- Право?! - взорвалась Нина Николаевна. - Грош цена праву, позволяющему совать нос в чужое белье! Знаешь, чего они хотят? Нароют грязи, изгадят память Николая Евгеньевича, заменившего тебе отца, обвинят его во всех грехах. У нас принято все грехи валить на покойников - не встанут, не ответят. А что потом будет с нами, подумала? Скоро придется машину продавать. Или ты будешь содержать ее на свою стипендию? Бедность, девочка моя, унизительна! Ты никогда не знала, что такое иметь одну пару чулок и дрожать над ней, не знала, что такое очередь в ломбард, не знала, что такое газета в туалете вместо рулона специальной бумаги. Это, - мать дотронулась до своего уха с бриллиантовой серьгой, - само не родится, за это биться в жизни надо, зубами выгрызать благополучие, сытость, дачу, шубу… А ты - "что сделал плохого?" Не сделал, так сделает! У них профессия - быть мерзопакостниками!
Губы у Нины Николаевны мелко и противно задрожали, потом дрожь передалась подбородку, но Ирина этого не видела - сидела, отвернувшись к окну.
- Нельзя так, - тихо сказала она. - Ты несправедлива к людям, мне кажется, часто была несправедлива и к покойному Николаю Евгеньевичу.
- Что? - мать притормозила, прижимая автомобиль к тротуару. - Что ты сказала о Коле?! Кто тебе дал право судить свою мать?! Отвечай!
Остановив машину, она резким рывком развернула дочь к себе, вцепившись ногтями в ее плечо.
- Пусти, мне больно, - попыталась высвободиться Ирина.
- Больно? - зло рассмеялась Нина Николаевна. - Ты не знаешь, какова настоящая боль. Отвечай, что тебе известно?
- Ничего, - дочь упрямо наклонила голову.
- Мерзавка! - мать с размаху влепила ей пощечину и тут же схватила в ладони лицо дочери, чувствуя, как по пальцам текут горячие слезы обиды, начала целовать, торопливо приговаривая: - Ну, прости, прости!
Ирина молча высвободилась, открыла дверцу и вышла на тротуар. Пошла, потом побежала, скрывшись в толпе. Несколько секунд Нина Николаевна непонимающе смотрела ей вслед, потом упала грудью на руль и, закрыв лицо руками, зарыдала, горько, искренне, как, наверное, еще ни разу не плакала.
XIV
Руководитель, к которому ходил на прием Глеб, любил проводить летние вечера на даче - нет духоты города, можно немного покопаться в земле, отдыхая от нервотрепки или, забыв обо всем, поиграть с любимым шотландским терьером. Но главное, можно взять в руки саксофон. Он с юности обожал этот инструмент, мечтая затмить славу зарубежных "золотых" саксофонистов, однако судьба редко дает человеку то, чего он более всего жаждет.
Приехав на дачу и отпустив машину, он, сдерживая нетерпение, переоделся, прошел в свою комнату и открыл заветный футляр. Вот оно, по-змеиному изогнутое тело, таящее в себе звуки. Это же таинство, когда ты рождаешь мелодию собственным дыханием, пальцами, бегущими по клапанам.
Он протянул руку, желая вновь ощутить то, самое первое после долгого перерыва прикосновение к инструменту, но в этот момент тихонько тренькнул стоявший на столе телефон. Генерал снял трубку.
Звонил давний знакомый. Ранее они неоднократно встречались в депутатских комиссиях, на различных совещаниях в горкоме, на отдыхе. Милый, добрый человек, всегда искренне восхищавшийся его службой и никогда не отказывавший в помощи. Пришлось немного поболтать с ним о погоде, о жаре.
- Роман Александрович, дорогой, - чуть надтреснутым тенорком говорил давний знакомый, - неудобно беспокоить просьбами, но речь не обо мне, а об одной приличной семье. Ребята из твоей команды им покоя не дают.
- В чем, собственно, суть дела? - поморщился руководитель. Генерал не любил подобных просьб. Прерогатива приказывать делать что-либо или не делать, по его мнению, принадлежала целиком и полностью ему одному.
- Банальная история, - кашлянув, замялся знакомый. - Помер один из наших строителей, а твои посчитали не все проверенным, хотя уже досконально проверяли. Рвение, конечно, похвально, но зачем его проявлять в ущерб нервам людей?
