С тех пор прошло пять месяцев. Несмотря на растущий с каждым днем живот, она работала на хуторе наравне со всеми - с утра до вечера. С каждым днем все сильнее болела спина, с каждым днем все мощнее ощущались упругие толчки в животе. Она пыталась заставить себя возненавидеть этого ребенка - и не могла. Это был их ребенок, ее и Ханса, и Эльси не могла ненавидеть ни Ханса, ни ребенка, который объединил их в единое целое. Но все было уже решено. Ребенка у нее заберут сразу после рождения и отдадут на усыновление. Другого выхода нет, сказала Эдит, ее тетка, сестра Хильмы. Ее муж Антон взял на себя заботу о практической стороне дела, но постоянно ворчал: ну и дочка у жениной сестры, потаскушка, ложится под первого попавшегося мужика… Эльси не возражала - не было сил. К тому же так оно и получалось - Ханс наобещал с три короба и исчез.
Схватки начались рано утром. Сперва она решила, что это обычная, уже привычная боль в спине, которая будила ее по утрам. Но потом боль прекратилась и возникла опять - жующая, изматывающая. Часа два повертевшись в постели так и эдак, она наконец поняла, в чем дело. Прижав руки к крестцу, Эльси доплелась до спальни Антона и Эдит и осторожно разбудила тетку. Дальше события развивались с невероятной быстротой. Ей приказали немедленно лечь в постель, а старшую дочь Эдит послали за акушеркой. На плите кипел большой чан с водой, на столе росла стопка чистых полотенец, и Эльси становилось все страшней и страшней.
К вечеру боли стали невыносимыми. Акушерка давно приехала и грубо, презрительно осмотрела Эльси, ясно давая понять, что ничего хорошего о шестнадцатилетних распутницах не думает. Эльси чувствовала себя в стане врагов. Ни у кого не нашлось для нее ни улыбки, ни доброго слова, а ей казалось, что она умирает. Каждый раз, когда на нее накатывала волна нестерпимой боли, она судорожно вцеплялась в края кровати и до крови закусывала губу, чтобы не закричать. Казалось, кто-то сверхъестественно сильный старается разорвать ее пополам. Вначале между схватками она успевала немного прийти в себя и перевести дыхание, но под конец боль стала почти непрерывной, и каждый раз молнией вспыхивала мысль - все, это в последний раз. Я умираю.
Должно быть, она произнесла это вслух, потому что акушерка злобно сверкнула на нее глазами и прикрикнула:
- Не кривляйся! Сама нагуляла, не на кого жаловаться.
Эльси не протестовала. Она все крепче сжимала железные трубы по краям кровати, так что суставы побелели. Она даже представить себе не могла, что в мире существует такая боль. Боль была повсюду, в каждой жилке, в каждой клеточке ее тела. Она боролась с ней, превозмогая желание потерять сознание и отдаться боли без остатка. Делай со мной что хочешь. Но каким-то уголком сознания она понимала, что не имеет на это права: это ее ребенок, ее и Ханса. И она родит его, даже если это будет последнее, что она сделает в жизни.
Характер боли изменился. Теперь Эльси чувствовала, как ее безжалостно распирает изнутри. Краем глаза она заметила, как акушерка довольно подмигнула тетке.
- Скоро уже, - сказала она и положила руку Эльси на живот. - А теперь, как только я скажу, тужься изо всех сил и скоро родишь.
Эльси услышала ее слова, но не ответила. Она ждала, что будет дальше. У нее и без слов акушерки появился позыв натужиться и изгнать из себя эту распирающую силу.
- А теперь давай! - скомандовала акушерка.
Эльси прижала подбородок к груди и натужилась изо всех сил. У нее не было чувства, что это помогло, распирающая боль никуда не делась, может быть, стала чуть легче, но, по-видимому, она сделала все правильно - акушерка одобрительно кивнула.
- Жди следующей схватки, - строго сказала она.
Эльси чувствовала, как опять нарастает это давление изнутри, и, когда оно стало совершенно нестерпимым, последовала новая команда.
На этот раз она почувствовала, как давление сразу уменьшилось.
