- Что творят, что творят, Прохор Ефимович! Ваш атаман, чтоб ему было тепло и светло на небе, изрядно пощипал наши кошельки - что правда, то правда. Но ЭТИ хотят отобрать не только наши деньги, но и саму жизнь! Я закрыл свою лавку, сижу, как крыса в пустом амбаре, и мечтаю, чтобы забыли, что был такой ювелир Моим Либерман! Каждая новая власть подвергает меня новому испытанию, словно ей больше нечем заняться. А что творится на белом свете? От всего этого голова идет кругом. Моим Япончик, вор и налетчик, которому я платил каждую неделю по сто "николаевок", оказался красным генералом, собрал целую армию и пошел воевать с белыми. Я только вздохнул с облегчением, когда узнал, что его шлепнули те же самые красные. Но сейчас большевики не довольствуются малым, а хотят забрать все. Почему я не купил место на корабле интервентов, как сделали Шмуклеры и Цуккерманы?! Теперь сидел бы себе в Париже и немного торговал, а здесь трясусь от каждого стука в дверь.
- У меня есть одна очень дорогая вещь, я хотел бы ее продать. - Прохора не интересовали чужие проблемы, и он оставил сетования старого ювелира без внимания.
- Дорогая вещь… Кому сейчас нужны дорогие и ценные вещи, Прохор Ефимович? Вот кушать надо каждый день, а дорогая вещь - зачем и для чего? Или бандиты заберут, или красные, те же бандиты. Скажите, зачем дорогая вещь, если ее нельзя никому показывать?
- Это царская корона.
- Зачем мне царская корона? Щеголять по субботам в синагоге? - развеселился Либерман.
- Нет так нет. Каждый товар имеет своего покупателя.
- Откуда корона несчастных Романовых могла взяться здесь?
- Это очень древняя корона. Вот она. - Прохор достал из вещмешка полевую сумку, а из нее диадему.
Старый ювелир в первый момент даже скривился:
- Это в наше время называется короной? - Он вертел ее в руках, внимательно рассматривая. - Во сколько же ее оцениваете, Прохор Ефимович?
- Меняю по весу на золотые "николаевки".
- Ну вы и загнули, Прохор Ефимович! - возмутился Либерман. - Сравнили стоимость золотого лома и николаевских золотых рублей!
- Археолог говорил, что она бесценная.
- Говорите, археолог? - Либерман задумался.
Он никогда не покупал кота в мешке, но интуиция подсказывала ему, что, возможно, этот золотой обруч очень ценен, и он не решился отправить восвояси григорьевского бандита. Ювелир вспомнил, что в соседнем доме живет преподаватель гимназии Куковецкий, теперь оказавшийся не у дел - история, которую он преподавал, не устраивала новую власть. Либерман послал горничную за бывшим учителем и попросил, чтобы тот пришел незамедлительно, пообещав оплатить его услугу, а сам напоил Прохора чаем с черствым пирогом, все время сетуя на ужасную дороговизну жизни.
Куковецкий, высушенный и согнувшийся под обрушившимися на него житейскими невзгодами человечек, в старом, потертом костюме-тройке, подслеповато морщась, сразу достал из кармана футляр, из которого бережно извлек очки, старательно протер стеклышки кусочком фетра и только после этого произнес:
- Чем могу служить, господа?
Либерман до его прихода успел рассказать Прохору, что Куковецкий вечно попадает на улице в переделки, из-за чего уже лишился пенсне и двоих очков. Эти были последними, поэтому, несмотря на сильную близорукость, он пользовался ими в исключительных случаях.
- Харлампий Модестович, будьте любезны, посмотрите эту вещичку, но очень внимательно, и дайте по ней свое заключение. - Ювелир протянул вошедшему диадему.
- Любопытно, - сказал человечек и, чуть ли не уткнувшись носом в золотой обруч, исследовал его, время от времени повторяя одну и ту же фразу в разных вариациях: - Любопытно… Очень любопытно…. Весьма любопытно… Довольно-таки любопытно… Да-с, любопытно.
