- Эрика… Привет, Карин. - Эрика повернулась к Анне и сделала большие глаза. - Спасибо, все нормально. Да, очень рада с тобой поговорить. - С этими словами она состроила Анне гримасу, смысл которой та не поняла, потому что не могла взять в толк, с кем разговаривает сестра. - Патрик? Патрика нет. Они с Майей пошли гулять и собирались заглянуть в отдел - навестить ребят. А потом… потом не знаю, куда они направились. Да… конечно, в компании веселей… он тоже собирался завтра с тобой встретиться. В десять часов, да… у аптеки. Я передам… он позвонит, если что-то изменится. Но не думаю. Спасибо. Да, разумеется. Буду рада. Спасибо, пока.
- Кто это? - недоуменно спросила Анна. - Что за Карин? И что Патрик собирается с ней делать в аптеке?
Эрика помолчала.
- Карин - бывшая жена Патрика. Она со своим музыкальным мужем переехала в Фьельбаку. И у нее тоже отпуск по ребенку, так что они с Патриком прогуливают детей на пару.
Анна чуть не задохнулась от смеха.
- Значит, ты две минуты назад организовала свидание Патрика с его бывшей женой? Потрясающе! А может, у него есть еще какие-то бывшие подружки? Тогда позвони, пусть и они присоединятся. А то не дай бог, бедняжка Патрик заскучает.
- Если ты обратила внимание, позвонила она мне, а не я ей, - сверкнула глазами Эрика на сестру. - И ничего особенного здесь нет. Они развелись много лет назад. У обоих родительский отпуск. Ты, наверное, забыла, как тоскливо катать коляску в одиночестве. Так что никаких проблем я здесь не вижу…
- Ну да, ну да… никаких проблем, - не унималась Анна. - Натянут они тебе нос в конце концов, будь уверена.
Эрика подумала, не запустить ли ей в сестру булочкой, но воздержалась. Пусть думает, что хочет. Ревновать она не собирается.
- Может, заодно поговорим и с уборщицей? - спросил Мартин.
Патрик подумал немного и потянулся за мобильником.
- Узнаю только, как там с Майей.
Выслушав доклад Анники, он улыбнулся и сунул мобильник в карман.
- Над всей Испанией безоблачное небо, - сообщил он. - Она только что уложила Майю спать в коляске. Адрес есть?
Паула полистала блокнот.
- Лайла Вальтере. Сказала, что весь день дома.
Она прочитала вслух адрес.
- Ты знаешь, где это?
- Да, думаю, это дом у южной круговой развязки на Фьельбаку.
- Желтый такой? - спросил Мартин.
- Желтый, желтый. Теперь я уверен, что ты найдешь. Сверни только направо у школы.
Дорога заняла не больше двух минут. Лайла и в самом деле оказалась дома. Вид у нее был слегка испуганный, и она никак не хотела впускать их в квартиру, да никто и не выразил такого желания - вопросов к ней было очень мало.
- Это ведь вы поддерживаете порядок в доме братьев Франкель? - Патрик постарался спросить как можно спокойнее, чтобы она не чувствовала в их появлении никакой угрозы.
- Да, я… надеюсь, у меня не будет из-за этого никаких неприятностей?
Маленького роста, одета и в самом деле так, как будто собиралась весь день оставаться дома, - в бесформенные брюки с вытянутыми коленками и кофту из такого же материала, напоминающего плюш, волосы неопределенного цвета, который иногда называют "мышиным", коротко подстрижены. Прическа наверняка очень практичная, но привлекательной ее назвать трудно. Беспокойно переминается с ноги на ногу - совершенно очевидно, ждет ответа на свой вопрос. Патрик прекрасно понимал, в чем тут дело.
- Вас беспокоит, что вы убирались у них по-черному, не платя налоги? Могу вас заверить - мы не собираемся ни сами копаться в этом, ни сообщать в налоговое управление. Мы ведем следствие по делу об убийстве, так что нас интересует совсем другое.
Он успокаивающе ей улыбнулся и был вознагражден - она наконец перестала раскачиваться.
