Отставной боевой полковник медицинской службы более не востребован государством. Внезапно он становится обладателем необычного дара, лечит людей и общество; не всегда законно, но эффективно борется с мафией. Воспитывает новое поколение специалистов - врачей, юристов, экономистов, политиков, способных вытащить Россию из экономической ямы и вернуть ей былую славу.
Борис Мишарин
И С Ц Е Л Е Н И Е
Мечты и реальность, фантастика и бытие
Проснулся Михайлов не в настроении, только открыл глаза и сразу понял - что-то дрянь. Встав, он увидел из окна качающийся напротив тополь. Он стоял один, словно могучий дуб, достигая верхушкой до 9-го этажа, его мощные ветви то плавно, то резко, порывами, раскачивались. Дул холодный ноябрьский ветер, отдельно сохранившиеся листочки почему-то не улетали, цепляясь из последних сил за оголенные ветки, словно хотели пожить еще немного, температура понижалась. Не засыпанная снегом земля выглядела неуютно-серой, неприглядной и мерзкой. "Нет, нет", - подумал Михайлов, - "Эта мерзость у меня в голове". В такую погоду у него почти всегда болела голова, даже слегка поташнивало. Была какая-то слабость, неуверенность, все его раздражало.
Последние дни Михайлов чувствовал себя неопределенно, постоянно возникали непонятные ощущения, которые он толком не мог определить и классифицировать. В голове не зарождалось ни одного подходящего слова, которым бы он мог назвать это явление и поэтому он все списывал на нервы.
Тяжело вздохнув, он поплелся в ванную. В зеркале на него смотрел зрелый мужчина с серым лицом, мешками под глазами, словно с глубокого похмелья. Безучастно осмотрев себя, Михайлов начал умываться. Так было всегда, в такую погоду.
Проглотив сосиску и выпив кружку крепкого чая с молоком, он подошел к окну. Все выглядело унылым - свет, земля, воздух, настроение. Образ тополя крепко засел в мозгах, подкоркой он ощущал какую-то схожесть. Пройдя Афганистан и Чечню, полковник в запасе чувствовал себя таким же тополем в государстве - никому ненужным и предоставленным всем ветрам, выброшенным пенсионером, которому предстояло в одиночестве "зимовать" оставшиеся дни.
Михайлов не пил таблеток, он знал, в данном случае, другой надежный способ избавления от дурноты, раздражительности и вялости.
Взяв толстый блокнот и карандаш, он неподвижно уставился в окно. Скоро зима, снег… В голове зрел образ и вскоре мысли, как бы сами собой, полились торопливыми строчками. Иногда он не успевал их записывать, иногда задумывался на минуту и снова строчил, строчил…
- Ну, вот и все, - радостно вздохнув, он положил карандаш.
Головная боль отступила, чувствовалась уверенность, подъем и сладостное возбуждение. Это было его лекарство - вдохновение! Михайлов с удовольствием перечитывал написанное:
Утро зимою свежо и приятно,
Трогает щеки колючий мороз
И что-то шепчет мне тополь невнятно
Голыми ветками, что он замерз.Иней пушистый лежит переливами
На всех сугробах и крышах домов,
Воздух звенящий запахнет вдруг
сливами…
"Ах ты, обманщик, тут нету плодов"."Я не обманщик - кудесник великий", -
Дернул за ухо меня вдруг Мороз, -
"Разве на окнах рисунок безликий
Под моей кистью сразу замерз?Ты посмотри, как резвятся детишки,
С горок катаясь на санках своих,
Ты посмотри, как парятся пальтишки,
От залихватских катаний таких.Ты посмотри на девичьи румяна
От поцелуев задорных моих,
Вот уж бежит, от мороза чуть пьяна,
Весь этот мир у нас с ней на двоих".И рассердившись, незлобно кусаясь,
Взял меня за уши тот же Мороз,
И упираясь, несильно стараясь,
Зимнюю свежесть домой я принес.
