- Мать Мещеряковой преподает на кафедре политехнического института - давно пора на пенсию, но, видимо, настолько ценный работник, что ее не отпускают. Отец Мещеряковой - кандидат технических наук, высокооплачиваемый работник в Московском государственном университете. Автор множества работ - в России и за рубежом, лауреат каких-то там прерий… Алиби своей дочери они с удовольствием подтвердили, причем, у следователей не возникло ощущения, что родители выгораживают дочь. И стрелять она не умеет, никогда не держала в руках оружия, даже пневматической винтовки. Боялась оружия, как огня…
- Квартиру Кошкина осматривали?
- Обижаете, Александр Борисович. В квартире Кошкина я присутствовал лично. Там, похоже, делали перепланировку, снесли несколько стен, соорудие из трех комнат одну. Кубатура производит впечатление. Особенно на меня произвела, - всю жизнь, знаете ли, прожил в хрущевке…
- Ты еще не всю жизнь прожил, - буркнул Турецкий. - Поживешь и во дворце, я уверен. Мещерякова знает тебя?
- Ну, не близко… Но видела в числе негодников, которые вели с ней пристрастные беседы. А что?
- Ключи от квартиры где?
- М-м… - задумался Борис. - Один комплект нашли в квартире, другой комплект был на трупе. Родня пока не объявилась, претензий на квартиру не было. Один ключ, кажется, в управляющей компании… Про судьбу второго ничего не знаю. Квартира опечатана. Есть идеи, Александр Борисович?
- Добывай ключ и жди нас с Мещеряковой на хате Кошкина. Скоро будем.
- Слушаюсь, босс…
Было странное ощущение, что она не видела Бориса, отворившего им дверь. Смотрела сквозь него, словно он стеклянный, проигнорировала добродушное "здрасьте", вошла в квартиру осторожно, неуверенно. Дошла до проема, отделяющего прихожую от прочего пространства, оглянулась, нерешительно глянула на Турецкого. В этот момент она ему напомнила кошку, которую вносят в новую квартиру перед въездом жильцов. Борис и Турецкий переглянулись. Женщина не сдержалась- слезы потекли по щекам…
- Все в порядке, Евгения Геннадьевна? - тихо спросил Турецкий.
- Это не я придумала, - шмыгнула носом девушка. - Кто не умеет пользоваться счастьем, когда оно приходит, не должен жаловаться, когда оно уходит…
- О чем это она? - заворожено прошептал Борис, когда девушка вышла из прихожей.
- Цитирует кого-то, - пожал плечами Турецкий. - Сейчас это модно - цитировать великих.
- Мы тянем очередную пустышку, Александр Борисович, - жарко зашептал Борис. - Какой бы странной ни была эта дамочка, она не убивала своего жениха. Дело не только в том алиби, что устроили ей родители. В половине седьмого вечера во вторник двадцать шестого мая Мещерякову видели во дворе соседи. Она входила в дом. Даже если она бы выбралась как-то незамеченной, она не успела бы в час пик промчаться через добрую половину Москвы…
- Ну, хорошо, - разозлился Турецкий, - давай все бросим к чертовой матери! Эти не виноваты, те не виноваты. Есть конкретные идеи?
- Нет, - вздохнул Борис.
- Тогда помалкивай. И забейся куда-нибудь, постарайся не отсвечивать.
И снова это нелепое состояние, словно принял наркотик, расширяющий сознание. Червячок неторопливо высверливал дыру из подсознания. В квартире на проспекте Мира действительно проводили незаконную перепланировку. Снесли несущую стену, расширив помещение, приспособленное для домашней студии. Огромный зал, не менее пятидесяти квадратных метров, представлял собой нагромождение мебели и необходимых для творчества вещей. Старая продавленная кушетка мирно соседствовала с современным и достаточно дорогим журнальным столиком. Изысканные портьеры уживались с древним комодом на покосившихся ногах, "бабушкин" торшер - с ультрасовременной аудиосистемой, потертый ковер - с практически плоской "плазмой", висящей, ради экономии места, на стене. В квартире давно не производили ремонт, но нельзя сказать, что она выглядела авгиевой конюшней. Время от времени здесь пытались навести порядок, разложить по полкам баночки с красками, многочисленные кисти, палитры, мольберты, ненужные наброски, но самым непостижимым образом все возвращалось на место. Тем не менее, здесь было уютно, внутреннего протеста увиденное не вызывало.
