- Конечно, в любом случае, где бы она ни была, при ней! Такие люди считают самым удобным местом хранения не Сбербанк, а чулок или, извини, бюстгальтер.
Он подошел к помощнику прокурора, быстро переговорил с ним и, вернувшись к Виртанен, сказал:
- В поселок Рыбачий мы отправимся в ночь. Они будут там к полудню, - он кивнул на прокурорских работников, - конечно, если не обнаружат Иванцову в Инске или в Азове. Распоряжение о ее задержании уже имеется, он мне сказал об этом. Нам с тобой тут больше делать нечего.
- Откуда ты знал, где искать тайник?
- Не знал. Ты подсказала. А кроме того, посмотри, как настилается дощатый пол. Даже из-под краски видны шляпки гвоздей. На этих досках никаких следов работы с молотком я не увидел. Только и всего. Люба, оставь свою подозрительность. Убийц ты почти нашла. Что еще…
Она перебила его:
- Еще мне нужно найти человека в вашем УВД, который покрывал убийц, фальсифицируя следствие, мешая мне… - горячо заговорила Виртанен.
- Тише, тише… - настороженно остановил ее Николаев и добавил шепотом, - такого человека в УВД нет.
- Есть! Должен быть!
Николаев только усмехнулся. Ну что, отдать ей Разинскую? Рассказать про мандаринчики? Объяснить, как решили из дурака Шевченко сделать козла отпущения? Он сначала должен помочь ей завершить дело. И вдруг Николаев подумал, что если убийство Иванцова связано только с его причастностью к банде торговцев наркотиками, то Виртанен не станет заниматься "Цитрусовым" и цитрусами. Она будет анализировать путь наркотиков, а не мандаринов. И тогда лично его следствие не коснется.
"Спасительная мысль, - заключил про себя Николаев, - и исключительно подонистая. Понятно, рождена любимой страусиной позой, в которой жил, не замечая, как неудобно держать голову под мышкой… Но все же сейчас я промолчу. Так страшно потерять Любашу".
- О чем ты так тревожно думаешь, Феликс? - спросила его Люба.
Он не ответил, пошел к двери. Она неуверенно оглянулась на работников прокуратуры и пошла за Николаевым.
- Мы весь Инск, все УВД на ноги поднимем, а Иванцову найдем, - успокоительно заверил Виртанен помощник прокурора. - Отдыхайте спокойно, Любовь Карловна. Это же надо, милицейской машине шины проколоть!..
"Быстро, однако, здесь разносятся новости", - подумала Люба.
Николаев уже сидел в своих "Жигулях".
- Сейчас мы едем в ресторан, - сказал он, улыбаясь.
- Сумасшедший! - сказала Виртанен, устраиваясь на заднем сиденье.
- Кое-кому надо пыль в глаза пустить.
- Кому? О ком ты все время говоришь? Ты уже заявил, что и раньше хотел кому-то помочь… Что в УВД…
- На УВД жизнь не кончается, дорогая моя. Твои ощущения, мои догадки - их к делу не пришьешь. Вот возьмут Иванцову… Или ты хочешь, чтобы тебе опять помешали?
- Ладно, что с тобой, сильным мужчиной, может сделать слабая женщина?! В ресторан, так в ресторан, - нехотя примирилась Люба. - Но мне нужно переодеться. Не могу же я появиться среди вашего бомонда в форменном платье с погонами?
…В гостиничный номер они зашли вместе. Люба, торопясь, распахнула шкаф и отпрянула, пораженная.
- Феликс, - протянула она горько и растерянно, - Феликс, у меня порезали всю одежду… - Она взяла в руки вешалку, с которой свисали разноцветные лоскутья. - Даже мундир…
- Спокойно, - сам не зная почему, сказал Николаев. - Это все ерунда. Не плачь, Люба.
А она и не плакала…
"Разинская. Такое могла придумать только она, - решил он. - Пытается напугать. Что же опасного для себя усматривает Разинская в действиях Любы? Ведь Люба идет по другому следу. Значит, что-то произошло в совхозе. Или Люба рассказала мне не все".
Он приоткрыл дверь, вытащил ключ, запер номер изнутри.
- Ну вот, так надежнее… Ты только не горюй. Я с тобой.
