Практически это был такой же землянин с виду, но использующий свой мозг на полную мощность. Его конечности, похожие на людские, находились в начальной стадии рудиментации и напоминали детские или "сухие" ручки, а черепные кости еще не разошлись по родничкам, как у желтых для увеличения мозгового объема. Если "оранжевые" имели остатки мозговых костей, то у "красных" их не было. Их огромный мозг находился в плотной кожаной оболочке, передние конечности отсутствовали за не надобностью, а ноги скорее походили на подставки, на которых покоилась большая голова. Передвигаясь за счет внутренней энергии, они не касались поверхности пола и могли летать достаточно быстро.
Сколько пройдет лет, пока земляне научаться проникать сквозь пространство и время? Тысячелетие они будут накапливать знания, познавать окружающий мир. Пока же их самые мощные компьютеры не могут сравниться даже с мозгом "зеленых". Сколько утечет воды, сменится поколений? Как хотелось бы видеть этого землянина в зале Совета, рассказать ему о сегодняшнем контакте, но не имеет он право на бессмертие и тысячную долю накопленных галактиками знаний. Всему свое время, так гласит Основной Закон развития.
Все, что мог, Цитропиус сделал, благодаря ему земляне появятся в зале Совета раньше на сотню, две сотни лет - пару секунд галактического времени. По земным меркам он сам прожил всего 500 миллионов лет и еще не раз встретится с землянами на трассах Вселенной.
* * *
Врач и фельдшер пулей вылетели из дома, их потряхивало и колотило, словно в лихорадочном ознобе. Они бежали по наитию, не замечая вокруг окружающих предметов, и не рассуждали. Их гнал страх, ужас, который они испытали только что. Добежав до машины и плюхнувшись в нее, они перевели дыхание, похожее на то, как дышат марафонцы. Сил и кислорода не хватало, доктор судорожно махнул рукой и машина тронулась. Водитель попался молчаливый, и это обоих устраивало в полной мере.
- Зина, ты в-видела, это не ч-ч-человек, исчадие ада, антихрист, сатана, - трясся губами доктор.
Зина молча кивнула, продолжая испуганно смотреть на доктора, который впервые стал заикаться, а она этого даже не замечала. Настолько сильное было перенесенное потрясение.
- Что нам теперь делать, Александр Николаевич?
- Н-не знаю. Нас м-м-могут принять за п-п-психов, если мы р-р-раскажем все.
Водитель удивленно смотрел на заикающегося доктора.
- Что у вас там случилось? На вас напали? - спросил он.
- Н-нет, н-н-не знаю.
В эфире заработала рация: "21-ая, Гаврилин, 21-ая, Гаврилин, прием".
- От-т-тветь, - кивнул доктор шоферу.
- 21-ая на приеме.
- Вернитесь назад, заберите свою сумку, прием, - вещала рация.
Доктор кивнул и посмотрел на Зину. Ее расширенные от ужаса глаза говорили без слов.
- Добро, - водитель положил микрофон и стал притормаживать для разворота.
- Нет, - резко бросил Гаврилин, - на б-б-базу.
Водитель пожал плечами и покатил дальше. Доктор и Зина были ему благодарны за молчание и отсутствие лишних вопросов. Страх и ужас, обуявшие их, постепенно уходили. К доктору стала возвращаться нормальная речь, без заикания.
Приехав на станцию, Гаврилин вдруг осознал, что не знает, как заполнить карточку, какой выставить, записать диагноз. Он, держа незаполненную карточку в руках, с немым вопросом посмотрел на Зину. Она поняла, и это обрадовало Гаврилина.
- Я думаю, нужно все рассказать старшему врачу смены, а там будь что будет. Нам все равно не поверят, - вздохнула она, - только назад я не вернусь, ни за что, - нараспев произнесла она последнее.
- Да, так и сделаем, - Гаврилин помолчал немного, продолжил, - а если дела пойдут плохо, ну, ты понимаешь, о чем я, - Зина кивнула, - скажем, что пошутили, я напишу диагноз, типа ОРЗ, у него ведь была температура.
- Да-а-а, - протянула Зина, - с такой нормальные не живут…
- Вот видишь! Ну, пошли, с Богом.