- Напомните, как фамилия?
- Филатов. Уважаемый был человек.
- Хорошо! - прервал руководитель, стараясь поскорее закончить разговор. - Я разберусь, обещаю…
Положив трубку, он сразу вспомнил упрямого подполковника, приходившего к нему на прием с рапортом о переводе и материалами по самоубийству. Помнится, он разрешил ему заниматься дознанием по этому факту. Дать теперь обратный ход? Несколько некорректно. Многие подчиненные его не жалуют, хотя генерал никогда не стремился к их любви. Зачем, если есть уставы и субординация, согласно которой они обязаны подчиняться ему?
Отказать в просьбе нельзя - самому может многое понадобиться, а отказы портят хорошо налаженные отношения. Но еще не известно, что успел нарыть подполковник, фамилию которого он запамятовал. Исполнителей Роман Александрович никогда не запоминал - достаточно знать их начальников.
Взяв справочник, он начал перелистывать страницы: у кого же служит упрямый подполковник? Ага, знакомая фамилия - Собачкин. Кажется, это его подчиненный? Вот пусть он и выполнит просьбу знакомого Романа Александровича - удачный путь решения вопроса, к тому же Собачкин удобный начальник отдела. Правда, ему скоро в отставку, но есть заместитель, обещающий тоже стать удобным.
Набирая номер, генерал подумал, что для Собачкина его звонок будет сюрпризом. Неприятно, если его не окажется дома: страстно хотелось поскорее отвязаться от дел и остаться наедине с саксофоном.
Собачкин был дома один. Родня уехала на дачу, а ему не хотелось рано вставать, тащиться на вокзал, потом потеть в переполненном вагоне, где, конечно, никто не подумает уступить место.
Раздался телефонный звонок. Чертыхнувшись сквозь зубы - кого еще дернула нелегкая, - он подошел к аппарату.
- Слушаю, Собачкин.
- Это Милованов. Отдыхали?
- Что вы, Роман Александрович, я слушаю!
- Извините, если помешал, - отметив восторженную нотку в голосе Собачкина, Милованов извинился безразлично-вежливо. - Я вот по какому поводу: у вас служит подполковник, э-э-э, запамятовал фамилию, ну тот, что приходил с рапортом.
- Соломатин, - услужливо подсказал Собачкин.
- Он еще занимается делом о самоубийстве Филатова?
- Я был против, - безошибочно уловив настроение руководства, вздохнул Собачкин. - Но вы разрешили, Роман Александрович! А Соломатин и напортачить может: эстетствующая личность, сложный человек, картинки малюет и в коллективе…
- Понятно, - прервал торопившийся к саксофону Милованов. - Я согласен на его перевод. Пусть начинает сдавать дела, хватит заниматься ерундой.
- Понял, - заверил Собачкин. - Люди должны заниматься делом, а не распыляться по пустякам.
- Вот именно, - согласился Милованов. - Всего доброго.
XV
Счастье улыбнулось на втором из набранных номеров. Трубку снял Владик Заславцев, школьный однокашник.
- Привет! - радостно закричал Фомин. - Владька, слышишь?
- Слышу, - скучновато-спокойно отозвался Заславцев.
- Ты один, твои на даче? Я приеду?
- Приезжай, если надо, - сухо ответил Заславцев.
Не помня себя от радости - надо же, дозвонился наконец, - Юрка бросился к троллейбусной остановке.
Владик терпеливо снес его дружеские похлопывания по спине и провел Фомина на кухню, усадив за абсолютно пустой, чисто вытертый стол и, глядя в сторону, спросил:
- Чего у тебя? Рассказывай.
- Куда торопишься? - удивился Юрка.
- Нет, жду, пока объяснишь, что означает твое появление, - не изменив позы, ответил Заславцев. Заметив, как Юрка поглядел на красную точку на сгибе локтя, спрятал руку под стол.
- Колешься? - напрямик спросил Фомин.
- Тебя это не касается. Я жду.
- Переночевать мне негде. Я у тебя, можно?
- А дома? - поднял брови Владик.
- Нельзя домой… - вздохнул Фомин и рассказал о смерти матери.