Ее огорченные глаза смотрели непонимающе, как у напрасно наказанного ребенка.
Николаев подошел к телефону и решительно снял трубку.
- Феликс, - Люба нажала на рычаг, - не вызывай милицию. Давай примем условия их игры.
- Думаешь, высунутся? Не надейся!
Он подошел к раскрытому шкафу, сочувственно, сокрушенно покачал головой и полуобнял Любу за плечи. Почувствовал ее тепло. Она прильнула к нему, Феликс отвел ее пушистые волосы и поцеловал в висок. Она стремительно обняла его. И так они стояли…
- Я вчера шла через степь. Долго-долго. Босиком, - прошептала она жалуясь. - Я звала тебя… Меня подобрали вертолетчики.
Он оторопел.
- А меня так и подмывало поехать туда за тобой. Как хорошо, что мы вместе…
- Хорошо… - отозвалась она, опустив руки, и доверчиво заглянула в его глаза. - Что же мне теперь делать? В чем я пойду в твой ресторан?
Он бодро ответил:
- Платья - ерунда, дело житейское, наживное. Посмотри, хоть купальник цел? Пойдем на пляж.
Она вяло порылась на полке с мелкими вещичками. Купальник не тронули.
- Переодевайся. И мой совет: найди какой-нибудь целлофанчик, сложи туда партбилет, паспорт, служебное удостоверение, командировку, - все документы, что есть при тебе, и возьми с собой. Я не шучу и не перестраховываюсь.
В большой пакет с зелено-оранжевым драконом Люба сунула казенное полотенце и свою сумочку с документами. Из номера они вышли вместе. Когда Люба запирала дверь, Николаев невольно обернулся - ему показалось, в конце коридора к черной лестнице метнулась какая-то фигура. Ясно, что за ними следят. Да, он был прав в своих догадках. Да и как могло быть иначе? Узнать бы, кого Разинская пустила по их следу? Но Любу пугать он не стал. Только крепко взял ее за руку и повел к машине.
Они выехали на дикий пляж. Курортники уже расходились. Темнело. Казалось, на пляже они совсем одни. Спокойное море поделила пополам лунная дорожка.
Они еще раз искупались. Кажется, Люба начала приходить в себя, но Николаев мучительно думал - за что так обошлись с Любой, что произошло в совхозе? И он спросил:
- Как же вышло, что ты ехала с Разинской?
- Она сама вызвалась меня подвезти. Симпатичная женщина. Мило побеседовали дорогой. Я много узнала об Инске, о том, как растут мандарины.
- А что ты ей говорила?
- Ничего!.. Она ни о чем не спрашивала.
- Странно. Неужели ее не интересовало твое расследование?
- Нет. Да и какое отношение… А вот Гуляеву сегодня будет явно не по себе. Его ждет окончательный допрос Нечитайло, а у нее в руках против него убийственные факты.
Николаева как кипятком ошпарило. Неужели все-таки Гуляев решил убрать Иванцова? Неужели Дмитрий потребовал повысить ставку? Так и повысили бы - хотя бы за его, Николаева счет. Ведь он от своей доли отказался сразу и категорически. Уж коль придет расплата, думал тогда, не за хищения привлекут. Только за пособничество. Да разве этого мало? Хватит мусолить одно и то же!
Он долго молчал. И вдруг сказал:
- Я тебя полюбил. Всерьез…
Он чуть отодвинулся, лег рядом. Его губы, когда он заговорил снова, касались ее щеки:
Признаюсь я, что двое мы с тобою.
Хотя в любви мы существо одно.
Я не хочу, чтоб мой порок любой
На честь твою ложился как пятно.
Пусть нас в любви одна связует нить,
Но в жизни горечь разная у нас.
Она любовь не может изменить,
Но у любви крадет за часом час.
Как осужденный, права я лишен
Тебя при всех открыто узнавать,
И ты принять не можешь мой поклон,
Чтоб не легла на честь твою печать.
Ну, что ж, пускай! Я так тебя люблю,
Что весь я твой и честь твою делю!
- О чем ты, книжный человек? - она протянула руку и погладила его по волнистым густым волосам. - Лучше поцелуй меня.