Своей медлительностью Куковецкий раздражал Прохора, но он ничего не мог сделать, понимая, что от мнения этого человечка будет зависеть решение ювелира.
Наконец тот вынес свой вердикт:
- Если это не подделка, чем нередко грешат умельцы, живущие в нашем городе, то эта вещичка поистине уникальная. Да-с! Имя скифского царя Скила известно по истории Геродота. Но только это не царская корона - у скифов ее не было. Да-с.
Задав несколько вопросов, Либерман рискнул и купил диадему в десять раз дешевле, чем просил Прохор.
- Только по доброте душевной, помня о вашей услуге, пошел я на эту сделку, Прохор Ефимович, - объяснил Либерман свой поступок, спеша поскорее выпроводить гостя за дверь и отправить древний золотой обруч, приобретенный почти задаром, к остальным сокровищам в тайник.
Мысли об удачной сделке прервал тяжелый стук во входную дверь, заставивший его побледнеть. Он прокрался к двери, и всякие сомнения уничтожил громкий голос:
- Немедленно откройте дверь! Приказываю вам именем революции!
- Они там-с! - послышался подхалимский голос дворника. - Не иначе как переодетый офицер-с! Бить трудового человека по рылу!
Либерман, увидев, что в руке у Прохора появился наган, чуть не грохнулся в обморок. "Вот и выгодная сделка! Только стрельбы здесь не хватало!" Ювелир молча увлек Прохора в конец коридора, откуда лестница шла вниз, и шепотом сообщил:
- Спуститесь в лавку, там двери изнутри закрыты лишь на запор, и немедля уходите, а то подведете себя и меня! - И он поспешил к входной двери.
- Иду, иду! Подагра замучила проклятая - ноги словно чужие!
Прохор тем временем быстро спустился и вскоре оказался на улице, держась настороже, готовый в любой момент выстрелить, но обошлось. Он растворился в толпе - улица была очень оживленной, и когда через четверть часа дверь лавки вновь распахнулась и двое молодых людей в кожанках, недавние студенты петроградского политеха, выскочили на улицу, то сразу поняли, что догонять уже некого.
- Вот сволочь бандитская! Ушел! - выругался светловолосый, большой почитатель имажинизма и футуризма.
- Возвращаемся. Далеко не уйдет! - возразил темноволосый. - Поговорим с хозяином.
Зайдя на Привоз, Прохор на один червонец выменял продукты, решив устроить сегодня пиршество, о чем мечтал во время полуголодного пешего путешествия до Одессы. Да и Вера будет с ним поласковее, когда увидит такое изобилие и поймет, что он при деньгах. Только вместо сладкого лафита, который очень любила Вера, он взял водку - хотел напиться до чертиков, чтобы отрешиться от ужасающей действительности, сбросить тяготивший груз постоянной напряженности.
Приближаясь к дому, Прохор не заметил ничего подозрительного, но, проходя через арку во двор, на всякий случай нащупал под пиджаком рукоятку нагана. Во дворе, возле лестницы, на табурете стоял таз, в котором Вера что-то стирала, одетая в открытую белую блузку, подчеркивающую ее красивую грудь. Увидев девушку, Прохор обрадовался и успокоился.
- Сегодня гуляем! - сообщил ей, жадно ощупывая взглядом ее ладную фигуру. - Вспомним прошлые денечки.
- Хорошо, я скоро, - устало улыбнулась ему Вера. - Собирай на стол, а я только развешу постиранное. Дверь в комнату не закрыта.
Уже поднимаясь по лестнице, Прохор пожалел, что не догадался купить у Либермана подарок для Веры - какое-нибудь колечко было бы очень кстати. Тогда и целовала бы его Вера слаще. Судьба ювелира, к которому нагрянули чекисты, его не волновала - тот был уже в прошлом, как и многое в его жизни. Вот только почему-то он жалел, что расстался с золотым обручем, который оказался не царской короной. Обманули археологи. Ему вспомнилось, как несколько раз, когда никто не видел, он примерял золотой обруч и сразу чувствовал себя по-особому.