- Да? Я не знал, - перебил Заславцев, и Юрка понял, что ему совершенно не интересны дела давнего приятеля, наплевать, как будет он жить завтра или послезавтра, куда пойдет и чем станет питаться. Владик, как говорят наркоманы, сел на иглу, и теперь ему все безразлично, за исключением "баяна", то бишь шприца, и очередной порции наркотика.
- Зачем это? - Юрка кивнул на руку Владика.
- Тебя не касается. Можешь остаться до утра, но потом - извини… Ложись здесь, на кухне, я тебе раскладушку дам.
- Спасибо, - буркнул Юрка. - Кстати, ты мне еще со школы семь рублей должен.
- У меня нет денег, - ответил Заславцев и как-то презрительно поглядел на мрачного однокашника. - Хочешь ударить? Бей… Боишься замараться об ничтожество? Не-е-т, Юра, ничтожество не я, а ты! У тебя нет свободы, а я ушел от всех вас в другой мир, куда вам входа нет.
- Спрятался? - усмехнулся Фомин.
- Считай так, если хочешь. Вы давно надоели нам фарисейством и бесконечными утверждениями, что мы самые передовые и мне должно быть лучше всех, потому что… Неважно почему, но мне никогда не было лучше всех.
- Ладно, - Юрка встал, - давай раскладушку, устал я. Завтра доскажешь, желательно за завтраком.
Владик пошел к дверям странной, деревянной походкой. Вернулся с раскладушкой; положил на стол матрац и подушку и, проскрипев, что одеяла нет, пожелал спокойной ночи.
Юрка разделся и с наслаждением лег, вытянувшись во весь рост. Одеяло? Бог с ним, ночи теплые, а здесь - не на лавке в парке физкультурного диспансера. Уже засыпая, он подумал, что Владик, похоже, "сдвинулся" умом от наркоты и, наверное, стоило бы припереть чем-нибудь дверь, но навалившаяся усталость оказалась сильнее - мысль мелькнула, исчезла, и Фомин провалился в глубокий сон.
Проснувшись, Юрка заглянул в комнату - Владик спал. Внутренняя сторона его откинутой в сторону левой руки была испещрена точками уколов.
Осторожно прикрыв дверь, Фомин отправился на кухню, нашел в холодильнике банку рыбных консервов, а в хлебнице кусок черствого хлеба. Съел консервы, запив их водой из-под крана. Отставив пустую банку посредине стола, он, больше не заглядывая в комнату, вышел. Еще один телефон можно вычеркнуть из памяти.
Два неудачных визита кое-чему научили. Зайдя в телефонную будку, он набрал номер Глеба, но на том конце провода никто не снимал трубку. Юрка набрал другой номер - вдруг, на его счастье, дома Валерка Рыжов, еще один школьный друг-приятель, живущий с молодой женой в Текстильщиках.
- Юрка? - удивленно и обрадованно завопил Валерка. - Черт полосатый! Приезжай, у нас тут такие дела!
- Жена родила? - на всякий случай спросил Фомин.
- Пока не намечается… Да что мы по телефону, дуй сюда.
В метро Фомин спускался с чувством облегчения. Есть все же на белом свете приличные люди и верные друзья, которые, ни о чем не расспрашивая, зовут к себе, желая поделиться случившейся у них радостью. Какой? Приедем - узнаем…
- Тесть день рождения справляет, шестидесятилетие, - рассказывал Валерка. - Забот - пропасть, ты на мое счастье просто с неба свалился. И не думай, никуда не отпущу, пока не напразднуемся. Сейчас картошки купим и хлеба…
Валерка тащил Фомина из одного магазина в другой, ставил в очереди, отбегал в кассу, возвращался, снова убегал и, безумолку болтая, рассказывал, как его не взяли в армию, признав негодным к службе по болезни. Теперь отсрочка на пять лет, потом опять вызовут, может, еще и придется надеть солдатскую шинель, а может, и нет, хотя с болячкой в желудке жить все равно не очень приятно. Спросил, как живется Юрке и, не дослушав, опять начал про свое.