Но он не успел коснуться ее губ. Сверху, со скалы, на них посыпались мелкие камушки. Люба вскрикнула, схватившись за ушибленное плечо.
Николаев услышал тяжелые шаги. Вот так, и здесь их держат под контролем. Сегодня это кстати. Пусть Разинская успокоится. Еще полчаса, и можно ехать.
XXII
Они почти не заметили, как подъехали к поселку.
Николаев уверенно повел машину по улицам Рыбачьего. Пастух гнал непроснувшихся коров. Отбившийся от стада теленок долго смотрел вслед машине.
Вскоре они остановились перед добротным домом, поросшим диким виноградом. Вокруг стояла утренняя тишина. Тихо пели птицы.
- Спят тут еще, должно быть, - проговорила Люба, приподнимаясь на цыпочки, чтобы заглянуть в высокое окно.
Николаев постучал в ставню.
- Чего надо? Кто там? - послышался недовольный голос Иванцовой.
- Я, Николаев, - отозвался подполковник.
- Ой! - истерически взвизгнула Надежда.
Николаев и Виртанен услышали ее поспешные тяжелые шаги, где-то там, со стороны огорода, резко скрипнула и захлопнулась дверь.
- Откройте, Надежда Васильевна! - крикнула Виртанен. - Откройте!
Распахнулось окно. Из-за тяжелой занавеси показалось красное, искаженное гримасой отчаяния лицо Иванцовой. Руки у нее ходили ходуном.
- Пусть он уйдет! Он пусть уйдет! - выпалила она, указывая на Николаева. - Уйдите, добром прошу, косу возьму, топор возьму!.. Приехал, чтобы все на меня свалить? Нет, не выйдет! Уйдите!..
Люба инстинктивно попятилась. Николаев крепко взял ее под локоть.
- Что с вами, Иванцова! Откройте дверь! Официальный допрос. Или вы предпочитаете, чтобы мы вас сейчас задержали? Препроводить вас в райотдел? Там будете разговаривать.
Женщина хлопнула ставнями, зарыдала в голос.
- Зачем ты с ней так резко? - укоризненно сказала Виртанен. - У вас же были вполне нормальные отношения…
Николаев хмуро промолчал. Ему нечего было ответить. Не мог же он признаться Любе, что теперь, после обыска у Иванцовых, он почти возненавидел Надежду, поняв, что она многое знает и его судьба вдруг так неожиданно оказалась в руках этой хитрой бабы, долго прикидывавшейся жалкой простушкой.
- Почему она не хочет с тобой говорить? - спросила Виртанен. - Что значит "свалить все на нее"?
- Сам не пойму…
Голос Иванцовой зазвучал рядом, глухо, видно, она стояла совсем близко к двери:
- Уйдите, Феликс Николаевич, видеть вас не могу. Всех вас не могу видеть! Ненавижу… Убийцы, подонки…
- У нее истерика, - понимающе сказала Виртанен. - Я попробую сама. Действительно, отойди, Феликс. Иди в машину.
- Ни за что. А если там еще кто-то есть?
- Отойди хотя бы в сторону, чтобы она не видела тебя. Надежда Васильевна, вы меня слышите?
- Да, - глухо донеслось из-за двери.
- Вскрылись некоторые новые обстоятельства. Мне необходимо в интересах следствия уточнить ряд фактов. Подполковник Николаев ушел.
- Какие еще факты?
- Кто такой Махмуд?
Иванцова молчала минуты две, только потом из-за двери донеслось:
- Вы, Любовь Карловна, идите к черной двери. Я выйду к вам.
- В доме еще кто-то… - предостерегающе сказал Николаев, когда Люба проходила мимо угла, где он затаился. Она только махнула на него рукой.
- Чего вы так испугались, кого? - спросила Виртанен с сожалением. - К чему эта истерика? Я третий день вас ищу. Зачем уехали из города? Ведь знали, знали, что я все равно должна поговорить с вами. Лучше ответьте, кто такой Махмуд?
- Дурак один… - отвернув лицо от Виртанен, проговорила Иванцова.
- Пристрастие вашего мужа к наркотикам началось до или после знакомства с Махмудом?
- Наверное, после.
- У вашего мужа часто появлялись деньги после встреч с Махмудом?