Да и сны потом снились чудные. Впрочем, зачем ему этот кусок золота? С червонцами сподручнее, на них он может что угодно купить или даже вернуться домой - теперь не с пустыми руками! Фекла, небось, дожидается, истосковалась. "Может, мое счастье там, а не здесь?" - подумалось ему.
Прохор открыл дверь и прошел внутрь темной комнаты - сощурившись, поскольку ослеп после яркого дневного света. Услышал позади шорох, и его рука дернулась к нагану, но было уже поздно. Ему заломили руки за спину и бросили лицом вниз, заставив почувствовать запах пораженных грибком досок пола.
Он ворочался, словно потревоженный медведь в берлоге, пытаясь сбросить с себя навалившиеся жилистые тела, пахнущие потом и ядреным табаком. Сделав неимоверное усилие, он смог встать на колени.
- Чего тут цацкаться с контрой!
И на него посыпался град ударов - били кулаками, сапогами, с размаху, вначале нервно и бестолково, куда попало, затем методично и выборочно, заставляя корчиться от боли. Он снова лежал на полу, пытаясь позой младенца в утробе матери защититься от безжалостных ударов в голову, по почкам, печени. Передние зубы вместе со сгустками крови он давно выплюнул, а удары продолжали месить его, словно хозяйка тесто, перед тем как посадить в печь. Когда его тело, отупев от боли, бесчувственное ко всему на свете, бессильно вытянулось на полу, его наконец оставили в покое. Его сознание было далеко, и только малая частичка мозга бодрствовала и не прекращала борьбы. Послушная ей рука дернулась и медленно направилась к карману, где была граната, но не добралась до нее, раздавленная громадным сапогом, будто таракан на подоконнике.
"Хрусь", - это хрустнули косточки фаланг пальцев и застыли, словно в мгновение замерзли.
- Вот гад! Хотел взорвать нас бомбой!
Его потянули волоком за ноги, оставляя кровавый след на полу. Затем под руки стащили по лестнице.
- Спасибо, товарищ Вера. Важного гада-григорьевца с твоей помощью обезвредили. При нем револьвер, бомба и золотишко оказалось. Думал, гад, сбежать к румынским боярам, да не получилось. От трудового народа не сбежишь - он всюду найдет и накажет.
Тут сознание окончательно покинуло Прохора, погрузив в тяжкое небытие. Очнулся он в битком набитой камере, возле его головы был лес ног - в щегольских лаковых и с дегтярным запахом яловых сапогах, легких штиблетах, ботинках, полуботинках и даже в тапочках. Вот эти красные тапочки ему были знакомы, но только он не мог вспомнить - откуда?
"Куда мне, сапожнику, управиться с такой уймой обуви?" - испугался он и попросил:
- Пить… пить…
- Разлегся, как барин, а ему еще пить подавай! - пробасили яловые сапоги.
- Зачем ему пить, если все равно конец? - согласились щегольские сапожки.
- Где ваше человеколюбие?! - разгневались ботинки, но пить не дали.
- Прохор Ефимович, водички пока нет, так что потерпите, - отозвались тапочки знакомым голосом, и Прохор вспомнил все.
- Как ты здесь оказался, Либерман? - прохрипел Прохор.
- По вашей воле - с Васькой вы некультурно обошлись, вот он и привел ко мне чека. Вас не нашли, так меня забрали. Хорошо, что не сильно били. Разорили вы меня, Прохор Ефимович. Все золотишко, богатство мое, забрали, вместе с вашим обручем. Не принес он мне счастья… Здесь бы только живым остаться. - Голос ювелира понизился до шепота. - Все время приводят и уводят. Приводят и уводят… Во дворе автомобиль заводят, чтобы выстрелы не были слышны.
Прохору вспомнилась дикая степь, пытавшийся убежать археолог с золотым обручем за пазухой. И другой археолог, убеждающий, что нельзя брать этот обруч, он накличет несчастье. "Может, и не оберег это был, а наоборот?" Затем в памяти всплыла Фекла, ее большие печальные глаза смотрели на него осуждающе, словно говоря: "Проша, почему ты не поехал домой? Что ты хотел найти? Ведь там все чужие, а здесь - свои. И я тебя так жду!" Наваждение ушло, и он снова оказался в битком набитой вонючей камере, с изувеченным, больным телом. "Еще не конец. Еще повоюем", - твердил себе Прохор, и сумасшедшая жажда жизни на время оживляла его истерзанное тело.
* * *
Стоя у расстрельного гаража, слушая неровное тарахтение заведенного мотора грузовичка, которое не могло полностью заглушить доносившиеся изнутри выстрелы, Прохор не верил, что через мгновение мир погаснет и он отправится в небытие. Что его там может ожидать - чаны с кипящей смолой, чем пугала его за непослушание бабка Анисья, или вечная темнота - его не волновало. Он был спокоен, как и раньше в минуты смертельной опасности, которых в его жизни хватало с избытком, по-прежнему веря в благополучный исход даже в этой безнадежной ситуации. Ведь он - Заговоренный!
Приговоренные к смерти раздевались донага, собственноручно раскидывая свою одежду по кучам: верхнюю - в одну, нижнюю - в другую. Они по очереди входили в гараж, длинный, как кишка, чтобы через несколько шагов получить пулю в затылок и свалиться бесформенной грудой. Чекисты спешили разгрузить тюрьму - деникинские войска были уже на подступах к Одессе. На фронт отправили даже расстрельную команду, и теперь ее работу по ночам выполняли сами сотрудники, дежурившие в здании ЧК на бывшей Екатерининской площади.
В эту ночь дежурил Свирид Коржунский, долговязый блондин, нескладный, слегка косноязычный, но очень исполнительный. Именно за это качество его выделил Реденс, отбирая себе сотрудников для "оздоровления" Одесской ЧК. Свирид просмотрел список арестованных и начал составлять расстрельную ведомость. Уничтожению подлежали все арестованные - само нахождение здесь доказывало их вину, вне зависимости от того, за что их взяли. Буржуазия и дворянство уже в силу своего социального статуса и происхождения должны быть уничтожены под корень. Свириду вспомнилась учеба в реальном училище и частые стычки с гимназистами, где чаще всего побеждали последние - сытые, холеные, в добротной одежде. Еще ему вспомнилось, как однажды с ним жестоко обошлись гимназисты - взяв "в плен", вымазали голову зеленой краской. Волосы ссохлись, и керосин не помог - пришлось стричься налысо, и из-за этого к нему надолго прилепились два паршивых прозвища: "Плешивый" и "Зеленый".
Составив ведомость до половины, Свирид выискал в списке арестованных фамилию Либерман и, несмотря на то что очередь того должна была подойти лишь послезавтра - расстреливали не более пятидесяти человек за ночь, - вписал ее. И не из-за того, что Свирид питал какую-то особую ненависть к старому ювелиру, просто он любил все делать аккуратно и был очень предусмотрительным и осторожным человеком. Во время обыска у Либермана некоторые ценности не попали в список изъятых вещей, а остались у Свирида. Он был не первым, кто занимался чем-то подобным, и не последним. Многие делали это не задумываясь и даже чуть ли не в открытую - за что и поплатились после приезда Реденса. Вернув украденные вещи, они отправились на фронт и лишь этим спасли себе жизнь. Надолго ли?
Свирид это проделывал более изощренно - оставив что-либо себе, он, расследуя дело, внушал арестованному надежду, но способствовал лишь отправке его вне очереди в расстрельный гараж. Следующим внеочередником оказался Толмачев Прохор - в этом случае больше значили эмоции, чем корысть. Этот григорьевец сбежал у Свирида из-под носа. Товарищ Сергеев устроил ему разнос за то, что он не догадался взять под наблюдение двери лавки ювелира. Свирид стоял вытянувшись, ни жив ни мертв, уже ощущая себя на фронте.
Четверо конвоиров выводили арестованных из камеры по пять человек, затем подводили к гаражу. Раздевшись, в чем мать родила, те группой отправлялись в гараж, где их ожидал Свирид и второй дежурный - Вихман. С наганами наготове сотрудники ЧК устраивали соревнование по стрельбе на скорость - ведь осужденных было нечетное количество. Побеждал то один, то другой чекист. Неточное попадание в затылок, когда казненный умирал не сразу, считалось промахом. На этот раз лидировал Вихман, опережая товарища по скорости и по точности, из-за чего Свирид нервничал, делал ошибки.
Когда подошла очередь пятерки, в которой были Прохор и Либерман, Вихман неожиданно предложил сделать небольшой перерыв - он захотел сходить в сортир, а уже потом продолжить соревнование. Свирид заволновался, ему вспомнился обыск у Либермана, когда тот тайком протянул ему золотой обруч, сказав, что это очень ценная древняя вещь.
- Пан чекист, этот золотой обруч дороже многих брильянтов из моего магазина - это древняя корона скифов. Возьмите ее себе и помогите мне выжить. Очень вас прошу, пан чекист.
Сейчас эти пятеро голых мужчин молча стояли, прикрывая руками срамные места, думая каждый о своем. Либерман, втупившись в землю, что-то шептал.
Затем он поднял глаза и встретился взглядом со Свиридом. Тот понял, что старый ювелир хочет что-то ему сказать, и подошел к нему.
- Пан чекист, я думаю, что эта корона не принесла счастья ни ему, - он кивнул на Прохора, - ни мне. Не принесет счастья и вам. Избавьтесь от нее - может, ваш Бог и помилосердствует.
- Бога нет! Оставь свою пропаганду. - Свирид оглянулся и увидел торопливо идущего Вихмана. Тот был бледен и взволнован.
- Белые высадили десант и прорвали оборону. Бои уже идут в предместье. Надо быстро драпать, а то вскоре поменяемся с ними местами, - Вихман глянул на голых мужчин.
- Чтобы этого не произошло, надо довести дело до конца. Или ты струсил? - Свирид насмешливо посмотрел на товарища.
- Хорошо, но только эту пятерку. Дальше, если хочешь, продолжай сам - мне жизнь пока еще дорога.
- Вводите! - скомандовал Свирид.
Повинуясь конвою, пятерка вошла в гараж, следом зашли чекисты. Через три шага они открыли огонь - на этот раз победителем вышел Свирид.
- Я пошел! - крикнул Вихман и выскочил из гаража.
Свирид подошел к расстрелянным, застывшим в разных позах, так, как их настигла смерть. Либерман был убит наповал, лежал с раскрытым в немом крике ртом, показывая кривые желтые зубы. Один, похоже, дышал. Свирид наклонился и увидел, что пуля попала ему не в затылок, а в предплечье. Это был григорьевец, из-за которого он получил нагоняй. Прохор открыл глаза и тут же попытался схватить чекиста, но тело после жестоких побоев его подвело, и тот успел отпрянуть. Следующая пуля попала Прохору прямо в лоб, и он застыл с широко распахнутыми глазами. Свирид поспешил выйти из гаража, охранников на месте уже не было - видно, и они узнали о прорыве белых. Тела расстрелянных некому было спрятать под брезент. Вдали послышались выстрелы, пулеметные дроби, сообщая, что деникинцы вошли в город.
Свирид зло чертыхнулся. Надо было еще забежать в дом, где он квартировал и где спрятал свое золото, но времени на это уже не было. Неужели оставить свое добро, с таким риском нажитое? Все начать с нуля? Жизнь важна, но если за душой ничего нет, то и она не в радость. Свирид решил рискнуть и направился к себе на квартиру.