Они направились в диспетчерскую. Мария Ивановна, старший врач смены станции скорой помощи, пила чай с печеньем.
- Ну что, забрали сумку? - спросила она.
- Я, мы… Марь Ивановна, - начал Гаврилин, - хотели посоветоваться с вами, случай не совсем обычный.
- То-то я смотрю на тебя, Александр Николаевич, не в твоих правилах советоваться. Ты же у нас "пуп земли", самый знающий. Драпанул, даже сумку с лекарствами забыл. Хорошо, что забрал, ну, садись, рассказывай, чуму что ли нашел, - она злорадно рассмеялась, - тогда садись подальше.
Начало разговора не предвещало ничего хорошего, но Гаврилин все же решился.
- Понимаете, Марь Ивановна, пришли мы в эту квартиру, больной то ли спит, то ли без сознания, пока непонятно. Его сосед сказал, что он потерял сознание на балконе, и он перетащил его на диван. Смотрю - пульс в норме, дыхание в норме, легкие чистые, без хрипов, сердце бьется ритмично, без шумов, живот мягкий, без видимой патологии. Все в норме, только показалось мне, что он больно горячий. Поставили градусник, а он зашкалил.
- Как это зашкалил? - перебила его Мария Ивановна.
- Вот так и зашкалил, показывает температуру 42,5 градуса, дальше ртути ползти некуда, с такой температурой, как вы сами понимаете, Марь Ивановна, не живут люди. Это же сплошной белок вкрутую. Сделали ему литическую смесь, мокрая холодная простынь, бутылки со льдом…
- Да погоди ты, не тараторь. Градусник чей был, ихний? - Гаврилин кивнул, - ну вот, просто он, наверное, бракованный, а ты паникуешь, - съязвила Мария Ивановна.
- Нет, Марь Ивановна, не паникую, тут и без градусника видно, что это не человек, а сплошная жаровня. Простыни на нем, как на плитке парили.
- А потом что? - перебила его Мария Ивановна.
- Потом ничего. Встал нормально, говорил, правда, вначале голос был хриплый, компьютерный какой-то. Может загробный?
- Ты что, Александр Николаевич, рехнулся? Крыша поехала? Ужасов по телеку насмотрелся? Или разыгрывать меня пришел? - ее голос твердел и повышался, - все, слушать тебя больше не хочу… иди, работай.
- Да, но-о, сумка-то там осталась, - встряла в разговор Зина, - а я туда больше никогда, никакими силами…
- Вы что, с ума посходили, играть со мной вздумали? Завтра утром оба, обе, оба, - запуталась в крике Мария Ивановна, - чтоб были у главного врача. А сейчас пошли вон! - Задохнулась и закашлялась она, гневно размахивая руками, - и чтоб сумка и все… в норме, - кашляла она вслед.
- Стерва, - выскочив за дверь, бросил Гаврилин.
- И что мы теперь будем делать? - спросила Зина, ее руки мелко подрагивали.
- Да не трясись ты, - выдохнул Гаврилин, - все будет в порядке. Сейчас пойдем, все обсудим.
Они направились по коридору в комнату отдыха, сели рядышком в удобные кресла, теплая и уютная обстановка успокаивала.
- Сделаем так, - начал Гаврилин, - говорить больше ничего никому не будем. Мы еще не сказали главного, а реакция уже видишь какая, - Зина молча кивала головой, и Гаврилин продолжал, - впрочем, винить, видимо, никого нельзя. Окажись мы на ее месте или любой другой - поступили бы также. В это невозможно поверить… если не видеть все наяву.
Гаврилин сделал паузу, прикуривая сигарету, Зина размышляла про себя. "Это не кино, где показывают разных чудовищ, уродливых инопланетян, вампиров и всякую прочую ересь. Это страшно"! Перед глазами стояли зрачки больного, Зина видела разные по телевизору - светящиеся, огненные, белые, лазерные… Таких не было нигде - холодная пугающая темнота, бездна, сквозь черный янтарь которой, казалось, видны шевелящиеся мозги. И полное отсутствие белка… Она содрогнулась.