- Не учитывала. Вы, Любовь Карловна, моему покойнику дела не приклеете, из могилы в суд не потянете, все едино.
- В суд, и очень скоро, пойдет Махмуд. И пойдет под стражей. За сбыт наркотического сырья и готовых наркотиков. И в этом сбыте ему помогал ваш покойный супруг. Помогал, очевидно, небезвозмездно.
По изменившемуся лицу Иванцовой Виртанен поняла, что ее версия в общих чертах верна.
- В подполье вашей кухни, Надежда Васильевна, обнаружен канцелярский сейф.
Иванцова затравленно посмотрела на Виртанен. Люба специально резко изменила направление допроса. Ей нужна была реакция Надежды на известие об обыске. Да, испугалась не на шутку. Значит, следствие на верном пути.
- Мы нашли его пустым, - продолжала Виртанен. - Но у задней стенки застряли деньги. Пятьдесят рублей одной бумажкой. Не думаю, чтобы сейф и тщательно оборудованный тайник служили для хранения столь, в общем, незначительной суммы. Сколько там было и где эти деньги сейчас?
Лицо Иванцовой обвисло.
- Не знаю, - тупо ответила она.
- Откуда эти деньги брались, тоже не знаете?
И вдруг глаза этой тихони налились злобой, покраснели:
- Вы у Николаева Феликса Николаевича спросите, откуда Иванцов деньги в дом приносил! Он-то знает, да помалкивает, да вас за нос водит, хорошенький такой! - выпалила она с ненавистью.
- Вы не много берете на себя? - подавляя высокомерный тон, спросила Виртанен, а сама подумала: "Как смеет эта баба говорить такое, как язык у нее поворачивается?!!"
- Ну! - продолжала та. - Раз в год, а то и два муж куш закладывал в подполье - тысячу рублей! Большой куш - для нас большой, а для тех, кто ему отваливал, так, сдача…
- Когда последний раз муж принес деньги?
- Должен был восемнадцатого принести, да не принес. Может, ему не дали? А чтобы не просил - прирезали?
Люба взяла себя в руки.
- Давайте присядем, Надежда Васильевна, я буду записывать ваши показания. А вы мне спокойно и обстоятельно все поясните. Кто передавал вашему мужу деньги, за что?
- Помните, Любовь Карловна, вы все допытывались, кто шахеры-махеры в милиции покрывает? Он, Феликс Николаевич, и покрывает. Тоже можете в свой протокол внести. Коль у меня дома дело до обыска дошло, зачем же мне теперь молчать, легче не станет. А дальше ваше дело разбираться.
- Я сейчас приглашу подполковника Николаева. Вы повторите это при нем?
- А сколько хотите! Мне уже все равно. Это раньше я вас боялась, а теперь уже все без разницы…
- Хотите сказать, боялись, что обнаружится тайник?
- Вообще боялась, а теперь… без разницы. Зовите, зовите своего Николаева, - Иванцова скрестила руки на груди, поджала губы и победно посмотрела на Виртанен.
У Любы задрожали колени. Но она поднялась и вышла в сад. Николаев, как сторожевой пес, караулил на крыльце. Как ему сказать? Люба только молча кивнула, показывая, что он может зайти. Она внимательно контролировала реакцию Иванцовой и Николаева на встречу лицом к лицу.
Николаев был явно обескуражен, но смотрел невозмутимо, почти спокойно. Иванцова сразу спрятала горящие глаза - мука, неизбывное отчаяние появились в ее лице.
"И в этом страдании, - невольно сочувствуя ей, поняла Виртанен, - она готова клеветать, порочить… Бедная женщина, не ведает, что творит. Конечно, ей же очень страшно. Она спасается, как умеет… А по-честному, по-честному сил не хватает".
- Товарищ подполковник, - чеканно заговорила Виртанен, - только что Надежда Васильевна Иванцова заявила мне, что вы, Николаев Феликс Николаевич, знаете об источнике нетрудовых доходов покойного сержанта Иванцова.
- Нет, этого я не знал, не знаю и знать не могу, - спокойно произнес Николаев. В его лице появилось отчужденное презрительное выражение.
- Но ведь вы, вы, - сорвалась вдруг на крик Иванцова, - поменяли график дежурства! Дмитрий шестнадцатого должен был выходить, вышел восемнадцатого, когда его убили!