- Да… Они просто оставляли мне конверт с деньгами на комоде раз в две недели. По средам.
- У вас был свой ключ?
Лайла покачала головой.
- Нет. Они оставляли ключ под ковриком, и я оставляла там же. После уборки.
- Как получилось, что вы все лето не убирались в доме? - Паула задала самый важный и, пожалуй, единственный вопрос, имеющий хоть какой-то смысл.
- Я думала, что… не знаю, может, они нашли кого-то еще. Я пришла, как обычно, а ключа под ковриком нет. Постучала - никто не отвечает. Потом позвонила - мало ли что бывает, может, я не поняла, может, они забыли. Никто не ответил. Аксель-то, старший, уехал на лето, это я знала - он каждый год уезжал. А тут и младшего нет… ну, я и подумала… он, думаю, тоже уехал. Мало ли что? Уехал и уехал… я еще разозлилась - за кого он меня принимает? Нахал, думаю, сказать-то мог, чтобы я не бегала туда-сюда. А тут вот оно что… Теперь-то я понимаю… - Она скорбно опустила глаза.
- И вы ничего такого не заметили, что показалось бы вам странным? - Теперь настала очередь Мартина задавать вопросы.
- Нет. - Она быстро замотала головой из стороны в сторону. - Ничего такого… Я бы заметила.
- А вы можете назвать дату, когда вы пришли и не нашли ключа под ковриком? - спросил Патрик.
- Еще бы не могла! Это был мой день рождения. Я еще расстроилась - надо же, невезуха! Я-то думала, получу деньги и куплю себе что-нибудь… - Она замолчала, очевидно, посчитав, что они и без нее знают, когда она родилась.
- И какое же это было число? Я имею в виду, ваш день рождения.
- А, ну да… что это я… семнадцатое июня. Это уж точно. Семнадцатое июня. Я к ним два раза приходила - нет ключа и нет. И на звонок не открывают. Вот я и подумала - либо забыли сообщить по старости, что уезжают, либо так, не посчитали нужным… Кто я им? - Она пожала плечами - дескать, то и дело натыкаешься на подобное хамство.
- Спасибо, - вежливо поблагодарил Патрик. - Это очень ценная информация.
Он протянул руку для рукопожатия и вздрогнул - рука ее была вялой и холодной, как дохлая рыба.
- И что скажете? - спросил Патрик по дороге в отдел.
- Думаю, мы с достаточно большой вероятностью можем утверждать, что Эрик Франкель был убит между пятнадцатым и семнадцатым июня, - официально сказала Паула.
- Согласен… - Патрик на большой скорости взял поворот и едва не столкнулся с мусоровозом.
Водитель успел погрозить ему кулаком, а Мартин в ужасе схватился за сиденье.
- Тебе что, права на Рождество подарили? - спокойно спросила Паула.
- О чем ты? - оскорбленно возразил Патрик. - Я прекрасно вожу машину.
- Еще бы! - ехидно расхохотался Мартин и повернулся к Пауле. - Знаешь, я хотел заявить Патрика на эту программу, "Худшие водители Швеции". Но потом подумал, что если Патрик там появится, никакой конкуренции не будет. Программа потеряет зрительский интерес.
Паула фыркнула.
- О чем ты бормочешь? - Патрик разозлился. - Сколько часов мы с тобой провели в машине! Хоть одна авария? Хоть одно происшествие? Вот именно! Чистый оговор!
Он повернулся к Мартину и сверкнул глазами, в результате чего чуть не въехал в зад затормозившему перед ним "саабу".
- I rest my case, - почему-то по-английски резюмировал Мартин.
Всю оставшуюся дорогу до отдела Патрик дулся, но скорости не превышал.