- Я заполню карточку с диагнозом ОРЗ, - услышала она сквозь свои мысли, - мы об этом навсегда забываем, - Зина удивленно взглянула на него. - Ну, вернее молчим, - поправился он, - едем назад… ты подожди, подожди, не перебивай. Я тоже туда не хочу идти, дадим на бутылку шоферу, он и заберет сумку.
- Слава тебе, господи, - Зина облегченно вздохнула, - скорее бы все закончилось.
Они снова замолчали, глядя на росшую в холле декоративную пальму, словно изучая ее листья и стебли. Со стороны казалось, что развалившись в креслах, отдыхают после битвы со смертью два медицинских работника, еще не совсем остывших и находящихся в своеобразной стадии эйфории, вызванной тяжелой схваткой. Недавние события еще мелькают в их сознании отдельными кадрами, иногда отражаясь на лицах.
- Я вот только хочу спросить тебя, Зина, ты уж извини, - неуверенно начал Гаврилин, - ты действительно беременная?
- Не знаю, - Зина не ожидала подобного вопроса, - по крайней мере, не была, - она покраснела и опустила глаза.
- Ну, а три дня назад у тебя что-нибудь было?.. - продолжал допытываться Гаврилин.
- Было, - еще ниже опуская голову, прошептала Зина, - а у вас… с язвой?
- Он все правильно сказал, - Гаврилин саркастически улыбнулся, - да же про барий, не понимаю как, но он словно видел сквозь брюшную стенку. Это я ощутил… язвой.
- И я почувствовала, что он заглянул внутрь, - не поднимая головы, тихо сказала Зина, - а это… тогда… значит… я беременная?
- Возможно.
Зина совсем сникла.
- Этот тип обладает каким-то даром. Возможно он инопланетянин, - рассуждал Гаврилин, - в сатану я не верю. Ведь не верили люди раньше, тысячу лет назад, что Земля круглая и вертится, что будут летать самолеты и ракеты. Для них это то же самое, что это для нас. Скорее всего, поскольку у него есть прошлое - соседи, квартира и так далее, его состояние здоровья при нашем появлении - он сегодня побывал у них в гостях и вернулся с этим вот необъяснимым пока даром.
Зина, не отрываясь, смотрела на Гаврилина.
- Да нормальный я, нормальный, - улыбался он, - просто сейчас это самое рациональное объяснение. У тебя есть другое?
Зина покачала головой и Гаврилин продолжал:
- Тогда на этом и остановимся, не будем больше ломать голову.
Он немного помолчал.
- Я думаю, тебе завтра стоит провериться, - Зина кивнула, - у тебя есть муж? - неожиданно спросил Гаврилин, смущаясь.
- Нет, это была случайная связь, - Зина пытливо посмотрела на Гаврилина, он догадался.
- Может, завтра сходим вместе, я заодно еще раз свою язву проверю, - готовя на всякий случай запасной выход, предложил Гаврилин.
- Хорошо, Александр Николаевич, с вами мне будет спокойнее.
- Зови меня просто Саша, - улыбнулся Гаврилин.
- Неудобно как-то, не поймут…
- Когда мы одни, - настоял он.
Зина молча кивнула и улыбнулась. Перенесенное потрясение обострило чувства, ее томные глаза смотрели на него изучающе призывно, дыхание слегка участилось.
"Как я раньше не замечал ее глаз, - думал про себя Гаврилин, - они беспокоят меня, зовут, нет… неведомо тянут, притягивают. А ее грудь, равномерно вздымающаяся при каждом вздохе, она будоражит меня, волнует. Нет, нет, сейчас нужно перестать думать об этом". Во рту у него пересохло.
- 21-ая, Гаврилин, на выезд, - раздалось по громкой связи.
Этот вызов временно спас его, но на Зину он больше не мог смотреть, как всегда раньше, она волновала его.
- Пошли, - кивнул он, - заедем за сумкой, как договорились.
Разволновавшаяся было Зина, успокоилась после последней фразы и благодарно сжала протянутую руку.
* * *
Светало, Николай Петрович сладостно потянулся, откинул одеяло и встал с дивана. Погода, как и его настроение, были прекрасными. Легкий морозец серебрил наконец-то покрытую снегом землю, глаза с непривычки слегка слепли от младенческой чистоты осеннего снега.
