- Мы говорим о других. О тебе и обо мне речи не идет, - сказал Франц и повернулся к Акселю. - Конечно, в глазах других мы совершенно разные. А на самом деле очень похожи, ты и я, и ты это знаешь. Мы не сдаемся… какая бы большая порция нам ни досталась.
Аксель молча кивнул.
- А ты раскаиваешься в чем-нибудь? - Он внимательно посмотрел на Франца.
- А в чем мне раскаиваться? - спросил тот после долгой паузы. - Что сделано, то сделано. Каждый делает свой выбор. Ты - свой, я - свой. Раскаиваюсь ли я? Чему это поможет? Зачем?
- Раскаяние - признак человечности, - пожал плечами Аксель. - Без раскаяния… кто мы тогда?
- Чему помогает раскаяние? - повторил вопрос Франц. - Что оно меняет? И тебя-то это касается напрямую. Чем ты занимаешься? Ты мстишь. Ищешь так называемых преступников. Посвятил всю свою жизнь мести. Другой цели у тебя нет. И что ты этим изменил? Шесть миллионов не воскресишь, они погибли в концлагерях. А вы ищете какую-то тетку, которая когда-то была там надсмотрщицей, а теперь уже несколько десятков лет как домохозяйка в США. Допустим, через шестьдесят лет вы нашли эту глубокую старуху, приволокли в суд - и что?
Аксель помолчал. Он был убежден в важности и нужности того, чем занимается, но Франц нащупал больную точку. Задал тот самый вопрос, который он и сам себе задавал в минуты сомнений.
- Справедливость. Успокоение родным погибших, - сказал он наконец. - Это во-первых. А во-вторых, это сигнал - человечество больше не собирается мириться с подобным зверством…
- Чушь! - Франц сунул руки в карманы. - Ты что, всерьез считаешь, будто это кого-то отпугнет? Пошлет какой-то сигнал? Люди живут сегодняшним днем. Человеку несвойственно думать о последствиях своих действий. Люди не учат уроков истории и, скорее всего, никогда не будут учить. А насчет родных… если человек не успокоился через шестьдесят лет, он никогда не успокоится.
- Что ж, вполне цинично. - Аксель тоже сунул руки в карманы.
Ветер насквозь продувал плащ, и ему стало холодно.
- Я просто хочу, чтобы ты понял: за всей благородной, как ты считаешь, деятельностью, которой ты посвятил жизнь, стоит только один примитивный инстинкт. Месть. Я не верю в месть. Я уверен, что единственное, чему стоит посвятить жизнь, - постараться изменить к лучшему наше сегодня.
- И ты, конечно, как раз именно этим и занимаешься? - Вопрос прозвучал с большим сарказмом, чем было задумано.
- Мы на разных сторонах баррикады, Аксель, - спокойно, но сухо сказал Франц. - Ты на своей стороне, я на своей. Но я тебе отвечу. Да, я занимаюсь именно этим. Пытаюсь что-то изменить. Я никому не мщу и ни в чем не раскаиваюсь. Смотрю вперед и делаю то, что считаю нужным. И то, что делаю я, с твоими представлениями не совпадает. У тебя другая вера, и наши дороги не сойдутся никогда. Они разошлись шестьдесят лет назад и никогда больше не сойдутся.
- И почему так получилось? - тихо спросил Аксель.
- Это как раз то, что я пытаюсь тебе втолковать. Неважно, почему так получилось. Важно, что получилось. И единственное, что мы можем сделать, - изменить жизнь. Чтобы выжить. Не купаться в раскаянии, не предаваться рассуждениям вроде "как могло бы быть, если бы…". - Франц остановился и дождался, пока Аксель на него взглянет. - Назад смотреть нельзя. Что сделано, то сделано. Пусть прошлое достанется прошлому. Нет такого понятия - раскаяние.
- А вот здесь ты ошибаешься, Франц… - Аксель наклонил голову и посмотрел на свои ботинки. - Здесь ты очень и очень ошибаешься…
Врач пропустил Паулу и Мартина к Герману Юханссону с очень большой неохотой и поставил условие: несколько минут, не больше. Вначале он вообще не хотел их пускать, но когда Паула сказала, что дочери могут присутствовать, он согласился. И еще раз напомнил: несколько минут.