Фомин безропотно стоял в очередях, нес тяжелые сумки и с теплой нежностью, которой раньше в себе не замечал, поглядывал на маленького, похожего на воробышка, очкастого Валерку, в душе благодаря его за то, что тот не лезет с расспросами, ничего не выясняет, а просто принимает Юрку таким, какой есть.
За разговорами незаметно пролетело время. Потом пошли домой к Валерке. Его теща, полная, улыбчивая, не слушая возражений, тут же усадили Юрку за стол, налила борща.
В четыре появился и виновник торжества - Серафим Федорович. Сухонький, с гладко зачесанными седыми волосами и доброй, несколько рассеянной улыбкой на узком лице. Поздоровавшись со всеми, ушел в комнаты.
Гости стали сходиться часам к семи. Церемонно поздравив юбиляра и вручив подарки, рассаживались за столом. Фомина усадили рядом с коротко стриженной смуглой девушкой с глубокими карими глазами, ее звали Светланой.
Фомин исподтишка разглядывал свою соседку. Так, ничего особенного, на три балла, как выражался сержант Водин. Ниточки морщинок под глазами, ровные, красивые зубы - она об этом знает и потому часто улыбается.
- Вы где работаете? - спросила она.
- Из армии демобилизовался, - буркнул Юрка. Вдаваться в подробности не хотелось.
- А я в библиотеке, - девушка сделала ему бутерброд с ветчиной. - Ешьте, вы такой большой…
Потом были еще тосты, включили магнитофон, на свободном пятачке начали топтаться пары. Юрка тоже танцевал со Светланой, чувствуя, какое у нее горячее и гибкое тело.
Выходя покурить в мужской компании на лестничной площадке, он слышал, как спорит с кем-то Серафим Федорович о новых станках, а Валеркина теща объясняла, как надвязывать кофту.
- Проводишь Светлану? - спросил Валерка.
- Откуда ты ее знаешь?
- С моей женой вместе работают в заводской библиотеке. Ты извини, там помочь надо… - и Валерка убежал.
Докурив, Юрка тихо пробрался на свое место за столом.
- Валера просил меня проводить? Вы согласились? - спросила Светлана.
Ее немножко насмешливый тон смутил Юрку. Он буркнул, что согласен, и поинтересовался, далеко ли придется ехать.
- На "Профсоюзную". Что, уже пожалели?
- Да нет, я обещал Валерке вернуться.
- Успеете, - Светлана лукаво улыбнулась. - Куда вам спешить? Или дома дети некормленые плачут? Ах, вы холостой? Тем лучше.
Юрка следом за ней направился к выходу.
- Хороший вечер, - Светлана взяла его под руку. - Жалко, что в городе не видно звезд.
- Почему, иногда видно, - не согласился Фомин, вспомнив недавние мучения на лавочке в парке.
- Только не все на них смотрят, - она передернула плечами, словно ей вдруг стало холодно. - И вообще, какие-то мы странные, жизнелюбия нам не хватает. Заботимся об уюте, комфорте, добиваемся благополучия, ловим кайф в компаниях. А ведь есть еще шум дождя, запах свежескошенной травы, свет ночных фонарей и ранняя утренняя заря. А как мы говорим о людях? "Человеческий фактор"! Закрываемся этим от искренности, боимся ее, как преступления, избегаем просить прощения, страшась прослыть слабыми, разучились ценить простое, истинное. Согласны?
- Согласен, - Юрка помолчал. И вдруг начал рассказывать ей о смерти матери, похоронах, приезде сестры, о деньгах, оставленных отцом, их взаимных обидах.
Светлана слушала не перебивая, словно боясь потревожить неосторожным словом нежданную исповедь провожатого. Он продолжал говорить в метро - они стояли у дверей вагона, хотя были свободные места, - говорил по дороге к ее дому, изливая скопившееся на душе. Но о Викторе Степановиче, о Жорке-Могильщике, Глебе и собственных скитаниях не сказал ни слова.
- Вот мой дом, - неожиданно остановившись, тихо сказала она. - Пятый этаж, два окна: комната и кухня. Зайдем?
- Неудобно, - замялся Юрка.
- Ничего, мне не перед кем отчитываться, я живу одна…
Чай пили на кухне. Прихлебывая из чашки крепкий, обжигающий рот напиток, Юрка решился спросить:
- Как же ты одна?
