавливала разрозненные строчки письма. Они поочередно впечатывались в мозг каленым тавром, заставляя вздрагивать от ожога, изводя бессильным бешенством от невозможности прервать истязание. И нарком, уже оповещенный о доставленном Сталину письме Исраилова и лихорадочно готовившийся к ответу на это письмо, войдя в кабинет, явственно ощутил, как закупорила его дыхание плотная, вязкая волна ненависти вождя.
Подойдя и погружая в глаза Берии сквозь слепые блесткие стекла лезвие своего взгляда, Сталин увидел, как беспомощно трепещут под пенсне, стягиваются зрачки, истекая животным ужасом. Мимолетно зафиксировав это, Сталин спросил клокочущим шепотом:
- До каких пор этот недоносок, эта б… живой будет?
Процеживая слова сквозь сдавленные связки, нарком ответил:
- Кобулов делает все возможное…
- Он ничего не делает! Когда я услышу доклад о масштабах кавказского бандитизма? Эта зараза расползлась по всему Кавказу, а твой заместитель пользуется тем, что мы отвлеклись, и помалкивает. Что, нас огорчать не хочет? Застенчивый стал, да?
Отходя от парализующего оцепенения, выдираясь из обморочного состояния, нарком тяжело, со всхлипами задышал:
- Я приложу все усилия… Клянусь! Ночи спать не буду… Лично возьму дело под контроль!
- У тебя много дел на контроле. Не надорвись, - выразил соболезнование Верховный. - Исраилов говорит о своей партии. Были бандиты, уехал туда Кобулов - стали партийцы. Наверно, завели и свой НКВД? Зачем нам тогда такие застенчивые нарком Берия с заместителем? Поставим Исраилова, если он сильнее Берии, а? Меморандум Сталину пишет. Хороший меморандум, такой написать у вас ума не хватит.
- Мы недооценили главного: сети бандпособников. Нужно начинать с тотальной ликвидации сети, которая кормит и укрывает эту сволочь.
Берия смотрел мимо, в стену. Бросив воровато-скользящий взгляд в сторону вождя, вздрогнул: тот понимающе усмехался.
- Мы не прочь застрелить, как бешеную собаку, Гитлера, но поскольку этому мешает вся Германия - по-твоему выходит, и ее стереть с лица земли? А заодно и Италию, где беснуется племенной бык фашизма Муссолини.
- Чечня - не Италия! - на миг отпустил себя в горячечном несогласии нарком и запоздало осекся: заволакивало чело вождя брезгливой печалью.
- Не любишь ты меня. Сильно не любишь.
- Коба! - полуобморочно выстонал Берия. - Кто я был без тебя? Червяк! Тля! Мокрица!
- Ты начинаешь забывать об этом, - озабоченно посетовал вождь.
- Клянусь могилами предков: твоя безопасность, твое гениальное дело - забота всей моей жизни! Если отнимешь ее, мне незачем жить. Тогда отними и жизнь.
Отточенный ум все еще был парализован страхом и ничего не мог выдать изящнее и надежнее махрово-дерюжной лести, круто замешанной на показательном пресмыкательстве. Странно, но сегодня именно это стало успокаивать вождя.
- Я подумаю, - сказал он серьезно, - насчет предложения отнять жизнь. Ты тоже подумай, что значит Исраилов со своей шайкой на Кавказе, если туда ударят немцы.
Вошел Поскребышев, доложил:
- Серов в приемной, товарищ Сталин.
- Пусть войдет.
Вошел Серов, и Сталин пошел к порогу, поднимая на ходу руку. Отходя от напряжения, нарком задышал всем животом, начиная привычно улавливать и фиксировать поведение своего мучителя. Более всего страшила в нем непредсказуемость и мертвенная пустынность загашника, где гнездились в человеке пороки - черные клавиши, на которых обожал играть всю жизнь мингрельский виртуоз.
- Здравствуйте, товарищ Серов, - глуховато и мягко выговаривал Сталин, пожимая руку Серову. И Берия в который уже раз поразился глубинной смене его тона и облика. - У нас сегодня повышенный интерес к заместителям наркома. Только что говорили о Кобулове, сейчас хотим послушать вас. Кобулов не справляется в Чечено-Ингушетии с Исраиловым. Если пошлем вас, справитесь?
Сталин был выше Серова и с заметным удовольствием ждал ответа от плотного мужичка-боровичка, браво выставившего навстречу Верховному сизо-выскобленный подбородок.