- Добрый день, Герман, - сказал Мартин и протянул руку. Больной пожал ее, но пожатие его было совершенно бессильным. - Мы уже встречались, но я не уверен, что вы меня помните. Это Паула Моралес, инспектор полиции. Мы хотим задать вам несколько вопросов, если можно.
- Можно.
Герман, похоже, немного пришел в себя. Во всяком случае, он понимал, что происходит. Дочери сидели по обе стороны кровати, Маргарета держала отца за руку.
- Мы очень сочувствуем вашему горю, - мягко сказал Мартин. - Вы же прожили вместе всю жизнь.
- Пятьдесят пять лет. - В глазах больного промелькнула искорка жизни. - Мы поженились пятьдесят пять лет тому назад, моя Бритта и я.
- Вы не могли бы нам рассказать, что произошло? - Паула тоже постаралась задать этот вопрос как можно мягче.
Маргарета и Анна-Грета беспокойно переглянулись и собирались было запротестовать, но Герман помахал им рукой.
Мартин уже успел отметить, что на лице Германа никаких царапин не заметно, но руки лежали под простыней. Он решил подождать.
- Я был у Маргареты… мы пили кофе. Девочки так добры ко мне, особенно в последнее время, когда Бритта заболела. - Он улыбнулся дочерям, сначала одной, потом другой. - У нас было о чем поговорить. Я подумал, что Бритте будет лучше жить в каком-нибудь специальном центре, где присмотр за ней был бы… более квалифицированным.
По его голосу слышно было, что это воспоминание причиняет ему боль.
Маргарета легонько похлопала его по руке.
- Это было единственно верное решение, папа… Другого просто не было, и ты это знаешь.
Герман продолжал, будто не слышал ее слов:
- А потом я пошел домой. Я немного волновался, потому что отсутствовал довольно долго, почти два часа… Обычно я не оставлял ее больше чем на час, и то, когда она спала. Я очень боялся, что она проснется… не увидит меня, и… кто знает, она могла спалить дом и себя тоже. - Голос его дрогнул, но он сделал глубокий вдох, выдохнул и продолжил: - Я вошел в дом и позвал ее. Никто не ответил… Я тогда подумал: слава богу, наверное, еще не проснулась, и поднялся в спальню. И там она лежала… я сначала не понял, в чем дело, просто удивился, что она лицо закрыла подушкой… никогда так не делала. Я подошел, забрал подушку… и сразу понял, что ее больше нет. Лежит тихо… И глаза… открытые глаза… - По щекам его потекли слезы, и Маргарета тут же их осторожно вытерла.
- Неужели это так необходимо? - чуть ли не с брезгливостью сказала она. - Вы же видите, в каком он состоянии…
- Все в порядке, Маргарета… не волнуйся… - тихо сказал Герман.
- Еще две минуты, и все, - заявила она решительно. - Потом я вытолкаю их, если понадобится. Тебе надо отдыхать.
- Она всегда была самой боевой из трех… - Герман слабо улыбнулся, словно извиняясь за дочь. - Свирепая, как оса…
- Папа! - Маргарета строго посмотрела на отца, хотя, по-видимому, ее обрадовало, что отец в состоянии шутить.
- Значит, говорите, что, когда вы вошли в спальню, она уже была мертва? - с удивлением сказала Паула. - Зачем же вы твердили, что убили ее?
- Потому что я и убил. - Лицо Германа опять замкнулось. - Я стал причиной ее смерти. Я не говорил, что я задушил ее… Хотя разницы никакой нет. Она умерла из-за меня…
Он стал разглядывать свои руки, словно ему трудно было смотреть на посетителей и на дочерей.
- Папа, мы не понимаем…
- А вы знаете, кто ее убил? - Мартин интуитивно понял, что не следует дальше расспрашивать Германа, почему он с таким идиотским упрямством утверждал, что убил свою жену.
- Я больше не могу говорить… - сказал тот и опять уставился в потолок. - Я больше не могу…
- Вы слышали, что сказал отец? - грозно спросила Маргарета и поднялась со стула. - Он сказал все, что считал нужным. И главное, надеюсь, вы поняли. Конечно же, маму убил не он. А все остальное… это горе в нем говорит. Он во всем винит себя.
