* * *
Вечером на совещании в Генеральном штабе Шапошников доложил о плане летней кампании: активная оборона па всех фронтах, перемалывание сил вермахта и переход в контрнаступление на отдельных участках фронта.
Вслушиваясь в крепнувший поток аргументов, что развивали принятое им решение, Верховный никак не мог отделаться от ощущения сидевшей внутри занозы. Письмо Исраилова, его чудовищно язвительный тон ("Ай, Моська! знать она сильна…"), безудержное хамство, сквозившее в каждой строке, попирали сам символ сталинского имени, магию его.
С безобразно испорченным настроением около часу пополуночи Сталин неожиданно прервал совещание, никак не объяснив этого. Генштабисты расходились, оставляя после себя мертвящую опасливую тишину.
Сталин велел соединить себя с первым секретарем Чечено-Ингушетии Ивановым и потребовал от того обрисовать обстановку в республике. Он сознавал лавинную неожиданность своего звонка. И тем не менее неуверенный тон секретаря, расплывчатость формулировок и особенно упоминание о собранных для фронта лекарственных травах и цветах окончательно вывели его из равновесия. Более не сдерживая себя, Сталин вогнал в трубку длинную уничтожающую репризу - итог отвратительного дневного фарса:
- Я недавно смотрел ваши сводки о посевной и нефтедобыче в республике. На фоне фактического позорного отставания от военных нужд особенно умиляет ваш сбор лекарственных трав. У меня создалось впечатление, что вы волочитесь за дешевыми частностями, как петух за несушками, и не владеете обстановкой в целом. Сидеть на пороховой бочке, нюхать травы с цветочками и не замечать горящего фитиля под задом - это преступное легкомыслие!
Почему о диверсиях, о растущем политическом бандитизме у вас под носом Сталин должен узнавать из личного письма политбандита Исраилова?! Почему нет результатов у бригады Кобулова? Плохо помогаете!
В чем корневая причина бандитизма, в чем его опора? Вы способны ответить на эти вопросы и нормализовать обстановку? Может быть, вы устали? В таком случае, мы не станем утруждать вас нашим доверием. Подумайте. Я жду исчерпывающего ответа на все вопросы не позднее конца месяца. Через день к вам прибудет в помощь Кобулову генерал-майор Серов. Обеспечьте максимум условий для выполнения его задачи по ликвидации Исраилова.
Положил трубку. Чувствуя сухость во рту, невидяще уставился в черный квадрат окна. На сегодня хватит. Никого не видеть, не слышать. Приказал Поскребышеву вызвать машину.
Сидя на заднем сиденье, расслабленно покачиваясь в упругой коже, с нетерпеливым облегчением представил замкнутый спокойный полумрак глухой комнатушки, кисло-сладкую терпкость сухого вина, теплый ворс ковра под босыми подошвами. Сегодня надо выпить.
Вереница машин мчала сквозь лес по узкому коридору из сосен. В щель приоткрытого стекла плескал сырой, напоенный хвоей воздух, столбы света выхватывали из тьмы медные свечи стволов.
* * *
Иванов положил трубку, сел, вытер холодный пот со лба. Резко кольнуло сердце. Боль разрасталась, запуская жгучие щупальца под лопатку. Растирая грудь, не дыша, он осторожно потянулся к ящику стола, достал капли. Передохнул. Одной рукой налил из графина воду, накапал двадцать капель, выпил. Закрыл глаза и затих, прислушиваясь к себе, отгоняя вязкий липкий страх, всегда сопровождавший приступы. Ждал долго.
Гулко ударили настенные часы, отбивая половину второго ночи. Боль нехотя сворачивалась в клубок, уползала вглубь. Иванов набрал номер телефона заведующего отделом, опасливо и жадно задышал полной грудью. После долгих гудков в трубке наконец раздался сонный с хрипотцой голос:
- Лачугин слушает.
- Спал, что ли?
- Есть такой конфуз, Виктор Александрович. Сам не заметил, как отключился.
- Мне бы так оконфузиться… минуток на двести, - с тоскливой завистью сказал Иванов. - Не получается. Ты как, совсем проснулся?
- Да вроде.
- Звонил Сам. - Иванов почувствовал, как напряглась тишина.
- Что?! Когда?… Извините. Слушаю внимательно.