Он почувствовал удовлетворение, ясность и свежесть мыслей. Шепча написанные стихи, он направился на балкон. Его любимое занятие - покурить, пересказывая написанное, не отвлекаясь на окружающий мир, видя, но, не воспринимая его.
На небе, далеко на горизонте, появился оранжевый диск чуть больше Луны. Повисев немного, словно осматриваясь, он превратился в длинный прямоугольник, не изменяя цвета, и быстро, практически мгновенно, стал приближаться.
Михайлова обдало жаром, он успел вскрикнуть и… почувствовал, что кто-то трясет его за плечо. С трудом открыв глаза, он увидел расплывчатое лицо. Эти встряхивания били, как молотом по голове, он снова отключился. Его сосед, Юрий, тряс его снова и снова.
- Очнись, Коля, что с тобой? Очнись.
Позвонили в квартиру, Юра побежал открывать, вспомнив, что вызвал "скорую".
Зашли двое в белых халатах, и он торопливо, сбивчиво стал объяснять:
- Я пришел с работы, вышел на балкон покурить, выбрасывая сигарету, заглянул вниз, сюда: я этажом выше живу. Смотрю - Николай лежит, не шевелится. Я спустился, у нас лестницы на балконах есть, занес его в квартиру, на диван положил, вас вызвал.
Врачи, слушая Юрия, осматривали больного. Пульс и давление в норме, сердце работало ровно, без перебоев, дыхание, слегка учащенное, было чистым. Казалось, он просто спит, если бы не гримаса боли и ужаса, исказившая почти до неузнаваемости его раскрасневшееся лицо. Врач попросил у Юры градусник, поставил и стал осматривать живот больного. Видимой патологии не выявлялось, только тело пылало жаром. Доктор взял градусник и оцепенел - ртутный столбик заполз за отметку 42, до упора, дальше не было шкалы. Фельдшер быстро набрала в шприц литическую смесь, сделала инъекцию. Температура не спадала, втроем они уже второй раз обернули больного холодной мокрой простыней, обложили тело холодными бутылками.
- Ничего не понимаю, - произнес врач, - при такой температуре люди не живут, у него же, кроме температуры, все в порядке, никакой другой патологии. Нонсенс какой-то, чертовщина…
Михайлов открыл глаза, его лицо еще более приобрело выражение дикой, нестерпимой боли, он неестественно застонал.
- Больной, вы меня слышите, что вас беспокоит? - спрашивал врач, намереваясь осмотреть зрачки.
Его самого стало немного потряхивать, руки тряслись. У пациента почти не было белочной оболочки, один сплошной черный зрачок на все глазное яблоко, через который, как показалось доктору, виднелись мозги с трепещущими извилинами.
- Не-не-е-вероятно, - прошептал врач.
- Что случилось?
Все вздрогнули. Голос Михайлова, с тяжелым металлическим оттенком, хрипел. В воздухе повисло оцепенение, Николай закрыл веки, но вскоре открыл опять. Его глаза, быстро затягивающиеся по окружности белком, сверлили врача, тот мотнул головой, стряхивая наваждение, глаза стали нормальными, обычными и только из зрачков, как казалось доктору, веяло леденящим страхом.
- Юра, что случилось? - спросил Михайлов своим обычным ровным голосом.
- Ты был на балконе, я увидел, что ты лежишь без сознания, принес тебя на диван.
- Сколько времени? - беспокойно спросил Михайлов.
- Восемь вечера.
- Ни черта не понимаю.
Николай вспомнил, как вышел на балкон утром и на этом все, провал… провал памяти. Невыносимо дикая, сверлящая боль, только что блуждающая в голове, исчезла. Да, да, это была именно такая боль, словно кто-то шарился в его мозге, сверлил, подпиливал, переставлял с места на место. Но сейчас боли не было и, не смотря на частичную амнезию, он чувствовал в голове просветление и ясность.