Мартин и Паула тоже встали.
- Спасибо, что вы нашли в себе силы с нами побеседовать. Осталось только последнее… Нам нужно доказательство, что все так и было, хотя у меня лично нет ни малейших сомнений. Вы разрешите посмотреть на ваши руки? Бритта сильно поцарапала убийцу.
- Хватит! Он ведь сказал, что… - Маргарета уже говорила на повышенных тонах, но Мартин, не обращая внимания, быстро закатал рукава больничной рубахи.
Никаких царапин, никаких следов борьбы. Ни на внешней, ни на внутренней стороне плеча и предплечья.
- Убедились? - неприязненно спросила Маргарета и приняла такую позу, точно и впрямь собралась вытолкать их за дверь.
- Все. Мы закончили. Спасибо еще раз, Герман, что вы уделили нам время. И повторю: мы очень сочувствуем вашему горю.
Он жестом попросил Анну-Грету и Маргарету выйти в коридор.
Там он рассказал им об отпечатке пальца на пуговице подушки и спросил, согласны ли они дать свои отпечатки. Пока он занимался этим делом, подъехала и третья сестра, Биргитта. Потом эти отпечатки отправятся в ЦЛК, Центральную лабораторию криминалистики.
Паула и Мартин сели в машину.
- Как ты думаешь, кого он выгораживает? - спросила Паула.
Она уже вставила ключ в замок зажигания, но медлила.
- Не знаю, но у меня такое же ощущение. Он знает, кто убил Бритту, но почему-то его защищает. Притом в самом деле считает, что виноват в ее смерти. Это не бред.
- Если бы только он мог нам рассказать… - Паула завела мотор.
- И никогда в жизни мне не понять… - Мартин раздраженно забарабанил пальцами по панели.
- Но ты ему веришь? - спросила Паула, хотя ответ знала заранее.
- Да, я ему верю. И у него нет ни малейшей царапины. Но мне ни за что в жизни не понять, почему он выгораживает человека, задушившего его жену. И почему он так упрямо считает себя виновным в ее смерти.
- Мы решим эту загадку, - сказала Паула и выехала с больничной парковки. - Исключим пальчики дочерей и начнем искать, чьи отпечатки.
- Можем и сейчас этим заняться, - уныло сказал Мартин и посмотрел в окно.
Никто и не заметил, что сразу к северу от Торпа навстречу им проехала Эрика.
~~~
Фьельбака, 1945 год
Франц не спускал с Эльси глаз, он смотрел ей вслед и видел, как она спускалась по склону, как открывала кладбищенскую калитку, и он не мог не видеть поцелуй. Он почувствовал, что в спину ему словно всадили кинжал, кровь с грохотом бросилась в голову, а по суставам мгновенно распространился ледяной холод. Это причиняло такую боль, что ему показалось: он сейчас же, здесь, на холме, упадет мертвым.
- Вот это да… - сказал Эрик, который тоже был свидетелем романтической сцены. - Вот это да… - Он засмеялся и покачал головой.
Его смех взорвался в голове у Франца белым ослепительным пламенем. Он бросился на Эрика.
- Заткнись, заткнись, заткнись! Идиот! - Он схватил Эрика за горло и начал душить.
В глазах своей жертвы он увидел страх, и ему сразу стало легче. Ледяная пульсирующая пустота в животе ушла, и поцелуй Эльси уже не казался крушением жизни.
- Ты спятил? - пронзительно взвизгнула Бритта.
Она схватила Франца за рубаху и начала оттаскивать от Эрика, но он отпихнул ее с такой силой, что она отлетела метра на два и навзничь упала на траву.
- Франц, прекрати, прекрати! - умоляюще выкрикнула Бритта и зарыдала.
В ее интонации было что-то такое, что заставило его очнуться. Он посмотрел на посиневшее лицо Эрика и резко разжал пальцы.
- Прости. - Он провел рукой по глазам. - Прости, я…
Эрик сел и, схватившись ладонью за горло, несколько раз судорожно сглотнул.
- У тебя что, припадки? - сипло сказал он. - Ты же меня чуть не задушил! Совсем спятил.