- Головка родилась… - услышала она, как сквозь пелену. - Еще раз потужимся, и…
Эльси зажмурилась и увидела перед собой лицо Ханса. Ей сейчас было не до него, и она опять открыла глаза.
- Давай! - крикнула акушерка.
Она стояла между ног у Эльси и строго смотрела на нее. Эльси опять прижала подбородок к груди, подтянула колени и натужилась что есть сил.
Что-то влажное выскользнуло из нее, и она в изнеможении откинулась на насквозь пропотевшую простыню. Первое, что она почувствовала, - облегчение. Долгие часы мучений окончились. Она устала так, как не уставала ни разу в жизни. Если бы ей сейчас приказали шевельнуть пальцем, она бы не смогла.
Но в эту секунду она услышала крик. Пронзительный крик, который заставил ее приподняться на локтях.
Она всхлипнула, увидев ребенка. Это было само совершенство. Весь в слизи и крови, он, наверное, разозлился, что его вытащили на такой холод - и, несмотря на все, это было само совершенство. Эльси откинулась на подушки. Интуиция подсказывала ей, что она видит ребенка в первый и последний раз. Акушерка перерезала пуповину, смоченной в теплой воде мягкой тряпочкой вытерла новорожденного и надела на него крошечную, но все равно великоватую батистовую рубашечку с вышивкой - тетка нашла ее в одном из своих сундуков. Никто не обращал внимания на Эльси, а она не могла отвести глаз от младенца. Ее сердце готово было взорваться от переполнявшей его любви, она старалась запомнить малейшую подробность. Она молчала, и только когда Эдит с ребенком на руках пошла к выходу, ей удалось произнести:
- Я хочу подержать его.
- Это не полагается! Учитывая особые обстоятельства… - сердито сказала акушерка и махнула на Эльси рукой: не приставай.
Но Эдит засомневалась.
- Пожалуйста… Умоляю, дайте мне его подержать. Только две минутки. Потом вы можете его забрать. - Эльси произнесла это с такой безнадежно-умоляющей интонацией, что суровое сердце тетки дрогнуло.
Она подошла и передала мальчика в руки племянницы.
Эльси смотрела в мутные глаза цвета моря.
- Здравствуй, любимый, - прошептала она, тихонько укачивая младенца.
- Запачкаешь кровью рубашку, - раздраженно сказала акушерка.
- У меня есть еще, - остановила ее Эдит и посмотрела так, что та замолчала.
Ребенок был тяжелым и теплым, и Эльси не могла оторвать глаз от миниатюрных пальчиков с крошечными, совершенной формы, ноготками.
- Красивый мальчик. - Эдит подошла к кровати.
- Очень похож на отца. - Эльси счастливо улыбнулась, потому что малыш крепко схватил ее за палец.
- А теперь хватит, - сказала акушерка и вырвала младенца из рук Эльси. - Ребенка пора кормить.
Первым ее побуждением было удержать ребенка и никогда больше не выпускать из рук. Но потом пламя угасло. Акушерка, ворча, содрала с малыша запачканную кровью рубашку, Эдит принесла новую. Закончив переодевание, акушерка передала младенца Эдит, и та, бросив последний взгляд на Эльси, вышла из комнаты.
И в эту секунду Эльси буквально физически ощутила, как в ней что-то сломалось. Ей даже показалось, что где-то глубоко в груди что-то отвратительно хрустнуло. Она отстраненно понимала, что второй раз не переживет таких мук. И, лежа в насквозь мокрой от пота, окровавленной постели, с пустым животом и пустыми руками, она приняла решение: никогда больше не рожать. Никогда. Заливаясь слезами, она дала себе это обещание, пока акушерка возилась с плацентой.
Никогда.
~~~
- Мартин!
- Паула!
Оба эти восклицания раздались одновременно, поскольку они направлялись друг к другу. Мало того - по одному и тому же неотложному делу. Остановившись в коридоре как вкопанные, они уставились друг на друга, но Мартин пришел в себя первым.
- Зайдем ко мне, - сказал он. - Только что ушел Челль Рингхольм, и у меня есть новости.
- У меня тоже кое-какие козыри в запасе.