- Дайте нашатыря, - быстро сказал Михайлов доктору.
Врач, закрывая отвисающий рот, трясущимися руками протянул ватку.
- Да не мне, ей…
Доктор повернулся, успел подхватить оседающую фельдшерицу, и они вместе грохнулись на пол.
- Блин, цирк какой-то. Ты можешь мне объяснить толком - что здесь происходит? - обратился он к Юре.
Юра не видел его глаз, кратковременный необычный голос сопоставлял с потерей сознания и поэтому не понимал, почему упали в обморок врачи.
- Я сам не знаю, - ответил Юра, растерявшись.
- Но что-то они здесь делают, кто-то их сюда вызвал? - раздражаясь, произнес Михайлов, помахивая нашатырем у носов врачей.
- Ты потерял сознание на балконе, я притащил тебя сюда и вызвал их, - ответил Юра.
- Блин, цирк какой-то, - повторил Михайлов.
Врачи постепенно приходили в себя, нашатырь действовал, приподнявшись на локтях, они испуганно озирались.
- Пришли в себя, горе луковые, - засмеялся Михайлов, - а вам, девушка, стрессовые ситуации особенно вредны. Вы, мадам, беременны. Да, да, не удивляйтесь, беременны, уже три дня, - он улыбнулся и продолжал, - да и вам, доктор, желательно обходиться без стрессов… при вашей-то язве…
- Но, как вы догадались? - удивился врач.
- Чего тут догадываться, - в ответ не менее удивленно произнес Михайлов, - вы же сами четко видите, что у вас стойкое возбуждение центров блуждающего нерва, так как кора подает не скорректированные импульсы на подкорку и гипоталамус, отсюда и язва на большой кривизне желудка. Я только одного не пойму: зачем сегодня вы пользовались для диагностики этим дедовским методом - у вас еще остались следы бария в желудке?
Врач открыл рот, делая рыбьи движения на суше, не удивленно, а скорее испуганно глядя на Михайлова, а тот продолжал:
- Вам, милочка, тоже понятно, что зарождающаяся жизнь видна всегда, посмотрите сами, разве это не прекрасно!? - он засмеялся, подумав, что убедил фельдшерицу не скрывать очевидное.
Она покраснела и инстинктивно прикрыла низ живота рукой, опираясь теперь всего лишь на один локоть. Они так и продолжали полулежать, не в силах предпринять что-либо, испуганные голосом и глазами, потрясенные сказанной правдой.
Доктор медленно, как бы опасаясь, поднялся, подал руку девушке.
- Мы… мы пойдем.
Они медленно, но упорно продвигались к двери, казалось за этой медлительностью стоит такая сила, которая способна наверняка сдвинуть огромную глыбу камня. Оказавшись на пороге, их сдуло, словно спринтерским ветерком.
- Блин, цирк какой-то, - уже произнес Юра, - даже сумку свою медицинскую оставили, драпая, точно цирк…
Михайлов захохотал. Так от души он уже давно не смеялся. Став успокаиваться, он посмотрел на Юру и разразился смехом вновь, показывая на разорванное вдоль бедра трико.
- Какой цирк? Напугал бабу штанами…
- Порвал, когда к тебе на балкон перелазил, - оправдывался сосед, - ладно, пойду…
Михайлов остался один в комнате и задумался, даже испугался.
- Во, блин, творится, - пробормотал он, начиная осознавать случившееся. - Помню: утро, балкон, красный свет, потом все… Уже вечер, врачи, ни хрена не помню, - ворчал про себя он, но испугался пока не этого, другого. - Я же четко видел, что она беременная, с трехдневным сроком. Как я это смог увидеть, как? Как я мог понять это, когда никогда в жизни не видел, как смог определить такой срок? Почему сейчас все это мне понятно, как школьнику таблица умножения? А этот язвенник… Я будто фиброгастроскопом, только лучше, наяву видел язву. И еще его давно сломанная лодыжка, ему я не сказал. Почему, почему и почему? - шептал про себя он.