- Нужен анализ политической и экономической ситуации в республике: в чем корневая причина бандитизма, саботажа, дезертирства из армии. На справку - неделя. Обследуй три самых зараженных района - Галанчожский, Чеберлоевский и Шароевский. Прощупай все низовые звенья: сельсоветы, колхозников, стариков из аулкомов. Поговори с семьями бандитов, легализованных. Ну и так далее, что тебя, учить?
- Понял. Рассветет - отправлюсь.
- Как это - рассветет? - сухо удивился Иванов. - Ты, Василий Григорьевич, рассвет в горах встречай. Он там шибко красивый, бордовый, цвета людской кровушки.
- Домой заехать, семью предупредить можно? - скорее по инерции спросил Лачугин, остро сознавая неуместность вопроса.
- Лучше по телефону. Дешево и сердито, - отчужденно посоветовал Иванов, положил трубку.
Сон и усталость напрочь исчезли, кровь упруго толкалась в виски. Что-то надо делать… С ужасающей тяжестью навалилась суть сталинского звонка: "Может быть, вы устали?…" Действовать немедленно, сию минуту. Лачугин уехал. Хорошо. Привезет обстоятельную цидулю, почему в горах бедлам и саботаж, что держит на плаву врага номер один - Исраилова. Ну а что дальше? Все ведь останется по-прежнему и после цидули. "Может быть, вы устали?…"
Откуда эта кровоточащая, сочащаяся политическим гноем язва, очаг тотального саботажа в горах? Ее садистски бередят и расковыривают, не дают зажить, подсохнуть… Поехать и узнать, увидеть все своими глазами… Сейчас, немедленно!
Он посмотрел на часы. Было начало третьего. "Сидеть на пороховой бочке, нюхать травы с цветочками и не замечать горящего фитиля под задом…" Иванов дернулся. "Да что же это такое?! Ни дня, ни ночи… Будь оно все проклято! Я в самом деле устал. Так устал, что… Молчать!" - трезво и яростно оборвал он сам себя.
Припомнил номер телефона, набрал его. Нарком внутренних дел Гачиев отозвался сразу, видимо, держал аппарат у изголовья кровати.
- Иванов, - назвался первый секретарь. Выждал паузу, посоветовал: - Вы бы начали готовиться, товарищ Гачиев. Времени в обрез. Рассветет - едем в горы.
- Куда?
- В аул, где предколхоза убили. Хочу сам с людьми поговорить.
- Зачем э-э… рисковать? Очень опасное дело - ехать, стреляют из кустов, - осторожно возразил нарком.
- Неужели из кустов? - ядовито осведомился Иванов. - По чьей вине, позвольте спросить, кусты стреляют? Если опасно, обеспечьте охрану. Выезжаем в семь. Предупредите начальника райотдела. Поедет с нами.
Положил трубку, поморщился. Сколько раз замечал: говорить с наркомом все равно что горелую резину жевать - так и тянет сплюнуть.
Заставил себя подняться, заварил чай. Налил в чашку, опустил туда желтый кругляшок лимона. Прижал его ко дну, подавил ложкой. Отхлебнул. Неожиданно всплыла перед глазами фотография: заляпанное грязью лицо, грязь доверху забила глазницы. Убийство в ауле. Толпа ввалилась в дом председателя колхоза. Хозяина выдернули в исподнем из постели, связали руки ремнем и погнали на улицу. Там уложили лицом в грязь и хряснули камнем по затылку. После чего сообщили в райотдел милиции Ушахову.
Утром тронулись в путь. Нарком Гачиев рыскал верхом вдоль охраны хмурый, невыспавшийся. Позади всех ехал Ушахов.
Скоро въехали в ущелье. Слезилось изморосью нависшее небо. Сизая щетка леса на хребтах процеживала рваные тучи, временами утопая в них совсем. Лошади всхрапывали на спусках, вспарывая копытами жидкий глинозем, нашпигованный прошлогодним листом. От мокрых крупов поднимался пар.
К Хистир-Юрту добрались к обеду. Небольшая плотная кучка стариков стояла посреди улицы. Иванов спешился, оглядел лица. Закаменело в них терпеливое упрямство. Темные жилистые руки лежали на посохах. Суконные полы бешметов трепал шалый ветер, ерошил разномастные веники бород.