После встречи с отцом его не оставляла злость. Франц всегда так на него действовал. Впрочем, нет. Не всегда. В детстве над злостью преобладало разочарование. Разочарование, смешанное с любовью, которое с годами перешло в ненависть. Челль прекрасно понимал, что эта ненависть руководит всеми его поступками и на практике получается, что именно отец и управляет его жизнью, но сделать ничего не мог. Достаточно было вспомнить, что он пережил, когда мать потащила его к сидящему в тюрьме отцу. Холодная, серая, безликая комната для свиданий. Отцовские попытки заговорить с ним, попытки показать, что он не просто наблюдает за его взрослением из-за решетки, а принимает в нем активное участие.
Со времени последней отсидки отца прошло уже много лет, но это вовсе не значило, что он стал лучше. Умнее - да, но не лучше. Он пошел другим, более изощренным путем. А Челль, что и следовало ожидать, выбрал свой путь - прямо противоположный отцовскому. Он писал о националистских ксенофобских организациях с такой свирепой яростью, с таким гневом и презрением, что имя его стало известно далеко за пределами газеты "Бухусленец", где он числился корреспондентом. Он часто летал из Тролльхетена в Стокгольм - его приглашали на телевизионные дебаты. Он говорил о разрушительной сути неонацистских движений, о том, каким способом общество может и должно им противостоять.
В отличие от многих других полемистов, которые с отвечающей духу времени политкорректностью предлагали пригласить на эти дебаты самих неонацистов для, так сказать, открытой дискуссии, Челль придерживался твердой линии - их не только нельзя никуда приглашать, их вообще не должно быть. Они не имеют права на существование. Каждое их действие должно встречать мощное и решительное противодействие, и где бы они ни появились, им нужно немедленно указать на дверь. Этой нечисти не место среди нормальных людей.
Челль припарковал машину у дома своей бывшей жены. На этот раз он даже не позвонил - бывали случаи, когда жена, узнав о его приходе, нарочно уходила. Он не стал полагаться на случай - долго сидел в машине в полутора сотнях метров от ее дома. Когда она наконец подъехала, вышла из машины с двумя бело-зелеными пакетами "Консума" и скрылась в подъезде, он переставил машину поближе и постучал. Она открыла дверь, и лицо ее мгновенно приобрело устало-скучающее выражение.
- Что тебе надо?
Сухая, чуть ли не презрительная интонация. Челль подавил приступ бешенства. Она должна понять, насколько это серьезно. Она должна понять, что пора принимать срочные меры. Он никогда не мог полностью избавиться от чувства вины перед ней, и это только усиливало его раздражение. Неужели Карина все еще считает необходимым показывать, насколько она оскорблена и раздавлена его уходом? Прошло уже десять лет!
- Нам надо поговорить. О Пере. - Он бесцеремонно протиснулся мимо нее в прихожую, демонстративно снял обувь и повесил куртку на вешалку.
Карина, как ему показалось, собиралась было запротестовать, но вместо этого пожала плечами и направилась в кухню. Встала спиной к мойке и по-наполеоновски скрестила руки на груди, словно готовясь к решающему сражению. Эта хореография повторялась каждый раз. Он уже привык.
- Что у тебя теперь? - Она тряхнула головой, челка, как всегда, упала на лоб, и она поправила ее указательным пальцем.
Челль видел этот жест тысячу раз, и когда-то он волновал его безумно. Первые годы жизни. Потом его начала заедать обыденность семейных проблем, любовь поблекла и выветрилась, и он выбрал иную дорогу. Правильно он поступил или нет - это другой вопрос, на который ответа до сих пор не было.
Он вытянул из-под кухонного стола табуретку и сел.
- Мы должны решить этот вопрос. Пойми, сам по себе он не решится. Если человек сворачивает на эту дорогу…
- Кто тебе сказал, что я считаю, будто все решится само по себе? У нас просто разные взгляды на решения. У тебя один, у меня другой. И отослать Пера - это не решение, это даже ты мог бы сообразить.
- Неужели ты не понимаешь, что мы должны вырвать его из этой среды? - Он нервно провел рукой по волосам.
- Насколько я понимаю, под "этой средой" ты подразумеваешь своего собственного отца! - В голосе Карины прозвучало нескрываемое презрение. - Думаю, тебе самому неплохо бы решить с ним свои проблемы, прежде чем втягивать в вашу вражду Пера!