В голове появилась сверлящая боль, такой раньше никогда не было. Михайлов обхватил виски руками, стал массировать - не помогало. "Хватит вопросов", - подумал он. Боль ушла, она не исчезла, не испарилась, именно ушла с вопросами, он это понял. Его осенило: "Я вижу больной, пораженный орган и если не будет лишних вопросов - не будет и головной боли, - это обрадовало его, - но все нужно проверить".
Николай набрал 03, назвав адрес, сообщил: "Ваши доктора на вызове сумку оставили, свяжитесь по рации - пусть заберут".
* * *
Цитропиус обдумывал последний разговор с Президентом Вселенной. Сообщив свои координаты, он получил задание, о котором давно мечтал: обследовать отдаленные уголки - Солнечную галактику.
Совсем немного оставалось свободных мест в зале Совета галактик. Очень давно Генианторус, став Президентом Вселенной, распорядился установить креслолеты по числу галактик, тем самым каждый раз напоминая Старейшинам о не изученности дальних систем.
Креслолеты, расположенные в соответствии с картой Вселенной, безмолвно свидетельствовали своим цветом о наличии или отсутствии жизни, степени разума.
Генианторус носил рубиновый шлем - признак Верховной власти и красную одежду, как и еще 15 Старейшин, свидетельствующую о высшей степени развития разума. Обладатели 78-ми оранжевых креслолетов, Старейшины, с почти такой же степенью развития, имели соответствующую одежду и оранжевые жезлы - символы власти галактик. 359 "желтых" Старейшин, рангом пониже, обычно всегда ворчали на "зеленых", имеющих в Совете совещательный голос и самое большое количество мест. Голубые и синие креслолеты всегда пустовали, первые свидетельствовали о низшей степени развития разума, вторые говорили о наличии неразумной жизни. Фиолетовый, безжизненный креслолет, указывал лишь место расположения галактики.
Цитропиус смирился с внутренней неудовлетворенностью, когда его не выбрали Старейшиной, как он того вполне заслуживал, и предпочитал далекие путешествия по неизведанным мирам. Еще давно, в молодости, уже имея рубиновый перстень, символ элиты галактики, он посетил одну из планет Солнечной системы.
На Совете Старейшин, после отчета о результатах экспедиции, он получил от Президента высшую награду - орден "Рубиновой Звезды" и почетное право изменить цвет солнечного креслолета с фиолетового на синий. О, эти сладостные минуты величия! Цитропиус представлял себя полным кавалером орденов "Рубиновой Звезды", дающими право автоматического смещения выбранного Старейшины.
Он вспоминал свое первое посещение. По земному времени прошло около 200 миллионов лет. Безобразные огромные животные с длинными хвостами и тонкими шеями, маленькими головами и еще меньшим мозгом спокойно поедали зеленую листву. Животные поменьше с неразвитыми передними конечностями и страшными челюстями, стараясь не попасть под смертельный хвостовой удар гигантов, набрасывались и поедали их детенышей или больных и ослабевших взрослых.
На его родной планете ранее не водились такие звери, формы и размеры были другими, но принципы борьбы за выживание соответствовали земным.
Как развивалась жизнь на Земле, появились ли разумные существа? Он на это надеялся, скорее, был уверен в этом. Исторический опыт развития жизни планет подсказывал, что Земля находится в самом опасном временном периоде своего развития. Слаборазвитые, но мыслящие существа еще не в состоянии пронзить пространство и время, еще совершаются большие ошибки, иногда которые исправить нельзя. Вплотную подойдя к пространственно-временному фактору, прогресс приостанавливается, набирает силу и энергию для прорыва, после которого за судьбу планеты можно не беспокоиться. Но в этот период своеобразного застоя, когда средств уничтожения накапливается с избытком, и совершаются ядерные просчеты.