Разверзлись в бородах рты. Старики заговорили по-русски, не доверяя переводчику наболевшее:
- Зачем ставили яво Хистир-Юрт?
- Абу, пирсидатель, с германом воюет. Абасов это время колхоз грабит!
- В сельсовете воровал - турма сидел, финагентом был - тоже турма попадал, тепер пирсидатель стал - сапсем беда!
- Мы гаварили яму - уходи!
- Колхоз много грабил, барашка на водка менял, дойный корова шашалык сибе резал. Ей-бох, сапсем совесть нету!
- На район первый сикиртарь мы письмо писал.
- Район милиции тоже писал: гаварил - убири, убиват будим!
Иванов тяжело развернулся, достал взглядом начальника райотдела милиции Ушахова:
- Такое письмо из аула получали?
Ушахов глаз не отвел:
- Получал.
- Какие меры приняли?
Ушахов подвигал челюстью, не ответил.
- Я спрашиваю: что предприняли?
Заворочался в седле, хлестнул плетью по голенищу нарком. Удерживая шарахнувшегося жеребца, сказал:
- Ему заместитель, старший лейтенант Колесников, действовать предлагал. Так Ушахов его чуть плетью не вытянул: не твое дело, сказал.
"Ай да Саня! - поразился Ушахов. - Вон как все представил. Шустрый малый, далеко пойдет".
- Доложи товарищу Иванову все, как было! - напирал нарком.
- А о чем докладывать? - спросил Ушахов.
- Ты дурачка из себя не строй! - ощерился Гачиев. - Отвечай за свои дела, как положено, перед людьми, перед руководством. Почему докладные на имя секретаря райкома Руматова не подавал?
Ушахов повел головой - стал тесен воротник гимнастерки.
- Докладные?… Мои докладные в райкоме на гвоздике висят. Я их пачками рассылал. Про Муцольгова из "Красного пахаря" докладывал, про Сулимова из "Рассвета" трижды писал! Ну? Сидят ворюги, контра на своих местах, колхозы обирают, открыто вредят! На приеме у первого секретаря был, предупреждал: примите меры, или самосуд начнется…
Иванов, угрюмо слушавший, резко поднял голову:
- И что ответил Руматов?
Ушахов сунул руки за спину, сгорбился:
- А что он может ответить? "Кого вместо них?" Все толковые мужики на фронте, а эти… клопами к колхозам присосались, бронью военкома Решетняка обзавелись! - судорожно комкая хлястик шинели за спиной, поднял на Иванова тоскующие глаза: - Хоть вы помогите, товарищ Иванов. Третью докладную подаю наркому и военкому об отправке на фронт. Старший брат Абу воюет, а я тут груши… околачиваю в засадах.
И было в этих словах такое неприкрытое бессилие, что Иванов едва подавил в себе непрошенное сочувствие. Ответил резко, распаляя себя:
- Военкому виднее, кого на фронт мобилизовать. Значит, если докладные не действуют, изволили руки опустить? С Руматовым мы разберемся и с Рсшетняка спросим. Но вас, извините, на кой черт здесь поставили?! Почему сами, своей властью порядок не наводите? Или уже только на писульки горазды? Вы что ж, получили из аула предупреждение об Абасове и ничего не предприняли? Ждали самосуда?
Ушахов выпрямился, сузил глаза:
- Собаке - собачья смерть. А воскреснет этот "мученик" с большой дороги, они его снова убьют. И правильно сделают!
Гачиев повернулся в седле, загремел на весь аул:
- Как разговариваешь?! Под трибунал захотел? Ушахов крутнулся к нему всем корпусом - грязь фонтаном из-под сапог:
- Вы меня не пугайте, меня контра с двадцатого в этих горах пугала, однако надорвалась!
Гачиев задохнулся, привстал на стременах:
- Ты… Да я тебя…
- Прекратите! - вполголоса яростно бросил Иванов. Обернулся к Ушахову, добавил, заметно белея лицом: - За бездействие и пассивность при исполнении служебных обязанностей будете отвечать по законам военного времени. - Ударил коня стременами, тронул к выезду из аула. Ненужная, постыдная свара получилась, а толкового разговора - нет.