- Да, я изменил график на основании заявления вашего мужа и разрешающей резолюции Хрисанфова. Если я верно помню, у вас болел ребенок, сержант Иванцов просил освободить ему дневные часы. Вы, Надежда Васильевна, насколько мне не изменяет память, не брали бюллетень, который вам оплачивается только на восемьдесят процентов.
- Митя говорил другое, - голос Иванцовой задрожал. - Да, ребенок болел, верно. Но Митя говорил: восемнадцатого сам дежурит, я специально с ним договорился, я с ним потолкую: или - или…
- Что это значит? - остановила Виртанен Иванцову, обращаясь к Николаеву. - Какая альтернатива могла возникнуть?
- Скорее всего речь идет о жилищном вопросе, который Иванцов поднял, в нарушение всех инструкций настроив рацию на мой селектор. Об этом мы уже говорили с вами, Любовь Карловна. Никаких альтернатив Иванцов передо мной не выдвигал. - Николаев все так же спокойно говорил, с достоинством - он ведь сейчас говорил правду, не лукавил перед Любой. Как только Иванцов повел тогда речь об ордере, Николаев прервал связь, указав сержанту на недопустимость внеслужебных переговоров в эфире. "Видимо, доложив, что груз мандаринов прошел нормально, Иванцов имел намерение меня шантажировать, - думал Николаев сейчас, - но этой возможности я ему не дал. Хоть тут бог спас".
- Не-е-е-т! - ехидно закричала Иванцова. - Не-е-ет! - и грубо, хамски принялась "тыкать". - Ты знаешь, подполковник, о чем был разговор. Или квартиру давай, или Митя про все твои дела сообщит! Вот, Любовь Карловна, почему его убили, вот почему Николаев убийц покрывает! Мандаринчики…
- Почему вы упомянули о мандаринах? - в упор спросила Виртанен.
Но Иванцова, поняв, что зашла слишком далеко, замолчала, крепко стиснув губы.
- Николаев усмехнулся. Побледнел - сам почувствовал, как кровь отхлынула от лица, как похолодели щеки и подбородок. Судьба находит грешника в минуты торжества и блаженства, верно сказано у Данте. Но нашелся и опять не солгал Любе:
- Как я мог кого-то покрывать? Как я мог покрывать убийц или нерадивых оперативников, не принимая участия в расследовании?
- Вы все в милиции друг друга покрываете, - перебила его Иванцова. - Вы все там друг за друга горой стоите… А маленьких людей топите…
- Зачем вы так ведете себя, Надежда Васильевна? - возмутился Николаев. - Зачем на других клевещете?
- Надоело! Все едино, раз нашли… Вы при ней, - она кивнула на Виртанен, - скажите, откуда муж мой деньги греб лопатой. Скажете или струсите? А может, не знаете, что делается в "Цитрусовом"?
- Я могу только предполагать, - сказал Николаев глухо, - так же, как и вы, Любовь Карловна, что источником нетрудовых доходов сержанта Иванцова могли быть похищенные и проданные по спекулятивным ценам фрукты. Но доказательств у меня нет.
- Да будет вам, - зло хмыкнула Иванцова. - Уж если кто вор, то не мой покойник. А у вас факт против меня, тайник. Только потому и молчу, откуда деньги, а вот вы попробуйте не ответить при мне!
Николаев тревожно глянул на Любу, увидел ее напряженное оцепеневшее лицо, и ответил, кривя нелепую улыбку:
- Я, во всяком случае, не вручал вашему мужу денег. Разве что разок премию в конверте. Прекратите издеваться надо мной!
Иванцова истерически захохотала:
- Я и не говорю, что вы из рук в руки Дмитрию тысчонки кидали. Я говорю, вы знаете, откуда деньги. Я не издеваюсь, это вы куражитесь. Перед ней чистеньким хотите быть? Так не получится.
- Я бы вам советовала, Надежда Васильевна, - вдруг сказала Виртанен с вызовом, - дать собственноручные показания. Это может облегчить степень вашей вины, если суд ее установит, если определит, что вы были лишь свидетелем, хотя и достаточно осведомленным. Учитывая ваше горе, молодость, возраст ребенка…