- Да-а-а, - вслух протянул он и пошел принимать душ.
Вчера вечером Михайлов окончательно понял, что стал обладателем необыкновенного таланта, нет, правильнее сказать - дара. У соседа он смог увидеть начавшие было хандрить бетта-клетки островков Лангенгарса поджелудочной железы. Не просто увидеть, хотя и это было бы огромнейшим счастьем, когда в России создаются дорогостоящие диагностические центры, он понял, что сможет устранить поражение, словно занимаясь очень привычным, проверенным делом. Удивленный способностями, он вмешался и тем самым смог предотвратить возможный в скором времени диабет.
Но все это еще и еще раз требовало проверки, доказательств, а значит новых клиентов.
Михайлов пожалел сейчас, что ушел на пенсию, ему было только 45 лет, и он еще мог продолжать служить. Он был неплохим врачом, грамотным специалистом, но Чеченская война, на которую он попал по долгу службы, расшатала его нервы. Он ни во что не верил: ни в Бога, ни в черта, а тем более в правительство, неоднократно подставлявшее солдат в Чечне. Если из солдата не делали пушечного мяса, то делали бумажный товар. Он хорошо помнил, как солдатам утром приказывали взять квартал. С боем, потерями они брали, теряя своих товарищей. А вечером новый приказ - отойти назад. На следующий день все повторялось, только людские потери были безвозвратны, кто может воскресить погибших!?
Михайлов до боли сжал кулаки… "Нет, нет, нужно успокоиться, - подумал он, - нельзя расслабляться".
Николай вспомнил стихи, написанные им в Грозном в январе 95-го. Стал тихо их читать, иногда только шевеля губами, это всегда помогало ему снять стресс.
…И когда материнские слезы
По погибшим своим сыновьям
Перестанут, как сок березы,
Истекать из порубленных ран…
По его лицу стекали струйки воды или слез, кто может ответить на это?
Николай выключил душ, насухо вытерся махровым полотенцем и пошел на кухню. Наскоро перекусив, он вышел из дома.
Определенной цели или маршрута не было, он решил проехать несколько остановок и потом вернуться обратно. Интуиция подсказывала, что сейчас необходимо общение с людьми, свои способности можно проверить и использовать не только в больнице…
Николай Петрович вошел в первый подошедший троллейбус, заплатил за проезд и остался стоять на задней площадке у окна. Мимо проплывали здания, улицы, люди спешили по своим делам, каждый куда-то ехал или шел и только он вроде бы болтался без дела. Даже знакомых нет к кому можно запросто приехать, поговорить, провести свободное время, которого теперь стало много. Конечно в городе, в котором он не был много лет, у него были знакомые и даже товарищи по институту, который он оставил после трех курсов, неожиданно для всех перейдя на военный факультет. Но где они сейчас - на работе, это он заслуженный "бездельник" может слоняться по улицам. Он вздохнул и стал смотреть в салон. Его внимание привлекли две женщины, сидевшие напротив. Одна из них, лет сорока, скорее всего мама, другая - юная, очаровательная девушка, лет семнадцати-восемнадцати со схожими чертами лица. Они о чем-то оживленно беседовали.
Михайлова поразило юное лицо, оно было столь притягательным, что он не мог оторвать своего взгляда. Абсолютно без косметики оно выглядело настолько ярко и эффектно, что он не мог не разглядывать его. Природная свежесть и сочность алых губ манила, естественная густота черных длинных ресниц и очерченный природой изгиб бровей туманили мысли, глаза завораживали своей чистой грустью.
"Ее мать, наверное, в молодости была еще краше, она и сейчас не отстает от дочери", - подумал Михайлов, изредка, только лишь для приличия, отводя глаза в сторону от необыкновенных лиц.
Женщины засобирались к выходу. Старшая с усилием стала приподнимать девушку, обе старались и, наконец, вышли из троллейбуса.
"У нее почти не работают ноги", - с ужасом подумал Михайлов и тоже выскочил из троллейбуса.