Цитропиус помнил десяток планет после ядерных войн, где погиб разум, где через миллионы лет затихла и сама мутирующая жизнь…
Его корабль дрейфовал вокруг Солнечной галактики, экипаж находился на полуденном отдыхе.
Рассчитав примерный исторический уровень возможного разума землян, Цитропиус не решился рискнуть. Он не направлял свой корабль непосредственно к Солнечной системе, от которой и произошло название этой галактики. Отправив небольшой челночный корабль, он ждал результатов.
Наконец, челнок вышел на связь, доложив результаты обследования.
Корабль подошел ближе, на максимально возможное расстояние, где его не могли обнаружить земляне.
Генианторус запретил вмешиваться и обнаруживать себя на подобных планетах, в данном случае Цитропиус соглашался с ним, люди еще не достигли необходимых знаний…
Он приказал доставить экземпляр для исследования и в настоящее время осматривал его.
Безобразная фигура и особенно голова вызывали отвращение. Длинные, мощно-корявые конечности, выступающий на лице орган дыхания, маленький, в сравнении с телом, головной мозг, запертый в твердую кость и челюсти с зубами. "Какая мерзость, они похожи на "зеленых", - подумал Цитропиус, - но гораздо ужаснее".
На его корабле были "зеленые", предназначенные для черных работ. Основной состав носил желтую форму и два его помощника оранжевые мундиры. Только он, командир, носил красный мундир, признак совершенства расы.
Его помощники объясняли, что земляне еще ходят ногами и делают все своими руками, пользуются малой частью своего мозга, не используя и половины его возможностей, хотя таковые уже заложены в них. Они еще не умеют работать силой внутренней энергии, поэтому у них развиты конечности.
- Мы полностью изучим его и представим отчет, - послали они мысль командиру.
- Нет, - ответил он медленно, - вы свободны.
Оранжевые переместились в свои каюты.
Ему стало жалко этого самца, как бывает иногда жалко лабораторных крыс и собачек. После исследования землянина направят в разложитель, а атомы и молекулы используют для энергетического питания.
Цитропиус решил вначале просмотреть доставленные чипы мозга других землян и включил считатель, иногда мысленно комментируя усвоенное: "Да, необходима перестройка. Стоп, но кто же ее так делает - без четко выверенной и намеченной программы. Ох, ошибки, большие ошибки. Эх, не туда, так надо… Посмотрим, - он взял чип вожака племени, - сволочь, какая сволочь! Куда торопишься? Знаешь же о несовершенстве программы. Дорабатывай… Авось, это что? А-а-а, понятно… Вот гад, тебе мнение чужой стаи важнее… Славы? Хочется? А свое племя в хаосе… забыл? Пока не дохнут?.. Парази-ит. Если бы не знал… ты же делаешь осмысленно! Не-ет, в любой галактике за такое - разложитель.
Так, где другой… вот, - он взял чип следующего вожака, - лучше, лучше… Конечно, мешают… Свое племя важнее. Эх, не туда… А мафия зачем? Олигархи? Где былая энергия? Скис… понимаешь.
Так, где другой чип, - он поставил следующего. - О-о! Медленно, медленно… Аж извилины зачесались, хочется ему мозги вправить, чтоб шевелился. Нельзя, строго с этим, в разложитель попаду".
Считав мысли лежавшего землянина, Цитропиус задумался. Корректировка мозга простолюдина грозила ему, максимум, отстранением от полетов в голубые, синие и фиолетовые галактики. Он, наконец, решился. Взяв ничтожную дозу теллурита, препарата бессмертия, ввел самцу, удлиняя его жизнь, но, не делая бессмертным. Задействуя определенные участки мозга, Цитропиус, в основном, расширил его профессиональные возможности и так же увеличил некоторые другие способности…
Вызвав "зеленого", он приказал доставить землянина обратно.