Он пропустил Паулу в кабинет и закрыл за собой дверь. Она села на стул, но тут же поняла, что усидеть ей довольно трудно - ее буквально подбрасывало от нетерпения.
- Во-первых, Франц Рингхольм признался в убийстве Бритты Юханссон. К тому же намекает, что и Эрика Франкеля, и… того, из братской могилы… тоже убил он.
- Он что, перед смертью признался сыну? - Паула вытаращила глаза.
Мартин пододвинул ей пластиковый карман с письмом.
- Скорее, не перед, а после смерти. Челль получил это послание сегодня с утренней почтой. Я хочу, чтобы ты его прочла и сразу, не анализируя, сказала, что думаешь. Мне важна твоя спонтанная реакция.
Паула достала письмо, заставила себя сосредоточиться, внимательно прочитала от начала до конца и нахмурилась.
- Да… Никаких сомнений - прямое признание в убийстве Бритты Юханссон. Но что касается Эрика и Ханса Улавсена… Он, конечно, пишет, что виновен в их гибели, но как-то неопределенно… Странно, потому что относительно Бритты он выразился ясно и четко - да, я ее убил. Так что не знаю… Не уверена, что он имеет в виду убийство тех двоих в прямом смысле. Убить и быть виновным в гибели - очень разные вещи. Герман тоже утверждал, что убил Бритту… И к тому же…
Паула уже открыла рот, чтобы выложить свою новость, но Мартин опять ее опередил.
- Подожди, это еще не все. Челль нашел еще кое-что… Насчет этого Ханса Улавсена. Он попытался разыскать его, или, по крайней мере, понять, куда тот исчез.
- И что?
- Он вышел на какого-то норвежского профессора, который специализируется на истории немецкой оккупации Норвегии. Поскольку в его распоряжении огромное количество материала по истории Сопротивления, Челль надеялся, что он и Улавсена разыщет.
- Да-да… - Обстоятельность Мартина начала раздражать Паулу. - И что?
- Сначала он ничего не мог найти… - Паула демонстративно вздохнула, - пока Челль не послал ему фотографию "борца Сопротивления" Ханса Улавсена. - Мартин нарисовал в воздухе кавычки.
- И?..
- И оказалось, что парень ни малейшего отношения к Сопротивлению не имел. Он был сыном эсэсовца по имени Рейнхардт Вольф. Улавсен - фамилии его матери, он взял ее, когда бежал в Швецию. Мать его, как ты поняла, норвежка. Когда немцы оккупировали Норвегию, Вольф, который благодаря жене свободно говорит по-норвежски, получил высокий пост в оккупационных властях. В конце войны его арестовали и посадили в Германии в тюрьму. О судьбе матери ничего не известно, а вот сын, Ханс, исчез из Норвегии в сорок четвертом году и никогда больше туда не возвращался. И теперь мы знаем почему. Он бежал в Швецию, выдал себя за борца Сопротивления, а потом каким-то образом угодил в могилу на кладбище в Фьельбаке.
- Потрясающая история… - Паула не могла прийти в себя от неожиданности. - Но… какое это имеет значение для следствия?
- Пока не знаю. Но наверняка имеет, я это ясно чувствую, - твердо сказал Мартин и улыбнулся. - Ну вот, теперь ты в курсе. А что у тебя?
Паула набрала воздуха и на одном выдохе поведала Мартину, что ей удалось узнать. Мартин посмотрел на нее с удивлением, но одобрительно.
- Это и в самом деле все меняет… - сказал он и резко встал. - Мы должны немедленно сделать обыск. Выведи машину, а я пока позвоню в прокуратуру насчет ордера.
Второй раз повторять не пришлось - Паула буквально выбежала из кабинета. Кровь стучала в ушах. Теперь они близко. Очень и очень близко.
Эрика молча смотрела в окно машины. На коленях у нее лежали дневники, и она вновь и вновь переживала и проживала страшную трагедию матери. Патрик тоже молчал - он понимал, что творится у нее в душе. Он, конечно, не читал тетрадей, но Кристина, пока они сидели на кухне, рассказала ему всю историю про отнятого у Эльси ребенка.