- Какие проблемы? - крикнул Челль, но заставил себя успокоиться. - Значит, так. Во-первых, когда я говорю, что Пера надо отсюда увезти, я имею в виду не только отца. Ты думаешь, я не вижу, что происходит? Ты думаешь, я не знаю, что у тебя везде припрятаны бутылки - и в шкафу, и в буфете, и черт-те где? - Карина хотела было возразить, но Челль предостерегающе поднял руку. - И эта проблема не зависит от моих отношений с отцом, - сказал он намного тише, сквозь зубы. - Что касается меня, я охотнее всего вообще не имел бы с ним никаких отношений, но я не хочу и не имею права позволить Перу попасть под его влияние. И, поскольку у меня нет возможности наблюдать за ним круглые сутки, а тебя, похоже, это не особенно волнует, я не вижу другого выхода. Только интернат, где он мог бы жить и где найдутся люди, у которых есть время и желание за ним наблюдать.
- И как ты себе это представляешь? - Карина сорвалась на крик, почти на визг. - Просто взять и ни с того ни с сего послать его в интернат для трудных подростков? Да кто его туда возьмет? Для этого он должен вначале совершить какое-то преступление! А у меня такое чувство, что ты ходишь потираешь руки и ждешь, пока это случится, уж тогда-то ты…
- Взлом, - прервал ее Челль. - Он взломал дом.
- Что ты несешь? Какой взлом?
- В начале июня. Владелец дома поймал его на месте преступления и позвонил мне. Я приехал и забрал его. Он залез в подвальное окно и уже начал паковать все, на что нацелился, и тут его накрыли. Владелец запер его и сказал, что, если Пер не даст телефон родителей, он позвонит в полицию. И да, Пер дал мой номер. - Челль невольно почувствовал нелепое торжество, когда увидел ошарашенную мину бывшей жены.
- Он дал твой номер? А почему не мой?
Челль пожал плечами.
- Не знаю… Отец есть отец.
- Где это все произошло? - Карина никак не могла примириться, что сын дал не ее телефон, а номер отца.
Он помолчал.
- Ты знаешь… этот старик, которого нашли мертвым в Фьельбаке на той неделе… Это было в его доме.
- Но почему?
- Ты же не даешь мне сказать! Эрик Франкель был экспертом по Второй мировой войне, у него собрана целая коллекция разных нацистских эмблем, наград и тому подобное. И Пер решил произвести впечатление на своих приятелей.
- А полиция знает об этом?
- Пока нет, - холодно сказал Челль. - Но это зависит только от…
- И ты что, собираешься так поступить со своим собственным сыном? Заявить на него в полицию? - прошептала Карина и уставилась на него расширенными от страха глазами.
У Челля перехватило дыхание. Он вдруг увидел ее такой, как в тот день, когда они встретились в первый раз, на вечеринке на факультете журналистики. Она пришла с подругой, но та почти сразу исчезла с каким-то парнем. Карина уселась на диван и чувствовала себя совершенно брошенной - она не училась на журфаке и никого здесь не знала. На ней было желтое платье, волосы схвачены лентой, тоже желтой. Волосы… у нее и сейчас такие же красивые темные волосы, хотя кое-где уже появились седые нити. Тогда их не было. Что-то в ней было такое, что он сразу понял: это именно та девушка, которую он хотел бы любить и о которой хотел бы заботиться. Челль прекрасно помнил свадьбу. На Карине было неслыханно красивое платье, которое сейчас, впрочем, воспринималось бы как реликт - рукава-буфф, рюшечки и воланчики. Но ему она казалась неотразимой. И когда она родила Пера - усталая, ненакрашенная, в уродливом больничном балахоне, она держала сына на руках и улыбалась ему, и он в тот момент чувствовал себя способным сражаться с целой армией врагов или с драконами - и победить.
А теперь они стояли напротив друг друга, как враги, но по мгновенному блеску глаз оба поняли, о чем думает другой. Оба вспомнили, как хохотали вместе, как занимались любовью… Комок в горле не проходил.