Он поправил очки.
Франц молчал, пустыми глазами уставившись в какую-то точку за спиной Эрика.
- Ты слепой, что ли? - со злостью сказала Бритта, вытирая катящиеся слезы. - Он же влюблен в Эльси и вообразил, будто ему что-то светит. Ну и дурак! Она на тебя даже не смотрит, Франц! Она влюблена в этого норвежца, как кошка… а я… а я… - Она разрыдалась еще горше и побежала вниз по склону.
- О черт… Франц, это правда? Ты влюблен в Эльси? Тогда я понимаю… но все равно, ты же не… - Эрик осекся и покачал головой.
Франц не ответил. Он не мог говорить. Перед глазами стояла картинка: норвежец наклоняется и целует Эльси. И она отвечает на поцелуй.
~~~
Теперь Эрика всегда обращала внимание на полицейские машины, и ей показалось, что она заметила на пассажирском сиденье Мартина. Она второй раз за день ехала в Уддеваллу, а полицейские, скорее всего, возвращались оттуда. Интересно, что они там делали?
Конечно же, никакой спешки не было. Но она чувствовала, что не сможет работать, пока не дойдет до самого дна всей этой истории с матерью. И конечно, ее разбирало любопытство - с чего вдруг этот журналист, Челль Рингхольм, заинтересовался норвежцем?
Через двадцать минут она сидела в приемной "Бухусленца" и мысленно перебирала возможные мотивы его интереса, но быстро оставила это занятие - проще спросить. Через несколько минут Челль Рингхольм пригласил ее в кабинет. Она заметила, что он бросает на нее любопытные взгляды.
- Эрика Фальк? Писательница? - Он показал ей стул для посетителей.
- Да, это я. - Она повесила куртку на спинку стула и села.
- К сожалению, ничего не читал, но слышал много хорошего, - вежливо сказал он. - Вы, наверное, собираете материал для новой книги? Но я не работаю с уголовной хроникой, так что вряд ли могу быть вам полезным. Насколько я понимаю, вы занимаетесь преступлениями, имевшими место на самом деле, вернее, убийствами?
- Нет. Должна сознаться, к книгам мой визит не имеет отношения. Дело в том, что я пытаюсь пополнить биографию моей матери… по разным причинам. Она, кстати, дружила с вашим отцом.
- Когда? - нахмурился Челль.
- В детстве и ранней юности, если я правильно поняла. Меня интересуют главным образом последние годы войны, когда им было лет по пятнадцать-шестнадцать.
Челль кивнул: продолжайте.
- Компания из четырех подростков - судя по всему, их в то время было водой не разлить. Моя мать, ваш отец, Бритта Юханссон и Эрик Франкель. И, как вы наверняка знаете, последних двоих недавно убили. За два месяца - два убийства. Странное совпадение, не правда ли?
Челль не сказал ни слова, но Эрика заметила, как он напрягся, а глаза его заблестели.
- И… - Она помолчала. - И в конце войны к ним присоединился еще один паренек, боец норвежского Сопротивления. Он спрятался на барже моего деда и бежал от немцев. Дед и бабушка его приютили у себя. Звали его Ханс Улавсен. Вам знакомо это имя, не правда ли? Насколько мне известно, вы им тоже интересуетесь.
- Я журналист, я не имею права…
- Имеете. Вы не имеете права раскрывать свои источники, вернее, имеете право их не раскрывать. Но я не понимаю, почему бы нам не помочь друг другу. Я неплохо умею докапываться до фактов, а вы, как сами только что сказали, журналист. Это ваша профессия - докапываться. И вас, и меня интересует Ханс Улавсен. Я могу примириться, что вы не хотите объяснить, почему он интересует вас. Но обмениваться-то информацией - что нам мешает?
Челль некоторое время барабанил пальцами по столу - очевидно, взвешивал все преимущества и недостатки такого сотрудничества.
- Хорошо, - сказал он наконец и открыл верхний ящик стола. - В самом деле, почему бы нам не помочь друг другу? А что касается источников… Моего "источника" уже нет в живых, так что у меня не осталось причин скрывать его имя. Дело было так: я встретился с Эриком Франкелем по… скажем так, личному делу. - Он откашлялся и подвинул Эрике тонкую пластиковую папку. - И Эрик сказал, что хочет кое-что мне рассказать. Что-то, что я мог бы использовать в своей работе. Мало того: он считал, что его информация должна получить огласку.