Поначалу он разозлился на мать. Как она могла утаить это от Эрики? И от Анны? Но постепенно понял - она же поклялась Эльси никому не рассказывать. Дала обещание подруге и сдержала его. По словам матери, она неоднократно была близка к тому, чтобы открыть Эрике и Анне, что у них есть брат, но не могла оценить последствия и посчитала, что лучше оставить все как есть. Патрик не знал, правильно она поступила или нет, но, во всяком, случае сообразил, что дело тут не в легкомыслии или злом умысле - Кристина просто делала то, что, с ее точки зрения, было лучше для всех.
Но теперь тайна выплыла наружу, и он заметил, что Кристине это тоже принесло немалое облегчение. Теперь вопрос только в том, как воспримет новость его жена. Хотя… он мог догадаться - Патрик уже достаточно хорошо знал Эрику. Чтобы найти брата, она перевернет каждый камень в Швеции. Он покосился на Эрику. Она по-прежнему сидела неподвижно, глядя в окно, и он вдруг с удивлением осознал, насколько сильно ее любит. Осознание это приходило к нему не в первый раз, но он каждый раз удивлялся. Это так легко забыть… Жизнь идет, будни сменяют друг друга, работа, ежедневные хлопоты, мелкие и крупные проблемы, которые надо решать… но в какие-то моменты вроде этого он чувствовал, что оба они принадлежат еще какой-то неведомой силе и эта неведомая сила наполняет душу счастьем каждое утро, когда он просыпается рядом с женой.
Они подъехали к дому, и Эрика, не говоря ни слова, пошла к себе в кабинет - с тем же отсутствующим выражением на лице. Патрик повозился немного по дому, уложил Майю и только после этого поднялся.
- Можно войти?
Эрика кивнула. Она по-прежнему была немного бледна, но глаза ее уже не были такими отсутствующими.
- И как ты? - спросил он, садясь в угловое кресло.
- Сказать честно - не знаю… Как мешком по голове.
- Ты не злишься на Кристину, что она молчала?
После короткого раздумья Эрика медленно покачала головой.
- Нет… Мама же просила ее сохранить тайну… И я могу ее понять - Кристина боялась, что, если она нам все расскажет, принесет больше вреда, чем пользы.
- Анне расскажешь?
- Да… Она имеет право все знать. Но сначала я должна сама переварить.
- Насколько я понимаю, ты уже начала поиск? - Патрик слегка улыбнулся и кивнул на компьютер с открытым окном Google.
- Конечно… - Эрика бледно улыбнулась в ответ. - Прежде всего надо выяснить, существует ли регистр усыновлений и с какого года он ведется. Если такой регистр есть, не думаю, чтобы возникли трудности. Мы его найдем.
- Жутковато… Ты же не знаешь, какой он, какую жизнь прожил…
- Не просто жутковато, а жутко, - кивнула Эрика. - Но еще жутче - не знать. И потом… подумай - где-то у меня есть брат. А я всегда мечтала иметь старшего брата. - Она криво улыбнулась.
- Твоя мать, наверное, постоянно о нем думала… Теперь-то ты понимаешь…
- Конечно понимаю… Не уверена только, что она была права, когда отдалила от себя меня и Анну. Но… - Эрика поискала слова, - но я могу понять, что она боялась впустить еще кого-то в свой мир… Подумай, сначала ее бросил отец ребенка - она же не знала, что он погиб, считала, что он ее бросил и забыл. А потом и самого ребенка отняли. Ей же было всего шестнадцать лет! Я даже вообразить себе не могу, какую боль она пережила… И добавь к этому, что она недавно потеряла любимого отца… Да, похоже, и мать - та потеряла к ней интерес после гибели мужа. Нет, обвинять ее я не могу…
- Если бы она только знала, что Ханс ее не бросил… - Патрик покачал головой.
- Да… Едва ли не самая жестокая деталь во всей этой истории. Он вовсе ее не бросал… Но почему? - неожиданно хрипло выкрикнула Эрика. - Почему его убили? Даже не убили, а забили насмерть?
- Хочешь, я позвоню Мартину и узнаю, что им еще удалось выяснить?