Старшая с укором взглянула на него - дескать, мог бы и помочь - но он настолько был поражен увиденным, что просто оцепенел и не мог двинуться с места, когда они выходили.
Молодая с трудом передвигалась на невесть откуда появившихся костылях, старшая шла рядом, заботливо поддерживая и страхуя ее. Николай Петрович медленно двинулся следом.
Его редко можно было чем-либо удивить, на войне он повидал всякое, но здесь, в мирной глубинке - девушка на костылях…
Вскоре они подошли к дому, и он решился заговорить:
- Извините, пожалуйста, я Михайлов Николай Петрович, врач. Конечно не академик, поэтому моя фамилия вам ничего не скажет, - обратился он к обеим, но упор делая на старшую. - Мне кажется, я смогу помочь вам… не в смысле подняться в квартиру - это само собой - а в смысле лечения, - повисла неловкая тишина, обе женщины молча разглядывали его.
Воспользовавшись паузой, Михайлов продолжил:
- Я, конечно, понимаю вас, ваши опасения мне понятны, - он заторопился, чтобы его не перебили, - но разрешите осмотреть ее, помочь. Нет, нет, я не зайду в квартиру один - вы пригласите с собой знакомых мужчин… Разрешите?.. Впрочем, наверное, это все нелепо - предлагать медицинскую помощь на улице, где тебя никто не знает, - он замолчал, чувствуя свою неловкость, и опустил голову.
- У вас добрые глаза, Николай Петрович, - неожиданно услышал он мягкий грудной голос, - а большего зла нам уже причинить никто не сможет, - упавшим голосом продолжила старшая. - Идемте, кстати меня зовут Алла Борисовна, а это Вика, моя дочь, - и обе женщины с безучастным видом пошли в подъезд.
"Куда это они так рано ездили", - подумал Михайлов.
- Мы сейчас только что от врача, - словно отвечая на немой вопрос, сказала Алла Борисовна, - но, увы… опять безрезультатно.
- Вы не переживайте, - заторопился Михайлов, - я думаю у меня… у нас… все получится.
Алла Борисовна и Вика ничего не ответили.
Жили они на шестом этаже в двухкомнатной квартире, уютной и чистой. И эта незнакомая Михайлову обстановка показалась родной и близкой.
Михайлов устроился в удобном кресле и стал ждать, когда освободятся и придут женщины, разглядывая квартиру. Напротив стояла старая, но хорошо сохранившаяся стенка, выпуск которых уже давно прекратили, сбоку диван. По всему полу палас. Кроме мягкого уголка, все куплено на закате советской власти, в ее последние годы. На столе небольшой Викин портрет - улыбающаяся девочка-подросток бежит, раскинув руки, по усыпанной цветами лужайке. Михайлов вздохнул от свершенной несправедливости и посмотрел на вошедших хозяек. Алла Борисовна села в кресло, Вика на диван. Все молчали…
- Может быть, Алла Борисовна, Вика, вы сначала мне немного расскажете, - начал Михайлов.
- Чего ж тут рассказывать, - ответила Алла Борисовна, Вика все время молчала, если бы она не говорила в троллейбусе, он бы подумал, что она немая. - Три года назад Вика с отцом поехали на машине, попали в аварию. Отца не стало, а вот Вика… - она замолчала, ее глаза наполнились слезами, но она сдержала себя. - И вот мы за три этих проклятых года перебывали в разных клиниках, у разных врачей… знаменитостей, - Алла Борисовна сделала паузу. - И только вот вы, один из всех, сказали хоть слово надежды. Я, конечно, понимаю, вы еще не смотрели Вику, но все равно вам спасибо… за доброе слово, - она заплакала.
- Алла Борисовна, пожалуйста, успокойтесь, ваша дочь будет здоровой, без надежды нельзя жить на свете, - Михайлов вложил в эти слова столько теплоты и уверенности, что она перестала плакать и невольно спросила:
- Вы думаете?
- Я уверен, - ответил он.
Женщина вздохнула еще раз, вытерла глаза.
- Сейчас будем пить чай, - безнадежно сказала она, вставая.
- Нет, - твердо возразил Михайлов, - я хотел бы сначала осмотреть больную. Вику, - поправился он.