Гачиев рванул поводья. Напирая на Ушахова заляпанным грязью, нервно плясавшим жеребцом, закричал:
- Сдай оружие, Ушахов! - протянул руку, пряча глаза от бешеного неукротимого взгляда начальника райотдела.
- А ты мне его выдавал, чтобы отнимать? Езжай, нарком, у тебя дело поважнее, чем моя хлопушка. Иванова охраняй.
Повернулся, пошел вдоль улицы - сутулый, голова в плечи втянута, шинель по самый хлястик замызгана. Его кобыла Ласточка, щипавшая прошлогоднюю траву по ту сторону арыка, подняла голову, недоуменно, коротко заржала. Хозяин не обернулся. Лошадь мотнула головой, присела на задние ноги, легко скакнула через арык, пристроилась за спиной хозяина, почти касаясь его горбоносой мордой.
Раздирая поводьями губы своего жеребца, нарком развернулся, пустился наметом вслед за Ивановым. Догнал секретаря уже на окраине, поехал рядом. Наклонившись, негромко ожесточенно доложил:
- Этот отказался сдать оружие! Такого в три шеи гнать из партии!
Иванов, не поворачиваясь, отрубил:
- Насчет партийности капитана мы как-нибудь сами решим. А вам советую с бандитизмом и воровством оперативнее решать.
Глава 5
Тусклый предзакатный свет из давно немытого окна падал на руку, плетью лежавшую на вытертом покрывале. Синие взбухшие вены оплетали кулак. Ушахов поднес его к лицу. Разжал пальцы. На тыльной стороне шелушилась дубленая непогодами кожа, траурно темнели кромки под ногтями.
Взгляд скользнул дальше, цепляясь за корку хлеба на столе, груду немытых тарелок, ворох грязного белья в углу. Мадина, жена старшего брата, изредка помогавшая одолевать нахраписто наползающий быт, не появлялась вторую неделю. Горе у них. Абу лежит с ампутированной рукой где-то под Тулой в госпитале. Письмо получили. Отвоевался. Племяш Руслан насмерть вцепился гусеницами своей машины в глинозем под Жиздрой, комбат, гроза немецких танков. Они нужны Мадине, армии, Чечне, их ждут, о них тоскуют.
"Кому нужен ты, безнадежное дело твое?" - спросил себя Шамиль. Кому нужна его пятерня, умеющая неплохо стрелять, матерое тело, свитое из мускулов, по-звериному выносливые ноги… Он стиснул зубы, уронил руку. Жалобно звякнули старые пружины.
"Что происходит, капитан? Одичал, зарос, на людей как цепняк бросаешься? Кто виноват, что Исраилов обосновался на твоей территории и водит за нос… Для москвича Кобулова наши чеченские дела - игра в кошки-мышки. Мордует приказами оперативные бригады райотделов день и ночь, бестолковые засады, погони за тенью, в кровавую дурную суету втянул лучшие силы. Мечемся, как тараканы в банке, бешеные тараканы! Сам же по горам пошляется с пальбой, в бане с жеро попарится и в Москву докладные о Хасановой неуловимости шлет.
У Хасана - пещерные базы, сеть пособников, сотни ушей и глаз. Я только портянку на ногу перед засадой наматываю, а Исраилов уже на месте засады мне карабин-самострел настораживает. Восемь человек за два месяца похоронили. Каких ребят угробил! Цвет оперативного состава… Кто-то работает на него в районе… В районе? Бери выше. Оперативные разработки, что в Грозном у комиссара стряпают, - тоже тухлятина. Пока сюда приказ спустят, пока к месту засады доберутся, там вместо Исраилова - куча дерьма на полу… Сволочь! Двадцать лет с ним нянчились, хотя знали, что враг до могилы. Судили и выпускали, каялся - прощали. В Москву на учебу снарядили. Донянчились. Вернулся куда как ученый, кровью и пожарами за науку отплатил. Горы саботажем, дезертирством бурлят, во всем его ученая рука. У него везде подпорки в горах, в аулах, даже в городе… Почему у него подпорок больше, чем у тебя, Ушахов?