Челль попытался отбросить эти мысли.
- Да… если придется, если не найду другого выхода, я должен буду сообщить полиции, - сказал он. - Либо мы сами вырвем Пера из его сегодняшнего окружения, либо предоставим это право полиции.
- Сволочь, - выплюнула Карина голосом, срывающимся от слез, несбывшихся надежд и невыполненных обещаний.
Челль встал и постарался придать взгляду холодное и решительное выражение.
- Вот так обстоят дела. У меня есть несколько вариантов, куда мы можем отправить Пера. Я пошлю тебе сообщение, ты можешь все взвесить и обдумать. И ни за что, ни при каких обстоятельствах он не должен видеться с моим отцом. Понятно?
Карина не ответила - просто наклонила голову в знак капитуляции. Она давно уже не находила в себе сил противостоять Челлю. С того самого дня, когда он ее предал. Даже не ее - их с Пером.
Челль отъехал от дома, остановил машину и прижался лбом к баранке. Перед глазами у него стоял живой Эрик Франкель. И все, что он узнал о нем. Вопрос только - как он должен поступить с этим знанием.
~~~
Грини, пригород Осло, 1943 год
Хуже всего был холод. Сырой, промозглый холод. За все время, что он провел в одиночной камере, ему так ни разу и не удалось согреться. Аксель скорчился на койке, обхватив себя руками. Дни тянулись бесконечно, но это было лучше, чем допросы. Вопросы и удары сыпались градом. А что он мог ответить? Он знал так мало, а то, что знал, не сказал бы даже под угрозой расстрела.
Он провел рукой по голове. Волосы начали отрастать. Их сразу затолкали под душ, обрили наголо и выдали норвежскую военную форму. Он знал, что попадет именно сюда - в тюрьму в двенадцати километрах от Осло. Но совершенно не был подготовлен к бездонному страху, который заполнял дни и ночи без остатка. Он не был подготовлен к такому масштабу страданий и боли.
- Обед.
В коридоре что-то загремело, и молодой надзиратель просунул в окошко поднос с едой.
- Что за день сегодня? - спросил Аксель по-норвежски.
Они с Эриком чуть не каждое лето проводили у родителей матери в Норвегии, и он владел языком совершенно свободно. Этого надзирателя он видел каждый день и всегда пользовался случаем поговорить с ним - хоть какой-то человеческий контакт. Но тот отвечал на его вопросы односложно и неохотно.
- Среда.
- Спасибо. - Аксель попытался улыбнуться.
Парень повернулся и пошел по коридору.
- А какая погода?
Надзиратель остановился. Подумал немного, повернулся и подошел к окошку.
- Пасмурно. И холодно.
Акселя поражало, как молод этот парнишка. Наверное, его ровесник или даже помоложе, но Аксель чувствовал себя стариком по сравнению с ним.
Тот опять собрался уходить.
- Холодно, - сипло повторил Аксель. - Не по сезону, правда?
Он услышал свои слова будто со стороны и поразился нелепости вопроса.
Парень огляделся, нет ли кого вокруг. Все было тихо.
- Да… можно и так сказать. Не по сезону. Но в это время в Осло почти всегда холодно.
- А ты местный? - поторопился задержать его Аксель.
- Два года уже.
Аксель лихорадочно придумывал, что бы еще спросить.
- А… сколько времени я здесь? Такое чувство, что вечность прошла. - Он попытался засмеяться и испугался - вместо смеха из горла вырвался какой-то хриплый каркающий звук. А может, это и есть смех - он так давно не смеялся, что забыл, как это делается.
- Не знаю, могу ли я… - Парень сунул руку за воротник и слегка оттянул, как будто задыхался.
Похоже, ему было не по себе в этом мундире. Привыкнет, с горечью подумал Аксель. И к мундиру привыкнет, и людей мордовать привыкнет. Такова человеческая натура.
- Да какое это имеет значение? - умоляюще сказал Аксель. - Знаю я или не знаю, сколько здесь торчу, какая тебе разница?