- Приложу все силы, товарищ Сталин, - сказал маленький генерал. Хорошо сказал: твердо, браво и без подхалимажа.
"С-сука, - трезво и озабоченно подытожил нарком про себя, - без мыла лезет".
- Кобулов тоже прилагает все силы вместе с силами наркома. И все без толку, - с пристрастием пнул наркома Верховный. Стал ждать.
- Зачем позоришь перед этим? - сквозь зубы по-грузински оскорбился нарком.
- Говорить правду - не значит позорить, - по-русски и по-отечески поправил вождь.
- Кобулов не справляется - пошлю к нему Меркулова и Круглова! А этот шибздик будет только мешать! - бессильно взъярился Берия опять по-грузински, но с русским "шибздиком" Поймал взглядом вспухнувший и пропавший желвак на шее зама.
- Я не вмешиваюсь в дела наркомата, - тоже обиделся Верховный (Как мог такое подумать?!). - Если нужно, то отправьте Меркулова и Круглова. А мы посылаем Серова, - скромно использовал свое право вождь.
- Слушаюсь, товарищ Сталин.
- Хорошо. Поезжайте туда для ликвидации политбандитизма. И его главаря Исраилова.
Они вышли из кабинета один за другим - нарком и его заместитель. Долго молча шли рядом, неотвратимо разделенные Верховным, и Берия, скосив глаза и отметив, что не уступает ему низкорослый Серов в размеренной генеральской поступи, заметил как бы между прочим:
- Широко шагаешь, Серов. Смотри штаны не порви.
На что ответил заместитель сухо и бесстрастно:
- У вас будут распоряжения перед моим отъездом, товарищ нарком?
- У меня одно распоряжение: не путайся у Кобулова под ногами, не мешай ему работать в Чечне.
- Тогда у меня просьба к вам, - глянул Серов снизу вверх, исподлобья.
- Ну?
- Посоветуйте то же самое Кобулову. - Заместитель резко отвернул в сторону - к выходу.
Его судьбу, его особое положение в аппарате НКВД, а затем и в верхах определил случай. Так считал Серов. Но привыкнуть к этому не мог до сих пор.
Несколько лет назад он сидел в кабинете начальника Московского главного управления милиции, тянул свои обязанности, смурной, квелый. Точила душу ржа зависти к старшему - Кобулову Богдану. Дружок сидел наркомом внутренних дел в Киеве. Серов же оставался подконвойным, под тяжким едучим надзором Лаврентия Павловича. Надзор этот недобро густел, обжигал недоверием все нетерпимее.
Вороном был Серов, как и все они, ходившие под папой, летал в стае, клевал падаль. Случалось, по долгу службы кровянил клюв. Только мастью не вышел - белым был вороном. Черные - Кобулов, Круглов, Меркулов - клевали с азартом, неистово, взахлеб. Он же - через силу, со рвотными позывами, тихо стервенея в отвращении и протестах против костоломной практики допросов, идиотской подгонки дубового компромата.
Такого Папа не прощал. Печенкой чуял Серов брезгливость шефа к себе. Чем заканчивается это - знал. В их системе все было отлажено. Начал уже готовиться к завершению своей карьеры, но вдруг был вызван к Сталину.
Прохаживаясь вдоль окна, генсек исподлобья глянул на застывшего у стола Серова. Спросил негромко, въедливо:
- Говорят, не любит вас нарком Берия. За что не любит?
- Не могу знать, товарищ Сталин, - стиснул разом вспотевшие ладони Серов.
- Я подскажу. Нарком Берия думает, в его стаде паршивая овца завелась. Как считаете, что надо делать пастуху в таком случае?
Серов молчал, судорожно подыскивая ответ. Его не было.
- Что скажете, если мы направим нелюбимого Серова наркомом на Украину? - внезапно остановился, в упор глянул Сталин.
Серов, затаив дыхание, ошеломленно постигал немыслимый зигзаг в собственной судьбе. В кабинете повисла недоговоренность.
- Нашему уважаемому Хрущеву, которого мы посылаем на Украину, иногда вожжа под хвост попадает. Нужно вожжи крепко держать тому, кто поедет наркомом. Там Кобулов сидит… Но Украина - не камера для кобуловских допросов. Там, кроме свинцовой ж…ы, голова и славянский дух нужны. - Сталин протянул руку: - Желаю удачи. Раз в квартал составляйте для меня политический обзор изнутри.
Эта обязанность - составлять политический обзор изнутри - осталась за Серовым и после Украины, когда Сталин возвратил его в аппарат НКВД.