По правде сказать, Патрику и самому хотелось позвонить Мартину - он почему-то принял очень близко к сердцу печальную судьбу норвежца, и особенно теперь, когда выяснилось, что он к тому же еще и отец сводного брата Эрики… Но лучше пусть Эрика сама попросит - он же все-таки в родительском отпуске.
- Конечно! Позвони сейчас же…
- Сейчас и позвоню. - Патрик встал и пошел вниз.
Через четверть часа он появился вновь, и по лицу его она сразу поняла, что у него есть серьезные новости.
- Выяснился возможный мотив убийства Ханса Улавсена… - сказал Патрик нерешительно.
- Ну?
Патрик помолчал, а потом пересказал ей то, что узнал от Мартина.
- Ханс Улавсен не был борцом Сопротивления. Он был сыном высокопоставленного эсэсовца и работал на немцев во время оккупации.
Эрика уставилась на него - не знала, что сказать. Такое бывало с ней не часто.
- И еще… В отдел приходил Челль Рингхольм. Принес предсмертное письмо отца, где тот признается, что убил Бритту. Он пишет также, что на нем "лежит вина" в смерти Эрика и Ханса Улавсена. Но тут у Мартина сомнения… Я спросил его, как он истолковал эти слова - значит ли это, что Франц убил и Эрика, и Ханса шестьдесят лет назад? Он сомневается… во всяком случае, подписаться под такой версией не может.
- Что тогда значит - "лежит вина"? Что это значит? - К Эрике вернулся дар речи. - Неужели мама знала, что Ханс… - Она приложила ладони к вискам.
- Ты же читала дневники… Какое у тебя сложилось впечатление - знала она или нет?
- Не думаю, - сказала Эрика после недолгого размышления. - Скорее всего, не знала. Уверена, что не знала.
- Значит, Франц каким-то образом узнал эту тайну? - Патрик размышлял вслух. - Но почему он тогда не пишет прямо - я их убил? Почему пишет, что на нем "лежит вина"?
- Мартин тебе сказал, что они собираются делать дальше?
- Нет. Сказал только, что они с Паулой намерены проверить какой-то след и он позвонит, как только что-нибудь станет известно. Он был очень возбужден…
У Патрика резко упало настроение. Это было настоящим мучением - следить за событиями со стороны и не иметь возможности принять в них непосредственное участие.
- По тебе совершенно ясно видно, о чем ты думаешь, - с улыбкой сказала Эрика.
- Да… Если бы я сказал, что мне не хочется там быть, я бы соврал. Но я нисколько не жалею, что…
- Знаю, знаю… И понимаю… и…
Из детской, подтверждая расстановку сил, послышался пронзительный визг.
- Вот и гудок - пора на работу, - улыбнулся Патрик.
- Немедленно в забой, - засмеялась Эрика. - Только принеси мне на секунду этого маленького рабовладельца, я хочу его поцеловать.
- Будет сделано. - Патрик пошел к двери, но вдруг услышал, как Эрика ахнула. Он резко повернулся.
- Патрик… я знаю, кто мой брат. - Она улыбалась, а по щекам катились слезы. - Я знаю, кто мой брат…
Они уже садились в машину, когда задребезжал мобильник Мартина - звонили из прокуратуры. Разрешение на обыск получено. Расчет оправдался - они не стали дожидаться решения в отделе, в крайнем случае можно подождать в машине. Но прокурор среагировал быстро.
По дороге они не обменялись ни словом - каждый сидел и мысленно пытался связать воедино все нити, понять начавший вырисовываться механизм.
На стук никто не ответил.
- Похоже, никого, - констатировал Мартин.
- Тонкое наблюдение, - улыбнулась Паула.
- И как мы попадем внутрь? - Мартин внимательно изучал массивную дверь и прикидывал, удастся ли ее взломать.
Паула улыбнулась, встала на цыпочки и пошарила над притолокой.
- Мы откроем дверь ключом, - веско сказала она и торжественно продемонстрировала свою находку.
- Что бы я без тебя делал?
- Скорее всего, сломал бы плечо. - Она сунула ключ в скважину и открыла дверь.
В доме стояла жутковатая, тревожная тишина. Было почему-то очень жарко.