Но и утром Ройтманы не вернулись. Люба вновь сходила на Львовскую площадь, увидела, что человеческий поток все еще не уменьшился, и решила, что ее хозяева до сих пор томятся в очереди на регистрацию. Новым было то, что через каждые сто метров стояли полицейские с повязками на рукаве, следя, чтобы из этого потока никто не выходил.
В полдень она была возле здания с мудреным названием "казино". Может, это так называется немецкий театр? Часовой-немец у входа, глянув на повестку, вызвал другого немца, который повел ее по длинному коридору. Он указал на дверь, куда ей надо было войти, а когда она повернулась, больно ущипнул ее за зад и загоготал, увидев, как она вспыхнула и растерялась, не зная, что делать. И Люба поспешила войти в дверь.
В комнате за столом сидел немолодой офицер, а у стены, сбоку, на стуле расположилась ярко накрашенная рыжая женщина, которой явно было далеко за сорок. Она сидела, бесстыдно закинув ногу на ногу.
- Ничего себе цыпа! - прокомментировала женщина ее появление. - Канкан умеешь танцевать?
Люба не знала этого странного слова и неопределенно пожала плечами: ни да ни нет. Но женщина разгадала ее хитрость:
- Какая же ты артистка, если не умеешь танцевать канкан? Ничего, научишься. Там главное - ноги высоко поднимать, - и она обидно рассмеялась. - Конечно, ты и не можешь знать, как танцуют канкан, - при Советах его не танцевали.
- Я петь могу, - сказала, покраснев, Люба.
- У тебя ротик то что надо - как раз для пения, - совсем развеселилась женщина. - Но споешь ты потом. Паек тебе будет усиленный - вижу, мы сработаемся. - Она вновь рассмеялась. - Завтра в полдень репетиция, заодно и костюм примеришь - может, его подгонять надо будет. Опоздаешь - будешь на казарменном положении, а от меня никуда не скроешься, только хуже себе сделаешь. Через два дня представление. Муж, любовник есть?
- Нет.
- Хорошо - мороки меньше. Давай, выметайся отсюда - до завтра. Помни, что я тебе сказала.
Люба поверила, что эта женщина очень опасная, и поняла, что с ней лучше не связываться. Но почему она должна от нее скрываться? Ведь теперь она будет настоящей артисткой, пусть на первых порах ей придется только танцевать. Вот когда они услышат, как она читает текст на память, обязательно дадут ей какую-нибудь роль.
Вместо того чтобы сразу идти домой, к Мише, Люба решила зайти на Евбаз, послушать, что там говорят - удивительно, но порой рожденные там фантастические слухи оказывались реальностью.
Огромный базар-барахолка с деревянными рундуками-лавками занимал большую часть Галицкой площади, с одной стороны его границами были трамвайные пути и Брест-Литовский проспект. Старожилы продавцы, помнившие дореволюционные времена, рассказывали, что сохранилась лишь часть рынка - раньше он тянулся до Триумфальных ворот, которые уже давно перестали существовать, осталось лишь название.
За время работы домработницей Люба часто бывала на этом базаре, и у нее появились там знакомые продавцы-лавочники, делавшие ей как постоянному покупателю скидки. Но теперь Люба пришла не за покупками, а за информацией - что происходит в городе, чего можно ожидать в скором времени.
По дороге на фонарном столбе увидела новый приказ коменданта города, генерал-майора Эбергарда. В нем сообщалось, что за повреждение телефонной и телеграфной связи было расстреляно четыреста мужчин-заложников. В конце предлагалось за вознаграждение сообщать обо всех подозрительных лицах в комендатуру или в полицию. Ей стало страшно - за чужие провинности были уничтожены ни в чем не повинные люди. Как брали в заложники, она уже знала: оцепляли квартал, и кто на тот момент попадался на улице или при обходе квартир вызывал подозрение, оказывался заложником.
"Как ужасно было бы оказаться на их месте, провести тревожные часы в ожидании, а затем очутиться перед строем солдат. В последний раз увидеть небо, солнце, вдохнуть полной грудью воздух перед роковой командой "Пли! "". Ей вспомнился фильм, где несломленные коммунары в конце погибали, выкрикивая: "Да здравствует свобода!"
"В жизни это происходит намного проще, будничнее и поэтому - страшнее", - решила она.
Многолюдный базар жил своей жизнью, словно его не касалась смена власти в городе, но все же изменения Люба заметила - было много закрытых лавок. Здесь можно было встретить и немецких солдат - без оружия, в пилотках, они казались совсем не страшными. Чаще всего они улыбались и даже гоготали, переговариваясь на своем "гусином" языке. Страшнее были полицаи, те напоминали охотничьих ищеек, голодных и что-то вынюхивавших. Она боялась даже встретиться с кем-нибудь из них взглядом - они ей внушали ужас и омерзение.
Люба направилась к крошечной будочке сапожника - пятидесятилетнего Керима-татарина, тот был в курсе всех новостей и сплетен. Коротко постриженный, черноволосый и быстроглазый Керим носил на макушке всесезонную старую тюбетейку. Увидев девушку, он сразу расплылся в улыбке и бросил работу.
- Салам, Любця-красавица! - зачмокал он, показывая высшую степень восхищения ею. - Давно не приходила, не радовала мои глаза своей красотой. Что принесла? Все брошу и сделаю, что тебе нужно!
- Пока нет для тебя работы, Керим. Просто зашла узнать новости. Вчера мои хозяева пошли на регистрацию. Ты не знаешь, куда их отправляют? Их сын волнуется.
У татарина округлились глаза, в них она прочитала страх. Вокруг стоял шум многоголосья, люди, занятые каждый своим делом, двигались сплошной стеной, то и дело толкая Любу, словно она стояла посреди горной реки и ее сносило течением. Керим оглянулся по сторонам и сделал знак, чтобы она наклонилась к нему.
- Худо, ой как худо! Яман! - запричитал он ей чуть ли не в ухо.
- Толком скажи! - попросила девушка, и сердце у нее затрепетало от плохого предчувствия.
- Оттуда, куда они отправились, возврата нет. Пусть упокоятся их души в садах Аллаха!
- Что ты говоришь?! - еще больше испугалась Люба.
- Никуда не отправляли, а оставили всех здесь.
Еще больше понизив голос, Керим рассказал, что на Сырце прибывших на регистрацию заставили раздеться догола, затем палками погнали на склон яра и расстреляли. То место называется Бабий Яр, расположено оно недалеко от кладбища.
Ей вспомнился противотанковый ров, который они копали на протяжении трех недель, яр рядом с ним.
- Не может быть! - не поверила Люба. - Ведь толпы людей продолжают туда идти!
- Это не слух. Яшка-лабазник вчера был в их числе. Его очередь идти на смерть выпала уже в сумерках. Пуля только задела ему плечо, и он прыгнул в яр, притворился мертвым. Полицаи долго ходили, пристреливали тех, кто шевелился, затем ушли. Сверху лишь немного землей присыпали. Поздней ночью он выбрался и, как был, голый, добрался домой. Утром пришел на Евбаз и рассказал, что с ним произошло, глупец. Он тут задержался и уже никуда не ушел - его схватили полицаи, видно, кто-то донес. Не думаю, что второй раз ему удастся избежать Бабьего Яра.
Люба ушла от Керима ошеломленная, по-прежнему не веря услышанному. Перед ее глазами проплыли толпы людей, идущих по улице с вещами, как оказалось, на смерть. И за что? Какие преступления могли совершить женщины и их малые дети, старики?
Вернувшись, Люба поразилась тому, что Миша не вышел ей навстречу, и тишине, царившей в квартире. Может, он спит? Она прошла в его спальню, но кровать была застелена. Пробежалась по комнатам - Миши нигде не было. Неужели он ушел? Но как? Ведь, уходя, она закрыла дверь на ключ.
- Миша! Миша! - в отчаянии позвала она и, услышав скрип дверцы шкафа в соседней комнате, бросилась туда. Она обнаружила там Мишу, ужасно перепуганного.
- Приходил дворник, долго стучал в дверь и ругался всякими словами! Я испугался, что он сломает дверь и войдет сюда - спрятался в шкаф. Почему ты долго не приходила?
- Теперь я работаю и каждый день буду ходить на работу, - сообщила Люба, - а ты будешь ждать меня дома и никому не отвечать.
- Когда приедут мои родители?
- А ты сказки прочитал до конца? - вместо ответа спросила Люба, прервав расспросы мальчика. Она не знала, что скажет ему, когда он все же прочитает книгу до конца, а это произойдет, какой бы толстой она ни была. У нее еще была надежда на то, что Роза Генриховна жива, - ведь она не еврейка, а "фольксдойче", а для таких даже открыли специальный магазин, где можно купить более качественные продукты.
Вечером, опасаясь, что снова придет дворник, а она не будет знать, что ему говорить, Люба не включала свет в квартире, они с Мишей рано легли спать - как только опустилась темнота.
5
Утром следующего дня весь город уже знал о том, что ей по секрету рассказал сапожник Керим. Но самым удивительным было то, что люди продолжали идти по Большой Житомирской в сторону Сырца, на верную смерть. Она даже увидела, как две старые женщины тянули в корыте безногого инвалида. И еще она увидела труп застреленного молодого мужчины, лежащего на мостовой, головой на тротуаре. Она не знала, что произошло, но теперь группы людей - толпы уже не было, сопровождали полицейские, зорко следя за тем, чтобы никто не попытался скрыться в боковых улочках.
Люба пришла в казино за полчаса до назначенного времени, и рыжеволосая женщина, которую звали Магдой, похвалила ее. Костюм для танцев вызвал у девушки двойственное чувство - он был красив, но уж очень открыт спереди, больше напоминая купальник. Купальника у Любы никогда не было, она не представляла, как в подобном виде можно показаться людям. За все то время, что жила в Киеве, она ни разу не искупалась в Днепре, предпочитая ванну в квартире Ройтманов - для нее это было поистине райским наслаждением! Горячая вода нежила, расслабляла тело, делала кожу бархатной, и Любе не хотелось вылезать из ванны, она через силу заставляла себя это сделать, чтобы не получить замечание от Розы Генриховны.
В труппе кордебалета Люба оказалась самой молодой - разница в возрасте с остальными танцовщицами составляла пять, а то и в восемь лет, и ее сразу прозвали Малявкой, хотя по сложению она никому из них не уступала. Все шестеро были одного роста, кто-то чуть полнее, а кто-то худее.
Репетиции проходили в самом зале, уставленном столиками. Узнав, что ей надо будет делать, Люба пришла в ужас: подбрасывать ноги высоко вверх, напевая похабные слова куплетов, а в конце повернуться к залу задом и покрутить им. Когда она сказала Магде, что стесняется это делать, та вызвала помощника, Ганса, - это он провел Любу в кабинет и ущипнул.
- Это касается всех! - громко крикнула Магда, требуя внимания. - Если кто-то не будет выполнять мои указания или выполнять их плохо, ефрейтору Гансу дозволено делать с виновницей все, что он захочет, - а фантазий у него немало.
Немец осклабился, показав гнилые зубы.
- Цыпочка, - повернулась Магда к Любе, - ты не хочешь побыть часок с Гансом наедине в моем кабинете?
Люба содрогнулась от отвращения и энергично помотала головой.
- Ну и хорошо, - улыбнулась Магда. - А теперь, девочки, к "станку". Учимся в такт двигать ножками.
"Станком" она называла стулья - держась за их спинки, девушки учились высоко задирать ноги. Затем они осваивали отдельные па канкана, это делали все вместе. Тренировка была изнурительной, требовала большой отдачи. Все это было совсем не то, на что рассчитывала Люба, назвавшись артисткой. Она вспомнила вечерние походы в театр. Там артистки ходили в длинных платьях, доносили до зрителей свои переживания - горе, радость, печаль. Роза Генриховна немало труда положила, чтобы научить ее правильно говорить, но все это было не нужно для того, чтобы дрыгать ножками перед немецкими офицерами. Однако сказать об этом Магде Люба не отважилась - Ганс вызывал у нее отвращение, а начальница была женщиной решительной и, похоже, слов на ветер не бросала.
В первый день разучивали танцевальные движения без музыки, под громкий счет Магды, следуя заданному ритму. Люба сразу поняла, что все девушки имели отношение к танцам и поэтому быстро все схватывали, в отличие от нее. Время от времени Магда показывала, какими должны быть движения в идеале. Одетая только в темное трико, обтягивающее ее сильное и гибкое тело, над которым не властвовал возраст, чего нельзя было сказать о ее лице, она двигалась легко и, казалось, не уставала. Магда продолжала репетицию почти до начала комендантского часа, а отпуская домой, выдала всем по большой картонной коробке с пайком.
- Только не вздумайте все это сожрать сами! - напутствовала она девушек. - Коровы здесь танцевать не будут.
На следующий день репетиция началась в десять часов утра. После короткого перерыва на обед занятия возобновились, но уже в сопровождении оркестра. Задавал тон немецкий офицер, которого Люба видела тогда в кабинете, он лихо наигрывал веселую мелодию на рояле.
Магда требовала многократных повторений, желая, чтобы танцовщицы выполняли все движения механически, не задумываясь, что надо сделать в следующее мгновение. Репетиция затянулась до вечера, и вновь девушки получили пайки в коробках. На этот раз там оказалась даже банка мясных консервов и плитка шоколада.
Возвращаясь домой, Люба прочитала новый приказ: всем гражданам вменялось в обязанность выдавать партийных, советских и гэбистских работников, а также уклоняющихся от регистрации евреев. Укрывающим их или способствующим им в этом грозил расстрел на месте. Прочитав это, Люба не испугалась, хотя понимала, что укрывательство маленького Миши может стоить ей жизни. Она даже мысли не допускала, что возможно другое решение. Она обещала Мишу сберечь, и она его сбережет. Вернувшись домой, она начала искать в квартире безопасное место, где Миша мог бы спрятаться, если дворник вздумает сломать дверь и проникнет в квартиру. В голову ничего не приходило, но использовать шкаф как убежище она Мише запретила - туда в первую очередь заглянет корыстолюбивый дворник в поисках наживы. Так ничего и не придумав, Люба велела мальчишке, если он услышит, что в квартиру пытаются войти, спрятаться под огромной двухспальной кроватью его родителей. А сама стала размышлять, как бы переправить Мишу к своим родителям в село - ей казалось, что там он будет в большей безопасности.
Миша после того, как попрощался с родителями, сильно изменился. Это был уже не веселый любознательный мальчуган. Он затих, словно понимал, что над ним нависла смертельная опасность. Люба все еще надеялась, что Роза Генриховна жива и скоро вернется домой.
В день выступления репетировали до седьмого пота, пока Магда не решила, что теперь их можно выпустить на сцену перед офицерами, но это произошло уже почти перед самым открытием казино. Для отдыха артисткам осталось не более часа. Гвоздем программы была певица Марлен - это был псевдоним, она была профессиональной певицей славянской наружности, хотя знала песни на итальянском и немецком языках. О своем прошлом она умалчивала, как и о настоящем имени. Люба пожалела, что назвала девушкам свое имя и фамилию, но ей на помощь пришла Магда - она дала имена своим танцовщицам, которыми они должны были здесь теперь пользоваться. Любе досталось смешное имя - Зизи. Все имена были простыми, чтобы немецким офицерам было проще их выговаривать.
Несмотря на то что Люба очень устала на репетиции, она хотела сходить домой - навестить Мишу. Если очень спешить, то можно было успеть, но Магда не отпустила ее.
- Не утомляй меня, Зизи, своими проблемами, - отмахнулась от нее Магда. - У тебя есть работа, о которой мечтают многие, - здесь ты всегда будешь сыта, хорошо одета. Вылетишь отсюда - отправишься прямиком в Германию, будешь возделывать поля герров и фрау.
Люба сразу вспомнила о Мише: "Оставить его одного - значит погубить, а я обещала Розе Генриховне, что позабочусь о нем".
Час до выступления превратился в бесконечность - Люба нервничала, боялась перепутать танцевальные па, вызвать этим насмешки. Но переживала из-за этого не она одна - к ней подошла Люси, самая старшая из всех танцовщиц, и сказала угрожающе:
- Послушай, Малявка Зизи. Не вздумай на выступлении выкинуть какое-нибудь антраша. Мне эта работа нужна позарез, и я не хочу из-за тебя ее потерять.
- Что такое антраша? - спросила Люба.
- Не знаешь? - Люси улыбнулась. - Встань и набери полную грудь воздуха.
Люба встала и глубоко вдохнула. Тут же нога Люси с силой ударила ее в грудь - у Любы закружилась голова, перед глазами поплыли белые мухи, а в ушах послышался звон, и она осела на пол.
- Дура! Ты ее покалечила - как она танцевать будет?! - набросилась на Люси Мими. - Магда с тебя три шкуры сдерет!
- Отойдет. Я ее легонечко, вполсилы. - Люси криво усмехнулась, но со страхом взглянула на дверь - вспомнив о Магде, она испугалась.
Люба пребывала в странном состоянии - все слышала и видела сквозь полузакрытые веки, а тело было как чужое, непослушное.
Одна из девушек принесла в стакане воды и, набрав ее в рот, брызнула в лицо Любе, и та постепенно пришла в себя.
- Вы же сами видите, что она в танцах ничего не смыслит, а приперлась сюда! - горячилась Люси, оправдывая свой поступок. - А отвечать придется всем нам! Не туда повернется - и куча мала на сцене! Думаешь, Магда нам это спустит?
- А теперь она тем более не сможет танцевать, - заметила Мими, самая крупная из танцовщиц; известно было, что раньше она работала в цирке.
- Я смогу - мне уже лучше. - Люба встала и направилась к окну, решив подышать свежим воздухом.
- Ну и хорошо. - Мими повернулась к Люси. - Не трогай ее, а то тобой займусь я.
- Хо-хо! - издевательски бросила Люси, но отошла от Мими подальше.
Отправляясь на сцену, Люба как бы выключила свое сознание, которое только мешало телу двигаться в танце. Она без стыда вскидывала ножки, кричала "хох!", вертела задом. Сидящих в зале Люба не видела, все они расплылись, превратившись в большое грязно-зеленое пятно. Лишь оказавшись за кулисами, увидела, что творится в зале: все столики были заняты немецкими офицерами, некоторые пришли с женщинами, но таких было немного.
За вечер они выходили на сцену три раза, и когда Магда, довольная тем, что воспитанницы ее не подвели, дала команду переодеться, Люба обрадовалась: наконец-то она вернется домой, к Мише! Но Магда не отпустила танцовщиц, а велела подсесть за столики к офицерам, указав девушкам, кому к какому столику идти.
Люба попыталась отпроситься домой, но Магда на нее прикрикнула и напомнила, что Ганс очень голоден на женщин. Вздохнув, Люба пошла за столик, за которым сидели три офицера: два из них были в униформе стального цвета - эсэсовцы, а один в обычной, темно-зеленой. Один из эсэсовцев свободно говорил по-русски, он стал расспрашивать Любу - кто она, откуда, сколько ей лет.
Узнав, что ей всего семнадцать, он заулыбался:
- Совсем молоденькая фройляйн Люба - необъезженная кобылка.