- Мы строили планы, как нам сделать из этой квартиры уютное гнездышко, - бормотала Евгения. - Сами видите, здесь есть, где разгуляться дизайнерской мысли. Роман начал откладывать деньги на ремонт, а я - прокачивать своих знакомых в дизайнерских конторах, собирала проспекты, фиксировала интересные идеи…
- Вы еще не подавали заявления в загс?
- Что вы, - она покачала головой, - мы собирались пожениться не раньше осени. Студия Романа должна была выполнить крупный заказ, появились бы приличные деньги, мы смогли бы позволить себе путешествие во Флоренцию. Он так мечтал попасть в галерею Уффици…
- Ваши родители не были против вашего бракосочетания?
- Мои родители - золотые люди, - она не изменилась в лице. - Да, остались еще в них какие-то старорежимные комплексы, но, в принципе, они не упертые, не желают зла единственной дочери… Они видели Романа только раз, он произвел на них благоприятное впечатление, а про свадьбу я им пока не говорила. Они бы не расстроились, но заволновались бы - наверняка…
Он украдкой наблюдал, как она медленно ходит по квартире, касается каких-то предметов, постояла у пыльного трюмо, смотрела на себя так, словно изумлялась, почему она до сих пор отражается. Подошла к окну, раздернула шторы - и снова ее одолел приступ столбовой болезни. Медленно отклеилась от окна, побрела в спальню. Из спальни - на кухню, где в упор не заметила Бориса, ищущего в холодильнике что-нибудь съестное, из кухни - в ванную…
Он тоже осматривал квартиру, двигался параллельным курсом, не упуская из вида Евгению Геннадьевну. С каждой минутой она интересовала его все больше и больше. G ней определенно было что-то связано. Странно, но в квартире художника не было переизбытка его творений. Для знакомства с творчеством Кошкина, видимо, стоило навестить студию на Солянке. Стены украшали стилизации из "морепродуктов" на морские темы. Несколько абстрактных картин, пышущих яркими красками - тот, кто рисовал их, видимо, обладал острым воображением, но плохо представлял, как устроен реальный мир, - в частности, почему люди ходят ногами, а руки используют для таких прозаических действий, как за что-нибудь хвататься. Он подошел к мольберту, покрытому серой простыней - со стороны могло показаться, что это зеркало, с которого после похорон забыли стянуть ткань, - опасливо глянул под простыню. Картина, над которой трудился художник в минуты досуга, явно не была закончена. Особым знатоком современной живописи Турецкий не являлся, он тяготел, скорее, к классике, но что-то любопытное в наследии художника было. Картина состояла из трех планов, следующих один за другим. Реальные предметы изображались сухо и схематично. На переднем была терраса, выписанная небрежно, и явно не интересовала творца. На террасе стоял столик - тоже "посторонний" предмет, а куцую скатерть венчала "двухэтажная" ваза с фруктами. А вот съедобные вещи художник выписывал с необъяснимой любовью, очень скрупулезно, не щадя красок. Яблоки, груши, персики. Натюрморт дробился на осколки. Вторым планом был лес за пределами террасы - явно осенний, насыщенный огненными мотивами. Если это и была увядающая листва, то явно преувеличенная. Размашистые округлые мазки, сразу и не скажешь, что это лес, - чтобы сообразить, нужно отодвинуться и смотреть на картину, прищурившись. Он так и сделал - отодвинулся, прищурился… И только, сделав это, различил гору на заднем плане - такую же круглую, словно бы сотканную из множества мыльных пузырей. Возможно, небрежность, возможно, так задумано - непонятно было, где кончаются снежные шапки, а начинаются облака. И облака ли это, или крылатые кони?..
"Расширение сознания" продолжало играть с ним в забавные игры. Он смотрел на картину, и картина начинала оживать пред его дилетантским взором. Заволновались зеленые шапки, испещренные огненными блестками, подул ветер. Задрожал стул, приставленный к столику на террасе, - показалось, что через мгновение его переставят на другое место…
- Вы знаете, что такое "Синдром Стендаля"? - пробормотала в спину Евгения Геннадьевна. Турецкий вздрогнул: женщина смотрела на него с печальной насмешкой. - Так называется эффект, когда зритель погружается в произведение искусства, начинает жить его жизнью и уже плохо видит разницу между миром внутри полотна и тем, что осталось вне картины. Явление было подробно описано французским писателем после того, как он долго стоял перед картиной Рембрандта "Ночной дозор". Картина буквально всосала его в себя, опустошила. Он побывал внутри толпы гвардейцев, ощутил их жизнь, вывалялся в них… Признайтесь, что вы почувствовали?
- Голод, - чистосердечно признался Турецкий. - Эти яблоки и груши показались мне такими аппетитными, что потекли слюнки.
Женщина вздохнула, не стирая с губ печальной улыбки.
- Роман считал себя последователем Поля Сезанна. Художник подчиняет композиции на холсте внутреннему единству предметов, которого никто, кроме него, не ощущает. Сезанн был уверен, что все в природе лепится в форме шара, конуса, цилиндра, надо уметь писать в этих простых фигурах, и если научился владеть этими формами в совершенстве, то сможете сделать все, что захотите. На втором месте - цвет. Он обязан нести энергетический заряд - пусть даже временами и выглядит абсурдно.
- Не скажу, что мне не понравилось, - витиевато выразился Турецкий, отступая от мольберта. - Возможно, Роман был замечательным живописцем… просто это не мое, Евгения Геннадьевна, простите.
- Бывает, - пожала плечами женщина. - Насильно мил не будешь.
Они разошлись, как в море корабли, и Турецкий завершил осмотр квартиры. На кухне Борис продолжал искать, чего бы пожрать, и кроме него, там не было ничего особенного. Помимо осмотренного, в доме имелись только два помещения - совмещенный санузел и спальня. В первом Турецкий не задержался, поворошил бутыльки в навесном шкафчике, покосился на свое отражение в замутненном зеркале. Из ванной, исполняясь задумчивости, перекочевал в спальню, где, крайне удивленный, застыл на пороге. В минимализме, что предстал его взору, имелась определенная пикантность. В абсолютно белой комнате не было ничего, кроме широкой кровати. Только белые жалюзи на окне и вытянутая тумбочка в изголовье, сливающаяся с ложем. Гладкий пол, белые обои, потолок, оснащенный белым плафоном. Сенсорный реостат, позволяющий регулировать освещение касанием руки. Интересные представления о сне были у проживающего здесь товарища. Чем-то это смутно напоминало палату умалишенных.
- Не подумайте чего дурного, - дохнула в затылок женщина (он устал вздрагивать), - у Романа, как у любой творческой личности, были свои странности. Он был уверен, что в спальне ничто не должно отвлекать человека от сна.
- От сна - возможно, - допустил Турецкий. - Но в спальнях, я слышал, люди занимаются другими делами. Что на этот счет говорят белые стены?
- На этот счет белые стены помалкивают, - улыбнулась Евгения. - Если вы имеете в виду занятия сексом. Лично мы "другими делами" занимались в соседней комнате, которая больше и вмещает множество интересных вещей. Будь у нас все хорошо… я имею в виду, если бы не было этой глупой смерти, думаю, я сумела бы ему навязать правильное представление о человеке внутри интерьера. А в случае неудачи я бы не сильно расстроилась. В конце концов, пустота в спальне - это не та пустота, что в душе… - Ее губы задрожали.
- Человек привыкает ко многому, - тактично выразился Турецкий. - Вы не припомнили ничего необычного, Евгения Геннадьевна?
Она посмотрела на телефон, висящий на стене у входа в студию. Скривила рот.
- Однажды он резко говорил по телефону, почти кричал. Я была в ванной, там прекрасная слышимость - что-то не припомню, чтобы в разговоре фигурировали упомянутые вами имена. Я спросила, что происходит? Он ответил, что на студию был бандитский наезд, ребята просто не знали, что детище Романа находится под эгидой Максевича.
- А вы об этом знали?
- Об этом все знали, - она недоуменно пожала плечами. - Данный господин никогда не был филантропом, но, в принципе, он - разносторонняя личность, понимает, что не только криминал приносит выгоду. Недоразумение быстро разрешилось, рецидива не было. А что касается ваших женских имен, то сомневаюсь, что при мне у Романа был кто-то еще.
- Тема не подразумевает любовной связи, - пробормотал Турецкий.
- Вот как? - она удивленно приподняла ресницы. - А что же подразумевает тема?
- Хотел бы я знать… Ладно, Евгения Геннадьевна, не буду вас мучить, это проблемы следствия, отнюдь не ваши. Мы можем идти. Я довезу вас до дома.
- Постойте, - она умоляюще посмотрела на него. - Оставьте меня здесь, Александр Борисович, очень прошу. Поймите, я в последний раз нахожусь в этой квартире. Можно я еще здесь немного побуду? Здесь все так напоминает о Романе… о нашем с ним романе… - она покраснела. - Я ничего не сделаю, просто посижу тут немного, наведу порядок в последний раз… А потом сама доберусь, здесь недалеко.
Турецкий помялся в нерешительности. Покосился на Бориса, выглядывающего из кухни, тот пожал плечами, он тоже не знал, что ответить.
- Хорошо, - решился Турецкий. - Ключи оставите себе, потом мы их заберем. И… сильно тут не грустите, хорошо? Не забывайте, что жизнь продолжается. Нужно жить, раз уж взялись. Борис, на выход…
- И что ты думаешь по этому поводу? - спросил он у напарника, когда они вышли на оживленный проспект.
- А что мне думать, Александр Борисович? Все эти люди от искусства страдают той или иной странностью. По-моему, дама всерьез потрясена смертью жениха - отсюда и заметный неадекват в речи и поведении. Она мне показалась немного дезориентированной. А вам?
- И мне, - согласился Турецкий.
- Но это фигня, - заверил Борис, - она не убивала жениха, факт доподлинный, поэтому ее странности меня не колышут. А вы, с моей точки зрения, уделяете много внимания тому, что не стоит выеденного яйца. Подбросите до "Динамо", Александр Борисович? Рабочий день уже закончился.
- У тебя нет собственной машины?
- Зачем мне машина? - удивился Борис. - Кто же в здравом уме в наше время ездит по Москве на машине? Да я на метро доеду в четыре раза быстрее.
- Вот и катись на метро, - оскалился Турецкий. - А мне в другую сторону. В восемь утра ты должен быть на связи и делиться со мной соображениями, навеянными ночными страхами.
- Все подозрительные, и вместе с тем известно, что они никого не убивали, - сказала Ирина и с жалостью погладила супруга по голове. - Бедненький, ты устал. Глаза впали, ешь, как трактор. Но разве в этом есть что-то необычное? Ты распутал столько дел в своей нелегкой жизни, - уверена, были и потруднее. Нам ли быть в печали? Завтра утром соберешься с мыслями, зацепишься за идейку-другую. Ты у меня такой сильный…
Турецкий жалобно вздохнул. Никогда мужчина не бывает таким слабым, как в тот момент, когда хорошенькая женщина говорит ему, какой он сильный.
Ирина задумчиво уставилась на вилку из фамильного серебряного набора, к которой прилип комок итальянской пасты.
- Кстати, одну идейку я могу тебе подбросить уже сегодня.
- Может, не надо? - взмолился Турецкий. - Голова уже, как орех.
- Могу и обидеться, - насупилась Ирина. - Не так уж часто я подбрасываю тебе здравые идеи. В культурных кругах нашего просвещенного города бытует мнение, что Роман Кошкин был весьма одаренным художником. Пускай это не покажется тебе странным, но я, будучи человеком образованным, заочно знакома с данной личностью и отчасти с его творчеством. Кошкин в совершенстве освоил манеру импрессионистов и внес в изобразительное искусство немало свежих идей. Пару лет назад его картины на аукционах пользовались небывалым успехом. Помню, "Грация и Демон" ушла за десять тысяч долларов, хотя с моей точки зрения, в смысле художественных достоинств это не самая лучшая его вещь. А теперь представь, что случилось бы, если бы "Грацию и Демона" продали бы с аукциона не пару лет назад, а, скажем, сегодня?
- А что бы случилось? - не понял Турецкий. - Закрылись бы Лувр и Эрмитаж?
- Ни в коем случае. Просто картина ушла бы не за десять тысяч долларов, а на порядок выше. То есть за сто и больше. Прописная истина, Саша. Живой художник - хорошо, а мертвый - лучше. Картины мертвых ценятся больше. Почему я вынуждена втолковывать тебе очевидные вещи?
- Наверное, ты права, - пробормотал Турецкий. - Об этом я, честно говоря, не подумал. Ну и что?
- Думай сам. После Кошкина осталось немало картин. Кому они перейдут в наследство?
- Не знаю.
- А ты узнай, - рассердилась Ирина. - И вообще, заканчивай есть, пойдем в постель.
- Уже бежим, - опомнился Турецкий. - Вот только Меркулову позвоню. Он умудрился загреметь в больницу со своим натруженным сердцем.
- Ужас какой! - испугалась Ирина. - Надеюсь, ничего фатального? Это ты его довел?
- Конечно, я. А что касается твоего замечания насчет мертвого и живого художника, то оно еще, больше запутывает дело. Ты меня не жалеешь. Мещерякова не может считаться наследницей, поскольку они не были женаты. Дальних родственников в расчет принять сложно, насколько знаю, они еще не объявлялись. Все, что Кошкин творил в других "закрытых помещениях", также не может считаться чьей-то частной собственностью. Разве что перепродать то, что уже было однажды продано… Но это слишком надумано. Его картины взлетят в цене не сегодня и не завтра. Чтобы народ "поумнел" и воспылал к ним любовью, требуются годы, а лучше, десятилетия. Убийца не может так долго ждать. И куда мы, в таком случае, денем остальные злодеяния? Ведь стрелял один человек.
- Ну, думай, сыщик, думай, - улыбнулась Ирина.
Меркулов отозвался без посторонней помощи - у него был голос человека, подвергшегося всем мыслимым страданиям и гордо вынесшего знамя.
- Если ты решил, что земное бремя стало мне невмоготу, то в корне ошибаешься, Саня. Я еще попорчу вам жизнь. Операция прошла успешно, доктора восторгаются моим богатырским здоровьем.
- Слава богу, - облегченно вздохнул Турецкий. - Теперь ты должен там лежать как минимум неделю.
- Не дождетесь, - хохотнул Меркулов. - Но пока лежу. Читаю так называемую книгу. Наконец-то, нашел время ознакомиться с продукцией нашего книжного рынка. Хваленый товар. Знаешь, в старые времена книги писали писатели, а читали читатели. В новейшее время книги пишут читатели, а кто читает - вообще непонятно. Это называется литературными художествами, а не художественной литературой. Ты продвинулся в расследовании?
- Да, Костя, осталось день-другой… чтобы расписаться в собственном бессилии.
- А вот это ты брось, - забеспокоился больной. - Прекрати крамольные речи, не забывай, что мне нельзя волноваться. Бессилен он, видите ли! Объясни это своей жене.
Жене, по счастью, объяснять не пришлось. Засыпая, он успел пошутить, что скоро секс будет ассоциироваться с Новым годом - долго готовишься, а когда он наступает, тупо хочется спать.
Ночь летела, как поезд по кривой колее. Все, что было днем, причудливым образом преображалось, становилось гротеском, люди и женщины делались пародиями на самих себя и несли такую чушь, что утром не хотелось даже вспоминать, что они там говорили…