А потому! - долбанул себя начальник райотдела. - Потому что ты - та самая власть, что подчистую хлеб и кукурузу из сапеток выгребает, на трудодни - хрен без масла начисляет, последнюю коровенку из катуха уводит и "уря" за это кричать велит. За кислую мину, за анекдот, за прямое слово - в кутузку. А Исраилов - враг такой власти… такой-разэдакой. Ладно, не мозоль мозги, капитан, дрыхни. Не ты эту власть ставил. Ты не такую ставил".
Он поднялся, прошелся по комнате. Взвизгнули, простонали рассохшиеся половицы под грузным телом.
Солнце заглянуло в окно, высветило дыру в доске, уходившую под стену. Рядом стояло пустое блюдце. Шамиль вынул нож из кармана, звякнул сталью о фаянс, тихонько позвал:
- Бон… Эй, Бон, покажись!
Долго ждал, осторожно трогая лезвием блюдце. Острая серая мордочка выглянула из норы внезапно. Крысовин повел бусинами глаз, степенно вылез, явил приятелю поджарое, отливавшее серебром тельце.
- Ты где шлялся, бродяга, сколько можно ждать? - буркнул Шамиль. Подставил палец - цепляйся.
Крысиный атаман придвинулся, встал столбиком, уцепился лапами за палец. Зажмурился от удовольствия распушил усы лихого гусарского начеса. Беременная крыса попала года два назад в клетку-капкан. Ради интереса Шамиль посадил ее в железную бочку и подкармливал, а потом оставил одного крысенка себе. Тот вырос, поселился под полом, одичал, но хозяина признавал безоговорочно, в любое время дня и ночи являлся на зов.
Шамиль поднял палец, покачал им. Бонапарт держался цепко, гибкий, в мелкую сеточку хвост лихо ерзал по крашеной доске. Наконец надоело - широко и сладко зевнул, обнажив желтоватые клыки, и разжал лапы. Шлепнулся на пол, засеменил вдоль стены к дивану. Цепко обнял резную, пузатенькую ножку, уперся хвостом в пол, подтянулся, взобрался на диван. Оглянулся на кореша: ну, чего ты там?
Шамиль разломил сухую корку, подошел, сел рядом. Раскрыл ладонь. Бонапарт прыгнул на колени, обнюхал горбушку, с хрустом надкусил.
Шамиль провел пальцем по серой спинке. Зверек взъерошил шерсть, поднял голову. Сквозь черные бусины глянуло на капитана дикое подземелье.
- Что, зверюга, - спросил Ушахов, - одичал? Сколько не виделись? Считай, неделю. В потемках шныряем с тобой, зуб за зуб, око за око. Я, брат, тоже озверел не на шутку. Наркома облаял…
Озвереешь тут, когда из дома взашей толкают. Ходил я свататься, Бон, к дорогой мне женщине Фаине. Все по-людски было поначалу: здрасьте - здрасьте, как поживаете - нормально поживаем, слезы льем… Я бутылку на стол, а она ни с того ни с сего в крик - уходи, чтоб ноги твоей не было. Так и хожу с тех пор как мешком стукнутый, тоска меня, брат, хуже вшей заедает.
А в горах наших что творится, Бон? Сколько жизней положили, чтобы чужой хомут горскую шею не натирал: ни дагестанский, Шамилев, ни турецкий, ни английский. Этих одолели, дух перевели, глядь - а холку уж свой хомут давит. Да такой, что ни вздохнуть, ни… Это когда же мы так дешево подставились, а, Бон?
Тоскливо и зло пытал крысовина Ушахов. Не было ответа. А если и наклевывался он, то такой, что оторопь брала. Лучше не ворошить. Пусть Гришка Аврамов, замнаркома, все это ворошит, он под самыми богами ходит, ему оттуда видней, что к чему.
Ушахов поерзал на диване, лег. Беспросветное забытье стремительно наваливалось на него. Сквозь него мучительно-тревожно пробился телефонный звонок. Шамиль поднялся, шатаясь, с закрытыми глазами пошел к стене. Нащупал трубку, выхрипнул в нее:
- Ушахов.
- Товарищ капитан, - сказала трубка голосом Колесникова, - майор Жуков из бригады Кобулова передал по рации: немедленно выезжать на перехват банды ко входу в балку, туда, где она ущелье переходит. Жуков банду от самого Ведено гонит.
Голос в трубке срывался, в нем вибрировал тревожный азарт.