- Так и сказал? - Эрика взяла папку. - Так и сказал - получить огласку?
- Да, насколько я помню. - Челль откинулся на спинку стула. - Через несколько дней он ко мне зашел и принес эту папку с газетными статьями. И все. Не объяснил, почему, зачем, вообще ни слова не сказал. И сколько я ни настаивал, Эрик упрямо повторял одно и то же. Вы, говорит, опытный журналист, и этого для вас вполне достаточно.
Эрика быстро проглядела содержимое папки: это были те же статьи, что она получила от Кристиана.
- И все? - вздохнула она.
- Вы мастер формулировок, - произнес Челль с грустной иронией. - Но и я не промах. Я сформулировал точно так же: и все?! Если он что-то знал, почему бы ему прямо не рассказать все как есть? Но он по какой-то причине считал важным, чтобы я докопался сам. Не буду лгать - убийство Эрика подогрело мой интерес к этой истории процентов этак на тысячу. Естественно, первое, о чем я подумал: не связано ли убийство с данной папочкой? - Челль показал на лежащие на коленях у Эрики статьи и задумался. - Я, конечно, слышал про убийство пожилой дамы, но никак не предполагал, что есть какая-то связь… Вы правы, это порождает много вопросов.
- А вы узнали что-нибудь про норвежца? - оживилась Эрика. - Я-то далеко не продвинулась, мне только удалось выяснить, что у него была любовная история с моей матерью. А потом он вдруг срывается и уезжает из Фьельбаки. Я пытаюсь найти или его самого, или хотя бы какие-то следы. Куда, например, он уехал? Вернулся в Норвегию? Может быть, вы продвинулись дальше меня?
Челль пожал плечами, что могло означать и "да" и "нет", и рассказал о своем разговоре с Эскилем Хальворсеном - тот обещал навести справки.
- Он же мог и остаться в Швеции. Ничто прямо не говорит, что он вернулся на родину, - задумчиво произнесла Эрика. - Можно попробовать поискать в шведских архивах, регистрах, адресных книгах… Я могу этим заняться. Но если он уехал еще куда-то, не остался в Швеции и не вернулся в Норвегию, тогда будет труднее.
Челль принял у нее папку.
- Это хорошая мысль. Действительно, почему мы так уверены, что он вернулся домой? Многие норвежцы после войны остались в Швеции.
- А вы послали это фото Эскилю Хальворсену?
- Нет, не догадался. Еще одна хорошая мысль. Обязательно пошлю - иногда какая-нибудь мелочь решает все. Я позвоню ему сегодня же и пошлю снимок. - Челль перелистал копии. - Вот этот, по-моему, самый четкий.
Он протянул ей групповое фото, то самое, которое она так внимательно рассматривала пару дней назад.
- Да, пожалуй. Здесь вся команда. А это моя мать.
- Значит, они тогда очень тесно дружили… - Челль задумался.
Какой же он идиот: не понял, что убитая Бритта Юханссон и Бритта на старом снимке - одно и то же лицо. Ну нет, утешил он себя, не совсем идиот - мало кому пришло бы в голову провести параллель между пятнадцатилетней девушкой на снимке и семидесятипятилетней дамой.
- Да, у них была очень сплоченная компашка, и это даже странно. Классовые барьеры в то время были почти непреодолимы. Бритта и моя мать происходили из бедных семей, а мальчики, Эрик да и ваш отец, принадлежали к "высшему обществу". - Эрика указательным и средним пальцами обеих рук нарисовала в воздухе кавычки.
- Да… высшему. Куда уж выше, - буркнул Челль, и Эрика поняла, что за этим ироничным замечанием стоит целая жизнь.
- И я только что сообразила: надо поговорить с Акселем Франкелем, - быстро сказала она, чтобы не затягивать паузу. - Может быть, ему что-то известно про Ханса Улавсена. Он немного старше, но кто знает, может быть…
Челль предостерегающе поднял руку: