- Две сестры… - эхом отозвалась Мерта, невольно копируя интонацию Эрики. - Жизнь всегда преподносит сюрпризы. Даже и в моем возрасте… - Она вдруг перестала улыбаться и просительно посмотрела на гостью. - А вы не могли бы рассказать немного о вашей… вашей и его матери?
- Конечно.
Эрика рассказала об обстоятельствах, вынудивших Эльси отдать ребенка. Она говорила долго, почти час, стараясь, чтобы старушка, которая любовно вырастила и воспитала этого ребенка, поняла, в каком отчаянном положении оказалась влюбленная шестнадцатилетняя девочка.
Послышался звук открываемой двери и веселый голос:
- Привет, мама! У тебя гости?
Эрика посмотрела на Мерту, и та едва заметно кивнула. Время тайн прошло.
Через четыре часа их понемногу начала охватывать паника. Они сидели, как кроты, в совершенно темном подвале, и ровным счетом ничего не могли сделать. Глаза понемногу адаптировались к темноте, они различали контуры предметов, но не более.
- Да… Я представляла себе все несколько по-другому… - вздохнула Паула. - Как ты думаешь, когда они объявят нас в розыск? - мрачно пошутила она, но не удержалась и снова вздохнула.
Мартин, который все же сделал пару попыток вышибить дверь, сидел и молча потирал ушибленное плечо. Наверняка будет огромный синяк.
- Несомненно, он уже далеко, - безнадежно протянула Паула.
- Да… Похоже на то.
- Черт подери… Что у него здесь хранится? - На полках вдоль стен она смутно различала контуры каких-то бесчисленных предметов.
- Наверняка вещи Эрика. Он же коллекционер.
- Но ведь эти нацистские реликвии стоят, должно быть, целое состояние.
- Еще бы! Когда начинаешь собирать с юности, под конец скапливается черт-те что.
- А как ты думаешь, почему он это сделал? Какой у него был мотив?
Паула задала этот вопрос не просто так. Мысли ее были заняты версией, которую теперь она не могла расценить иначе, как истинную. А если быть честной, Паула поняла, что ее версия верна, уже в тот момент, когда начала уточнять алиби. Именно тогда ей пришла в голову мысль проверить, не упоминается ли имя Акселя в списках пассажиров каких-то других июньских авиарейсов. Поначалу они проверили только те рейсы, которые он указал сам, - да, все верно, он числился среди пассажиров. Но может быть, он летал куда-то еще?
Ответ ее ошарашил. Аксель Франкель шестнадцатого июня прилетел в Гётеборг и в тот же день вернулся в Париж.
- Не знаю. До сих пор не могу понять. У братьев были хорошие отношения. Зачем Акселю понадобилось убивать Эрика? Что вывело его из себя?
- Наверное, убийство как-то связано с неожиданным возобновлением контактов между Эриком, Бриттой и Францем. Не может же это быть простым совпадением! И конечно, с убийством норвежца.
- Да, до этого я тоже додумался. Но почему? Через шестьдесят лет… Этого я понять не могу.
- Спросим его самого. Если мы вообще когда-нибудь отсюда выберемся и если его найдем. Он уже наверняка летит в какую-нибудь далекую страну.
- Как мы его найдем? Хорошо, если нас найдут - и не через пару лет в виде скелетов, - пошутил Мартин, однако Паула шутку не оценила.
- Если повезет, кто-нибудь из окрестных мальчишек вломится в дом, - почти мечтательно произнесла она.
- Погоди-ка… что ты сказала? - Он ткнул ее локтем в бок так, что она ойкнула.
- Что бы я ни сказала, это не повод отбить мне почку!
- Вспомни, что Пер говорил на допросе!
- Меня там не было, это ваши с Йостой достижения. А что?
- Он сказал, что пролез в дом через окно в подвале!
- Здесь нет никаких окон, иначе не было бы темно, как у…
Мартин встал и начал ощупывать наружную стену.
- Должно быть. Он так сказал. Должно быть окно. Окно должно быть… Может быть, заставлено чем-нибудь. Ты правильно сказала - все это барахло стоит целое состояние, и, скорее всего, Эрик после взлома позаботился, чтобы такое не повторилось.
Паула встала и тоже принялась ощупывать стену. Сначала она услышала "ай!" - должно быть, он наткнулся на что-то, - но сразу за "ай" последовало "есть!". Мартин сорвал кусок плотной ткани, которым было завешено окно, и в подвал хлынул свет.
- Что бы тебе догадаться часа два назад? - проворчала Паула.
- И это вместо благодарности! - Мартин торжествовал.
Он отодвинул массивный шпингалет и толкнул створку - она открылась наружу. Потом притащил стул и поставил у окна.
- Дамы проходят первыми!
- Вы так любезны! - Паула встала на стул и, извиваясь, пролезла в окно.
Мартин последовал ее примеру, и через пару минут они стояли во дворе, щурясь от света, показавшегося необыкновенно ярким после четырехчасового заточения.
Потом они помчались к входной двери, но теперь она была заперта, и ключ на притолоке исчез. Мартин повернулся, чтобы бежать к соседям за помощью, но в эту секунду услышал за спиной грохот разбитого стекла.
- Булыжник - орудие пролетариата, - с довольной миной сказала Паула. - Выходящий из окна да зайдет в окно! - произнесла она с библейской значительностью, нашла палку и начала очищать раму от осколков. - Ну? - Она посмотрела на Мартина. - Или ты хочешь дать Акселю уйти окончательно?
Мартин сомневался не более двух секунд. Потом подсадил Паулу и залез сам. Они должны взять убийцу Эрика Франкеля. У Акселя и так очень большое преимущество во времени, а у них по-прежнему много вопросов, на которые они должны получить ответы.
Дальше Ландветтера он не уехал - сидел в зале ожидания и смотрел, как взлетают и садятся самолеты. Возбуждение постепенно угасло - от того азарта, с каким он запер в погребе незадачливых полицейских и прыгнул, буквально прыгнул, как в молодости, в машину и погнал в аэропорт, - от этого азарта не осталось и следа. Только пустота.
Он мог бы улететь любым из этих рейсов. В деньгах недостатка нет, контакты по всему миру. Он мог бы исчезнуть куда угодно и как угодно. Столько лет будучи охотником, он прекрасно знал, к каким приемам прибегает дичь, чтобы скрыться.
Но он не хотел. Поэтому и сидел здесь, на ничейной земле, и безразлично наблюдал за круто взмывающими в воздух лайнерами. Он не хотел бежать. Ждал, когда его настигнет судьба. И к его удивлению, это его не волновало. Теперь дичью был он и знал, что в момент, когда стучат в дверь и называют почти забытым именем, жертва испытывает странную смесь страха и облегчения.
Но он заплатил слишком высокую цену. Он погубил Эрика.
Если бы только дочь Эльси не явилась с орденом… Железный крест символизировал все, что они годами пытались забыть, уговаривали себя, что с этим можно жить. Но нет - Эрик решил, что это не случайность. Это символическое напоминание - пора! Конечно, он и раньше не раз заводил разговоры - надо облегчить свою совесть, надо признать свою ответственность - не перед законом, конечно. Привлечь их к суду за давностью лет никто уже не мог. Нет, не перед законом, а перед собственной совестью - они должны признать то, что сделали. От суда совести уйти нельзя, и суд этот должен состояться еще при их жизни.
Но Акселю всегда удавалось его успокоить - такое признание ничего не даст, оно может только навредить. Ничего изменить уже нельзя, что случилось, то случилось. И если они оставят все как есть, Аксель сумеет еще много сделать - восстановить справедливость для сотен, а может быть, тысяч других людей, бороться со злом во имя добра. Он лишится такой возможности, если Эрик будет настаивать на своем - что они якобы должны расплатиться по старым счетам. Он не понимал, что нет ничего более бессмысленного, чем принести в жертву все хорошее, что он, Аксель, сделал и еще может сделать, - пожертвовать всем этим ради нелепого покаяния, признания старого греха… греха, за который даже закон за давностью лет к ответу не призовет.
Эрик всегда его выслушивал. И пытался понять. Но Аксель знал, что угрызения совести его не оставляют, что он мучится, не спит ночами… Под конец Акселю казалось, что Эрик ни о чем другом не может думать - его точил все нарастающий стыд. Эрик не признавал нюансов серого - его мир был черно-белым. Мир фактов, никаких двусмысленностей, никаких двойных толкований. Мир состоит из дат, имен и географических названий. С этим представлением Аксель и пытался бороться, и долго ему это удавалось. А потом появилась Эрика Фальк с этим орденом, а защитные бастионы в сознании Бритты начала подтачивать болезнь…
С каждым днем Эрика все больше грызли сомнения. Аксель почти физически чувствовал, как брата охватывает паника, с каждым днем все больше и больше. Он пытался просить его, приводил все новые и новые аргументы, умолял не разрушать дело всей его жизни…
И этот проклятый день… Эрик позвонил ему в Париж. Пора, сказал он. Одно слово - "пора". По голосу Аксель понял, что Эрик пьян, и одно это его насторожило - брат почти никогда не пил. Он плакал, сказал, что расстался с Виолой, что ему стыдно с ней встречаться, что не сможет смотреть ей в глаза, когда все станет известно. Потом он бормотал, будто уже дал делу ход и не хочет дожидаться, пока кто-то другой начнет копаться в их грязном белье и вытащит на свет божий то, в чем они по трусости не могут заставить себя признаться. Он нес какую-то моралистическую ахинею, пока Аксель с мгновенно вспотевшими руками не бросил трубку.
И купил билет на первый же самолет домой. Надо было попытаться поговорить с Эриком, убедить его, заставить понять. Аксель, как был, в плаще и перчатках, ворвался в библиотеку. Эрик сидел за столом, бледный и решительный. Чертя что-то в блокноте, он сухим и бесцветным голосом сказал брату именно те слова, которые Аксель со страхом ждал шестьдесят лет. Он, Эрик, окончательно решился. Он, Эрик, уже начал принимать меры. Он уже не хочет и не может подавлять в себе муки совести. Господи, что за высокопарный бред!
В глубине души Аксель надеялся, что вчерашнее пьяное возбуждение к утру уляжется и в брате заговорит чувство реальности. Надежда не оправдалась. Эрик уперся - Аксель никогда в жизни не видел, чтобы тот так упрямо стоял на своем.
Он умолял его. Оставь мертвецов мертвецам, говорил он. У живых своя дорога, и грехи искупаются не словами, а делами.
Эрик был непоколебим. На этот раз он принял решение, и никакие аргументы не могли его остановить. Правда должна выйти наружу. Он говорил и о ребенке. Первый раз за все время он рассказал, что ему уже давно удалось найти семью, усыновившую ребенка Эльси, мальчика. Что он, с тех пор как начал зарабатывать, ежемесячно переводил для него деньги, но это, конечно, никакое не оправдание - они разрушили его жизнь, лишили родителей. Приемный отец мальчика решил, что Эрик и есть его биологический папа, и против переводов не возражал. Но этого недостаточно. Наоборот, с каждым годом он все больше понимал, какие чудовищные последствия вызвал их поступок. С этим жить нельзя, повторял Эрик раз за разом.
Аксель вспомнил свою жизнь, взглянул на себя как бы со стороны. Как люди смотрели на него - с уважением, даже с восхищением. И все к черту. Один щелчок пальцами - и все летит к черту…
Он вспомнил лагерь. Заключенный, которого живьем столкнули в могилу. Голод. Вонь. Унижения. Удар прикладом в ухо… невыносимая даже при воспоминании боль. И этот заключенный в белом автобусе… Их уже везли домой, в Швецию, но он не дождался. Прислонился к Акселю и умер. Он слышал звуки, ощущал запахи, вспомнил эту постоянно кипящую в груди яростную ненависть к своим мучителям. Она не утихала даже тогда, когда, лишенный воли и желаний, он старался сфокусировать сознание только на одной цели: выжить. Любой ценой.
Он снова был в лагере. И это не Эрик сидел перед ним, а один из тех, кто унижал его, мучил, наслаждался своей властью, дожидался, когда очередь быть брошенным живым в могилу дойдет и до него.
Не дождались. Он не собирался доставить им это удовольствие. Он выживет, чего бы это ни стоило. Он выживет.
В ухе шумело сильнее обычного, и он почти не слышал слов Эрика, только видел, как брат шевелит губами, словно в телевизоре с выключенным звуком. Да и брат ли это? Это не Эрик, это тот светловолосый парень в Грини, надсмотрщик, который поначалу был так дружелюбен… Аксель даже поверил, что и в этой бесчеловечной среде могут встречаться нормальные люди. И потом этот взгляд… он смотрел ему прямо в глаза и ударил что есть сил прикладом в ухо… в сердце.
Задыхаясь от боли и гнева, Аксель схватил первое, что попалось ему под руку. Он поднял тяжелый каменный бюст над головой брата - тот, не поворачиваясь, продолжал что-то говорить и чертить в своем блокноте.
И он отпустил бюст. Он просто выронил его из рук на голову Эрика… нет, не Эрика, а того надсмотрщика. Или это все же был Эрик? Он не знал… он был дома, в библиотеке, но этот ритмичный топот сапог, постоянный, никогда не исчезающий трупный запах, немецкие выкрики, которые могли означать все, что угодно, - обречен ты умереть уже сегодня или тебе позволено прожить еще один день.
Он и сегодня ясно слышал хруст лопнувшего черепа. Один короткий стон - и Эрик откинулся в кресле. Глаза его были по-прежнему открыты. Странно - после короткого мига отчаяния и ужаса Аксель успокоился. Это было неизбежно. Он аккуратно положил бюст под стол, снял окровавленные перчатки и сунул их в карман плаща. Опустил шторы, запер дверь и уехал в аэропорт. Первым же рейсом он вернулся в Париж и с головой ушел в работу, пытаясь отогнать жуткое воспоминание. Потом ему позвонили из полиции.
Самое трудное было вернуться. Он едва ли представлял себе, как решится переступить порог своего дома. Но когда в аэропорту его встретили двое сочувствующих горю полицейских и отвезли домой, он собрался с духом. За несколько дней ему как-то удалось примириться с содеянным. Казалось, дух Эрика незримо присутствует в доме, и он даже заключил с ним своего рода перемирие. Эрик простил ему то, что он сделал. Но не простил Бритту. Конечно, Акселя нельзя прямо обвинить в ее гибели, но он прекрасно понимал, каковы будут последствия его звонка Францу Рингхольму. Он знал, что делал, когда сказал Францу: Бритта может в любую минуту их выдать. Мало этого - он подбирал слова и формулировки так, чтобы знать наверняка: Франц сделает именно то, что он ему исподволь внушает. Он сыграл на честолюбии Франца, на его политических амбициях и мечтах о власти. Уже во время разговора Аксель почувствовал, как распаляется Франц, как им овладевает та самая слепая ярость, которая всю жизнь была его движущей силой… Так что он, Аксель, виновен в смерти Бритты не меньше, а скорее всего, больше, чем сам Франц. И это его мучило. Он постоянно вспоминал, как смотрел на Бритту ее муж - с такой любовью, которая ему и не снилась. Он даже предполагать не мог, что можно так любить. И он у них все это отнял.
Еще один самолет поднялся в воздух и улетел в неизвестном направлении. Все. Он дошел до конца. Ему лететь некуда.
И когда через пару часов на его плечо легла чья-то рука и чей-то голос произнес его имя, он почувствовал облегчение. Почти радость.
Паула поцеловала Юханну в щеку, а их новорожденного сына в темечко. В голове у нее никак не укладывалось, как могло так получиться, что она все пропустила. И что Мельберг оказался таким замечательным другом.
- Прости меня, прости. Прости, ради бога, - повторила она. Уже, наверное, в сотый раз.
Юханна устало улыбнулась.
- Ты даже представить не можешь, как я тебя костерила… Но теперь-то мне ясно - ты сидела в подвале. Хорошо, что все обошлось.
- Я тоже… я имею в виду, с тобой тоже все обошлось. - Паула опять поцеловала ее. - Слушай, он… просто потрясающий.
Она никак не могла привыкнуть к мысли, что все уже позади.
- Подержи-ка его.
Паула осторожно присела на край кровати, взяла младенца и начала тихонько его укачивать.
- А теперь… Теперь посчитай, какая была вероятность, что у Риты именно в этот день откажет мобильник.
- Мама до сих пор прийти в себя не может… Она совершенно убеждена, что ты не будешь с ней разговаривать до конца жизни.
- Она же не умеет чинить мобильники… - засмеялась Юханна. - Их вообще никто не умеет чинить - выбрасывают и покупают новые. И потом - у меня же нашелся рыцарь.
- Кто бы мог подумать? - Паула сделала большие глаза. - А ты бы послушала, что он там несет в комнате для посетителей! Сидит и хвастает: какой феноменальный мальчик!.. И каких трудов тебе это стоило! И если мама еще в него не влюбилась, теперь это случится неизбежно. - Паула закрыла глаза и покачала головой. - Пути Господни неисповедимы.
- В какой-то момент мне показалось, что он вот-вот удерет, но должна признать, Бертиль был на высоте.
Словно подслушав, что речь идет о нем, в дверях появился Мельберг. Из-за его спины выглядывала Рита.
- Заходите, заходите, - помахала им Юханна.
- Хотели на тебя посмотреть, - робко сказала Рита.
- Конечно, конечно… Вас уже целых полчаса здесь не было, - поддразнила ее молодая мать.
- Надо же убедиться, подрос он за это время или нет! Может быть, у него уже борода начала появляться, - пошутил Мельберг, сияя улыбкой и вожделенно поглядывая на младенца.
Рита смотрела на него взглядом, который трудно было истолковать неправильно.
- А можно его подержать? - робко спросил он.
Паула кивнула:
- Если кто и заслужил, так это ты.
Она передала ребенка Мельбергу и отошла - понаблюдать, как смотрит на ребенка Мельберг и как смотрит на Мельберга с ребенком Рита. Странно, иногда ей приходила в голову мысль, что мальчику неплохо бы иметь рядом мужчину, но никогда в жизни она не могла бы представить в этой роли Бертиля Мельберга. А сейчас подумала - не самый плохой вариант.
~~~
Фьельбака, 1945 год
Почему-то он решил, что Эрик должен быть дома. Почему-то для него было важно поговорить именно с ним. Он очень доверял Эрику. За его суховатой манерой держаться скрывалось что-то очень честное, настоящее, надежное. Он знал, что Эрику можно доверять. А вдруг что-то случится? Ханс не мог исключить такую возможность. Он возвращается в Норвегию, и, хотя война окончена, на родине все еще неспокойно. Его отец являлся едва ли не символом злодейств, творимых немцами в стране, да и сам он совершал непростительные поступки. Надо быть реалистом и предвидеть возможные осложнения, особенно теперь, когда он сам скоро станет отцом. Он не мог просто так оставить Эльси, без уверенности, что кто-то будет ей помогать и поддерживать. И никто лучше Эрика с этой ролью не справится.
Он постучал в дверь.
Эрик был не один - в библиотеке сидели Бритта и Франц и слушали принесенные Эриком отцовские пластинки.
- Мама с папой уехали до завтра, - объяснил Эрик.
Ханс так и стоял в дверях.
- Собственно, я хотел с тобой поговорить…
- Что еще за секреты? - Франц закинул ноги на подлокотник кресла. - У нас друг от друга секретов нет.
- Вот именно - что еще за секреты? - поддакнула Бритта и улыбнулась Хансу.
- Да никаких секретов… Просто я хотел поговорить с Эриком.