Серова припекало от ожогов с двух сторон: с одной - истекающая бессилием ненависть обойденного Кобулова и Папы, с другой - грозный, переменчивый самум сталинской защиты и покровительства, надувающий паруса его карьеры. Свирепо и туго надувал, по ночам иногда казалось, что вот-вот не выдержат паруса, лопнут.
Глава 4
Вторая ночь засады, как и первая, утекла впустую. Исраилов так и не появился в ущелье со своим штабом. Донесение источника - бандпособника, которого Ушахов завербовал за месяц до этого, оказалось пустышкой. То ли источник работал и вашим и нашим, то ли Исраилов выбросил очередной финт - внезапно изменил маршрут, как это делал уже не раз. Надо разбираться. Но это потом. А сейчас - отпустить опергруппу по домам и проиграть с замом Колесниковым один вариант.
Отпустив отчаянно зевающих скорохватов в аул, Ушахов пошел вдоль реки размяться, отогнать сон. Кобыла Ласточка, коротко и призывно заржав, двинулась вслед за хозяином, мерно поматывая торбой с овсом, надетой на морду. Колесников остался лежать подле потухшего костра, негромко уютно всхрапывал, завернувшись в бурку. Бурка смутно чернела сквозь туманную перину, плотно укутавшую дно ущелья перед самым утром.
Туман стлался метровым слоем над рекой, валунами, и идти в нем было непросто и непривычно - не видно, куда наступаешь.
Колесников проснулся от холода. Открыв глаза, приподнялся и не увидел себя: тело по самые плечи было укутано плотной розоватой пеленой. Сквозь нее едва темнела горка углей от прогоревшего костра. Черный ворс бурки усеяло серебристым бисером влаги. Где-то вблизи шумела, вызванивала невидимая река. На ее берегу, утонув по брюхо в тумане, стояла лошадь Колесникова с овсяной торбой на морде. Колесников разогнул скрюченное тело, осмотрелся. Подсвеченный солнцем туман клубился по дну ущелья молочно-мутным потоком. Из него там и сям выпирали корневища, макушки крупных валунов.
Ни Ушахова, ни опергруппы не было. Подрагивая от озноба, накинув на плечи бурку, Колесников пошел наугад вдоль каменной стены.
Он увидел Ушахова рядом с его кобылой у скального выступа. Ущелье делало здесь крутой поворот. Начальник стоял, запрокинув голову, и острый кадык его нежно-розово светился на солнце. Ушахов что-то высматривал. Услышав Колесникова, обернулся, поманил пальцем.
- Опять ночь коту под хвост? - зевнув, лениво осведомился старший лейтенант. Из вопроса явно выпирало холодновато-ехидное: "Ну и сколько будешь нас мордовать попусту, старпер?"
Ушахов не ответил. Достал лист исписанной бумаги, не глядя сунул Колесникову. Сумрачно велел:
- Вникни.
Расползающиеся вкривь и вкось каракули гласили: "Началник Ушахов памаги нам. Пирсидатель Абасов ест вор-жулик сапсем калхоз бисовисна грабит. Тибя много просили штоб ты его забирал турма. Наш тирипение кончался, валла-билла, будим убивать. Писал тибе это писмо старики Хистир-Юрт".
- Ясно, - сказал Колесников. - Тот самый Абасов?
- Тот.
- Мы же на него трижды в райком докладные подавали. Кадровый ворюга, две судимости. О чем Руматов думает?
- Руматов, само собой, думает, а кого на это место? Лучшие кадры на фронте.
- Ну так что? Если лучшие на фронте, значит, бандюг с ворюгами,…
- Это ты меня уламываешь? - не дослушав, удивился Ушахов. - Меня не надо, Саня. Ты лучше Руматова уломай. - Рванул, затягивая подпругу на Ласточке, взвился в седло.
- Так что будем делать? - осторожно спросил Колесников.
Ушахов не ответил, тронул лошадь. Когда дошли до костра, возле которого ждала лошадь Колесникова, Ушахов обернулся, наконец сказал непонятно и страшновато:
- А ничего. Приедем - спать будем.
Тронул коня к выходу из ущелья. Ехал, думал: "В самый раз на меня отсексотить наркому: Ушахов не принял мер по письму. Саня - пацан шустрый, на мое место давно метит. Давай, Саня, кидай цидулю Гачиеву. Покажись в натуре, голеньким, спихни старика на фронт. Поработай, помоги начальника в настоящее дело сплавить".