- Так… Папа умер, когда я была маленькая, а потом и мама. Но одиночество не всегда страшно. Ты когда-нибудь стоял в очередях в ломбард? Вот где страшно.
- Спасибо, - Фомин поставил чашку на блюдце и хотел встать, но Светлана положила руки ему на плечи, удерживая.
- Не спеши. Тебе некуда спешить, правда? И ты еще не все рассказал, я же чувствую. Если не хочешь, не говори сейчас.
- А когда? - Юрка с трудом сглотнул слюну: во рту пересохло, а ее маленькие руки показались странно тяжелыми.
- Потом, когда-нибудь потом, - она встала и прижала его голову к груди. Он слышал, как глухо и неровно бьется ее сердце, чувствовал, как под тонкой тканью платья волнуется грудь, поднимаясь и опускаясь в такт дыханию, ощущал слабый аромат незнакомых духов - дразняще щекочущий ноздри, заставляющий легко кружиться голову.
- Куда же ты один? - девушка наклонилась и поглядела ему в глаза. Потом поцеловала в губы и шепотом повторила: - Потом, когда-нибудь потом…
XVI
- И… кто же? - поправил под собой вышитую подушечку Усов.
- Боря! - она примяла в пепельнице недокуренную сигарету. - Не хочешь отвечать, не надо. У меня и так голова идет кругом. Ты, счастливчик, не знаешь пережитого мной. А я пережила и продолжаю переживать. От тебя не уходят дочери, не пишут предсмертных записок мужья, у тебя нет жутких кошмаров…
- Э-э-э, откуда тебе знать, как я сплю? - погрустнел Усов. - Откуда? Мы спим в разных постелях, а если и бываем иногда в одной, то не спим. Если тебе хочется, изволь, я объясню. "Поставщик по февралю" на жаргоне цеховиков, то есть промышленных дельцов, означает левый поставщик, человек, дающий материал, который не проходит по документации и который можно свободно превратить в деньги. Ясно?
- Вполне, - откликнулась Филатова.
Наблюдавший за ней Усов отметил, как побледнело и напряглось ее лицо, как дрогнули пальцы.
- Господи! - Борис Иванович патетически воздел руки к потолку, словно призывая провидение в свидетели. - Значит, Коля впутался в аферы?! - он сокрушенно опустил руки и уронил голову на грудь. - Он мне намекал, почти прямо говорил.
- Когда? - расширенными глазами поглядела на него Нинка.
- Когда? - деловито переспросил Борис Иванович. - А тогда… Я же тебе рассказывал, как он приезжал ко мне незадолго до… Тогда и говорил. В общем так, - хлопнув ладонями по коленям, тяжело поднялся. - Про кого он писал? Давай честно!
- Имен там не было, - отвела глаза в сторону Филатова.
- И слава Богу, - подытожил Усов. - Мне пора. Дочка твоя придет, никуда не денется. Милиционера не бойся, нет у него ничего, иначе бы уже затаскал. Я позвоню.
- Как скоро? - с надеждой и тревогой спросила она, но Борис Иванович сделал вид, что не слышал, и вышел в прихожую.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
"ПОСТАВЩИК ПО ФЕВРАЛЮ"
I
Новая, дотоле незнакомая жизнь началась для Юрки. Он и раньше знал женщин, но то было проходящее, не заставляло гореть, терять разум и мучиться нетерпеливым ожиданием, считая минуты до встречи. Рано утром Светлана готовила завтрак и оставляла на столе записку и деньги, наказывая, что купить. Он просыпался от ласкового поцелуя на прощанье, когда она тихо касалась губами его губ и тут же исчезала, как призрак. Юрка вставал, делал зарядку, принимал душ, завтракал и шел по магазинам, удивляясь, что ни на минуту не оставляет ощущение тепла любимой женщины, будто она все время рядом.
Вечерами Светлана обычно рассказывала о дне, прожитом без него, какими глупыми бывают читатели, которые, наверное, скоро вообще разучатся читать, а будут только смотреть телевизор.
- Представляешь, - говорила она, - стоит пройти по телевидению сериалу, поставленному по роману, как все сразу желают его читать, устанавливают очередь, ругаются, горят нетерпением. Где же они были раньше?